Снимать штаны и бегать

Голомедов подвинул к Зозуле газету «Правдоруб», где под заголовком «АГИТАЦИЯ ЧЕРЕЗ АНУС» сообщалось следующее:

Грядущие выборы мэра хороши уже хотя бы тем, что кандидаты не устают веселить своих избирателей. Так, к примеру, г-жа Хохловцева накануне украсила город плакатами со своим изображением и лозунгом: «Скажем НЕТ продажной власти!». Остается загадкой, что именно имеет ввиду кандидат Хохловцева? Что продажной власти нет? Тогда против чего она борется на протяжении уже многих лет, и собирается бороться, заняв пост мэра?

Но эта многозначность блекнет перед обилием трактовок, которые предоставляют предвыборные плакаты г-на Дрисвятова: «Все банально – побеждает сильнейший!» В минувший понедельник неизвестные злоумышленники, не пожалев времени и сил, закрасили на плакатах букву «б» в слове «банально». Такой поворот событий добавляет известную интригу в и без того пикантную кампанию кандидата, который в последнее время занят опровержением слухов о своей нетрадиционной ориентации.

    С уважением, ваш П. Болдырев

Дочитав, Харитон Ильич хихикнул, прикрыв усы ладошкой, но потом посерьезнел, покачал головой и снова горестно вздохнул:

– Не вышло бы чего… Особенно с этим, ядрен-батон, бережением на 500 миллионов.

– Не беспокойтесь! – воскликнул Кирилл уверенно. – Прорвемся! А в случае чего… Где не хватает львиной шкуры, там пришивают лисью.

«Это он намекает, что я седину хной закрашиваю?» – подумал Харитон Ильич с неудовольствием, но промолчал.

«Ох, и Василий! А, может, проще было все-таки звонки на выключатели поменять?» – подумал Голомёдов, но тоже промолчал.

Глава 17. Монументальное вдохновение

Раздайбедин прислонился спиной к крашеному железу и изо всех сил стукнул пяткой в металлическую дверь. Глухой удар, подобно грому, прокатился внутри помещения, находящегося под запором. Василий обернулся и присел около замочной скважины.

– Андриан Эрастович! Открывайте! – крикнул он. – Открывайте, я знаю, что вы там! Мне соседка доложила! Ну, открывайте же! Я уже руку отбил!

Дверь ответила молчанием. Тогда Василий, придав голосу максимально загробную тональность, пробасил:

– У ваших дверей генерал Бубнеев! Он принес вам много-много бюджетных рублей!

Последние слова возымели свое волшебное действие: за дверью послышался звон падающей стеклотары и торопливые шаги. Железная дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался скульптор Сквочковский. Он суетливо приводил в порядок растрепанную шевелюру, и спешно запахивался в халат из плюша. Потертый плюш имел когда-то пурпурный окрас, утраченный ныне под воздействием беспощадного времени. Впрочем, утрату с лихвой компенсировал цвет лица скульптора, который являл всю палитру оттенков красного цвета – от темно-бордового мясистого носа, до девственно-розовых белков глаз.

– Простите, я… – начал Сквочковский, угодливо кланяясь и улыбаясь в лицо визитеру, но выдыхать при этом стараясь чуть в сторону.

– Немного заработались! – подсказал Василий. – Я понимаю, не объясняйте. Увлеченность темой, небывалый душевный подъем, буйство фантазии, хоровод образов – словом, творческий запой.

– Нет, что вы! – испуганно кукарекнул Сквочковский. – Мы запоями – никогда! Ну, в смысле…

Василий кивнул головой и тактично помолчал. Но на этом запасы его деликатности кончились. Он вытащил из кармана шорт банку пива, сунул ее Сквочковскому, и, не слушая его стыдливо-благодарные причмокивания, решительно шагнул в мастерскую. Обширное полуподвальное помещение на первый взгляд, пожалуй, мало чем отличалось от других цехов ваятельного искусства. Но Василий испытал странное двоякое чувство. С одной стороны, ему показалось, что глазам чего-то не хватает, с другой – он ощутил неясное дежавю, словно пережил встречу с чем-то виденным давно и в избытке.

– Мастерская для художника не просто место работы, это практически его второй дом! – подобострастно хихикая, пояснил Скочковский. – Но в моем случае – первый и единственный.

– Из квартиры поперли? – догадливо поинтересовался Василий.

