Снимать штаны и бегать

Вениамин Сергеевич трепетно коллекционировал благодарственные письма от отдельных лиц и целых учреждений, заботливо размещал их в рамочки и вывешивал на стенах своего кабинета. Со временем из них собралась целая «Галерея».

Быть может, известный меценат Павел Михайлович Третьяков имел бы, что сказать своему коллеге по поводу оформления галерей. Но, во-первых, меценат Третьяков скончался давным-давно, а во-вторых, его коллега Брыков ни в каких советах не нуждался. Может быть, его, брыковская, «Галерея» и не была коллекцией шедевров мирового искусства, но зато она служила веским аргументом для налоговых инспекторов и зловредных журналистов. И тем и другим периодически казалось, что Брыков зарабатывает слишком много денег не слишком честным путем. «Галерея» добрых дел их обезоруживала. Она говорила о том, что если господин Брыков и получает какие-то барыши, то не для себя, а исключительно для вдов, детей и стариков. Ревизоры уходили из приемной Брыкова, искренне желая ему процветания, а журналисты писали хвалебные статьи про мецената.

Правда, писали только на первых порах, когда благородный порыв миллионера был в новинку и казался чудачеством. Потом, убедившись, что Брыков намерен меценатствовать всерьез, газетчики поскучнели. В лучшем случае они игнорировали все благодеяния Брыкова, а в худшем – выворачивали наизнанку «нижнее белье», вспоминая криминальное прошлое Вени Брыка. Тогда Брыкову пришлось оказывать меценатскую помощь и газетам. Если откинуть налет фальшивых улыбок, рукопожатий и разговоров о высоком, Брыков был вынужден сам заказывать и оплачивать статьи о своих благодеяниях.

Однако ни этих заказных статей, ни Брыковской «Галереи» все-таки не хватало для славы подлинного мецената. И тогда Вениамин Сергеевич стал жертвовать свои деньги на «реставрационные работы», которые по факту сводились к побелке фасадов старинных зданий Славина. Ему нравилось ходить по центральным улицам города и читать новенькие, с иголочки, мраморные таблички:

«Дом купца А. Приблудина.

Памятник архитектуры,1789 год,

охраняется государством.

Отреставрировано на пожертвования

мецената Вениамина Брыкова».

И себя, и газетчиков Вениамин Сергеевич убедил, что им движет исключительно любовь к истории родного города. Но в глубине души бывший криминальный авторитет осознавал, что за удовольствие читать свою фамилию на памятниках архитектуры, а не на папках с уголовными делами, он готов заплатить и больше.

Сам по себе был он ростом невысок, а фигурою – даже сухощав, если б не брюшко, предательски выпадавшее поверх брючного ремня. Все-таки, возраст давал о себе знать. Свои волосы с проседью он отпустил до плеч и вырастил вполне художественную бородку, отчего когда-то бандитское лицо его приняло вид, безусловно, богемный. Как натура творческая и кипучая, меценат Брыков и не думал останавливаться на достигнутом. Он решил стать покровителем искусств, в результате чего в Славине появился памятник поэту Осипу Мандельштаму.

Известно, что жизненный путь литератора был нелегким. Судьба его бронзового изваяния тоже вышла не из простых, хотя про нее известно куда меньше. Поговаривают, что изначально монумент должен был украшать один из скверов столицы. Но по неясным причинам, среди которых фигурировала растрата казенных средств, префектура отказалась устанавливать памятник, уже отлитый в бронзе. Скульптор рвал на себе волосы. Пристроить поэта в другой парк или сквер Москвы не получалось. «Светом в окне» стал меценат Брыков, который приобрел бронзового поэта «на вес» по цене лома, доплатив кое-что скульптору за хлопоты.

Так поэт Мандельштам нашел свое пристанище в городе, где ни разу не бывал, и о котором, возможно, даже не слышал. На пьедестале были выбиты монументальные буквы:

поэт

Осип Мандельштам

памятник установлен на пожертвования

мецената

Вениамина Брыкова

Вениамин Сергеевич лично проследил за тем, чтобы буквы его фамилии были не меньше, чем у Мандельштама. Не из ревности. Просто он был умным человеком, и справедливо признавал, что сотворить в своей жизни нечто великое, за что благодарные сограждане установят памятник лично ему, он вряд ли сможет. Но, недолго подумав, Вениамин Сергеевич открыл вот такой довольно простой способ присоседиться к вечности и неувядаемой славе.