– А! – безмятежно воскликнул скульптор. – Художника каждый обидит! Но так даже удобнее. В мастерской художник проводит значительно больше времени, ведь рабочий день творца не нормирован! Кроме того, в мастерскую приходят гости, собираются друзья. Творческая атмосфера особенно притягательна…

Раздайбедин сделал серьезное лицо и, подражая интонации Сквочковского, многозначительно произнес:

– И благодаря этой атмосфере, каждая мастерская имеет свое лицо и может многое рассказать о ее владельце!

С этими словами он катнул ногой пустую коньячную бутылку и вышел на середину помещения. Оглянувшись, он все отчетливее ощутил необъяснимый зрительный дискомфорт. И вдруг догадался. Его взгляду не хватало… скульптур. В самом деле, случайный посетитель мастерской ваятеля вправе рассчитывать на созерцание жизни, застывшей в глине, гипсе, терракоте, мраморе и бронзе. В мастерских обычно прямо на полу, воль стен на полках, на специальных вращающихся станках, подиумах или случайных тумбочках и верстаках – иногда целиком, иногда запчастями – размещаются детища скульптора, поражающие разнообразием размеров и поз.

В мастерской Сквочковского тоже были многочисленные стеллажи и станки. Из углов противопехотными заграждениями топорщились каркасы, проволока, мешки с гипсом и прочие подсобные материалы. Любая горизонтальная поверхность была занята всевозможным скульптурным мусором – от комочков пересохшей глины до готовых произведений. Но вот эти самые готовые произведения почему-то не производили на Василия впечатления скульптур. Не смотря на наличие всех необходимых компонентов и относительное соблюдение пропорций, все эти нимфы и купидоны, Венеры и Аполлоны почему-то казались Василию обычными глиняными и металлическими глыбами. Вместе с тем, каждая из скульптур почти пугала его чем-то до боли знакомым и ранее виденным. Чем – он не мог сообразить.

Сделав несколько шагов, Василий остановился напротив гипсового изваяния и начал его пристально изучать. Если разговор о половой принадлежности вообще уместен по отношению к скульптуре, то пол, несомненно, был мужским – на это косвенно указывали отсутствие пышной груди, лысина и объемный фиговый листок на причинном месте. Определиться с остальным было сложнее. С первого взгляда Василию показалось, что статую раз и навсегда скрутил жестокий приступ радикулита. Казалось, несчастный гипсовый мужчина, ощутив внезапный прострел острой боли, попытался опуститься на одно колено, чтобы облегчить свои страдания. Но очередной спазм не дал ему довести задуманное до конца. В пользу этой версии говорили и гипертрофированно вспученные кубики брюшного пресса, и беспомощно разбросанные руки. Левая бессильно упала куда-то на уровень колен, а правая, откинутая назад, судорожно сжимала неизвестный округлый предмет – возможно, гигантскую таблетку обезболивающего. Однако, не смотря на мучительные страдания, гипсовая физиономия изваяния выражала сосредоточенную мудрость. Глаза, полные Великого Ничего, с прищуром смотрели вдаль, а губы складывались во всепрощающую улыбку.

– Вижу знатока! – с плохо скрываемым самодовольством воскликнул Сквочковский. – Знаменитый Дискобол древнегреческого скульптора Мирона. В моем, собственно, исполнении, но… Я считаю, хорошо, если в мастерской есть образцы античной пластики. Они как камертон создают высокую ноту для творчества…

– Редкий образец эстетически совершенного и органически завершенного произведения ваятельного искусства! Очень редкий! – саркастически произнес Василий и поинтересовался: – И какой нынче спрос на ремейки античности?

– Да как вам сказать… – горестно всплеснул руками скульптор, – Такие уж нынче времена, сами знаете! Падение нравов, засилье пошлости. О каком искусстве может идти речь, если систему государственного заказа подменяют собою такие вот, с позволения сказать, меценаты, как уголовник Брыков!

Василий рассеянно слушал, двигаясь вдоль полок и стеллажей.

– Наличие заказов от государства – есть индикатор потребности нации в искусстве, разве не так? – рокотал скульптор, и голос его набирал силу, по мере того, как пустела пивная банка. – Ведь раньше-то, раньше, а?! Кипела работа! Как с конвейера, творения сходили. А теперь – что? Я вынужден осваивать малые формы – лепить русалок с пятым размером бюста для частных бань, и пошлых купидонов для будуаров! Я, потомственный художник-монументалист!

Василий согласительно хмыкнул, пытаясь сообразить, кого ему напоминает купидон с ямочками на щеках, призывно вскинувший руку над головой.

– …дед начинал лепщиком на императорском фарфоровом заводе, а прадед по деревням печи ладил, то есть, тоже работал с камнем и глиной… – жизнерадостно повествовал Андриан Сквочковский. Василий же невнимательно кивал, разглядывая очередной шедевр с полки – мощного коня с коротким грушеобразным туловищем, расширяющимся к крупу, и длинными суставчатыми ногами. Жажда сурового подвига, граничащая с маразмом, застыла на одухотворенной конской морде, которую из-за густых командирских бровей хотелось назвать, все-таки, лицом.

– …ведь есть скульпторы, которые сосредоточенны на станковых произведениях и малых формах, а есть монументалисты, создающие памятники. Я тяготею к последнему – по широте замыслов и силе, так сказать, таланта. Памятники – это ведь, согласитесь, на века?!

Раздайбедин, наконец-то оторвавшись от созерцания работ Сквочковского, присел на помост в обширной тени толстозадой гипсовой нимфы и задал вопрос по существу:

– И как обстоят дела с тем памятником, который вы должны изваять на века по нашему заказу?

– О, один момент! – Сквочковский засуетился, и стал напоминать индюка. Все раздуваясь и что-то квохча, он вперевалку засеменил по мастерской и остановился, наконец, у ванны, предназначенной для хранения сырой глины. Достав оттуда ворох каких-то бумаг, он торжественно заговорил:

– Генерал Бубнеев. Лев Аристархович. Земляк, воин, герой. Символ, как выразился уважаемый Харитон Ильич. Какой он? Эта задачка не каждому по зубам! С чего начать? Я взял бумагу, карандаш и… И начал рисовать. Рисовать, не напрягая разум, но доверяя сердцу. Я отдался провидению, решив, что оно само направит мою руку!

Первый же эскиз мне показался более чем достойным. Передо мной на бумаге появился воин, стратег. Человек властный, быть может даже жестокий. Но как иначе – ведь война! А его пышные усы? Взгляните! С ними он непременно будет внушать зрителю чувство трепета и невольного уважения.

Сквочковский потянулся и передал Василию эскиз, второпях набросанный углем на серой бумаге. Взглянув на рисунок, Василий сначала оторопел, потом на его лице отразилась напряженная работа мысли и, наконец, он улыбнулся. Но Сквочковский, не замечая этого, увлеченно продолжал:

– Потом я задумался над тем, что в Славине генерал появился, все-таки, после выхода в отставку – на пенсию, так сказать. С нашим городом связаны последние годы его жизни. Я постарался представить, как он мог бы выглядеть в эти последние годы. Еще крепкий старец, умудренный жизненным опытом… Быть может, чуть уставший, быть может, смерть уже наложила невидимую печать на его чело. Но он непреклонен и все так же внушает уважение и трепет.

Андриан Эрастович передал Василию второй эскиз. Тот приподнял одну бровь и хмыкнул.

– Однако потом я вспомнил, что в дни баталий Отечественной войны 1812 года он был молодым человеком, почти юношей. И это повлекло за собой новый пластический ход, иную тематическую линию! Мне захотелось создать образ парня, которого каждый сможет назвать своим другом и братом. Близкого, понятного, улыбчивого, но готового в любую минуту пожертвовать своей жизнью ради других!

Третий эскиз уже откровенно развеселил Раздайбедина, и он с трудом сдержал восторженный смешок.

– Но я не мог успокоиться. Я осознавал, что каждый из вариантов хорош, но каждый имеет свои недостатки. Окончательный вариант памятника явился мне во сне. Да-да, вы не поверите! Во сне! Я увидел образ человека – не молодого и не старого, бесконечно мудрого, но по-юношески улыбчивого. Мне показалось, я уловил это настроение. Я смог воссоздать тот тип лица, перед которым каждый испытывает невольное благоговение. Вот!

И скульптор Сквочковский с отрешенным видом человека, полностью опустошенного творческим поиском, передал Василию последний эскиз. Взглянув на него, Василий засмеялся в голос. Смеялся он долго и звучно, как умеют смеяться люди, которым нет особого дела до чужих чувств. Андриан Сквочковский обиженно засопел и нахмурил брови.

– Что вас смешит, позвольте поинтересоваться?!

– Помилуйте, Андриан Эрастович! – воскликнул Василий, – Я вас не виню, но все это уже было!

– В каком, то есть, смысле «было»? – ревниво закудахтал скульптор.