И все-таки ни богемная борода, ни даже памятник, не давали господину Брыкову ощутить себя благодетелем на все сто процентов. Брыков долго размышлял, и, в конце концов, пришел к выводу, что ему не хватает титула «Почетный гражданин города Славина». Это официальное признание соотечественников могло стать той самой недостающей жемчужиной, которая увенчала бы его нимб покровителя обездоленных. Это светлое звание своим сиянием навсегда скрыло бы темное прошлое Вени Брыка.

Так или иначе, Вениамин Сергеевич не видел причин, почему родной город не может признать его навеки почетным. Однако город эти причины видел, и заслуги Брыкова достаточными пока еще не считал. Меценат очень терзался этим противоречием и находил утешение лишь в подсчете чистой прибыли. Благо, что его бизнес-машина действовала безотказно и утешала своего владельца изо дня в день.

Однако это утро, начавшееся с Благодарственного письма, определенно было удачным. По телефону Вениамин Сергеевич получил приглашение на аудиенцию в городскую Думу от самого Харитона Ильича Зозули. Нет, спикер ничего такого про звание «Почетный гражданин» не говорил. Но Вениамин Сергеевич почему-то почувствовал, что с административных гор подул теплый ветер перемен.

Можно было бы сказать, что в городскую Думу Вениамин Сергеевич прилетел на крыльях мечты, но это было бы верно лишь в фигуральном смысле. На самом деле он не прилетел, а приехал, и не на крыльях мечты, а на вызывающе большом ярко-красном внедорожнике.

Он проследовал в приемную председателя уверенным шагом успешного человека. Но на выходе из лифта его бодрая поступь вдруг сбилась на нервный галопец. В непосредственной близости от председательского кабинета господин Брыков увидел скульптора Андриана Сквочковского.

И тот и другой слыли в своих кругах людьми творческими. Усердное служение Музам, казалось бы, должно было духовно породнить мецената и скульптора. Но, увы! Как это часто бывает, двум дарованиям оказалось тесно в одном городе. Сквочковский невзлюбил Брыкова после истории с памятником Мандельштаму (главным образом он не мог простить гонорар, полученный не им, а каким-то другим совершенно незнакомым ему человеком). На открытии монумента он саркастически хмыкал, вслух критикуя недостатки скульптуры, «непростительные даже новичку». Не менее хлестко отозвался он и о «тех, кто одержим манией столичного ширпотреба», имея в виду, конечно, Брыкова. Брыков же, как человек, чье чувство собственного достоинства ковалось за колючей проволокой, болезненно ощутил каждый из нанесенных уколов и ни одного из них не простил.

Впрочем, внутренняя субординация Славинской богемы требовала выражения хотя бы внешнего пиетета. Скульптор и меценат сухо раскланялись. Брыков даже протянул, было, руку для приветствия, но вовремя одернул, вспомнив все язвительные замечания скульптора. Сквочковский, который уже незаметно отер свою потную ладонь о бедро, приготовив ее к рукопожатию, заметил жест мецената и руки ему так же не подал.

Настроение господина Брыкова немного поднялось в приемной, где Харитон Ильич приветствовал его очень тепло и, как показалось меценату, даже чуть интимно. Но, разглядев собравшихся, Вениамин Сергеевич снова приуныл – люди были сплошь незнакомые. И, как ему показалось, каждый явился сюда с претензией на титул «Почетного гражданина». За круглым столом сидели два незнакомых человека нахально-столичного вида, рыжебородый дородный священник с добрыми, но отчего-то хитрыми глазами, неприятный очкастый тип с верблюжьей физиономией, и очень полная дама с лицом красным и изменчивым, словно первомайская демонстрация. Собравшиеся не обратили на мецената Брыкова никакого внимания. Они с любопытством слушали одного из тех нахальных и молодых.

– Деревянный брус, окрашенный лакокрасочным покрытием, стойким к сложным погодным условиям, истиранию, действию ультрафиолета, на стойках круглого сечения, – с выражением читал Голомёдов. – Итак, уважаемые, кто отгадает первым?

– Верстак? – с сомнением предположил отец Геннадий.

– Древне-славянское стенобитное орудие! – безапелляционно выплюнул человек-верблюд Пилюгин. – Кстати, вы знаете, что порох на самом деле изобрели не китайцы, а славяне?

– Не отвлекайтесь, Николай Николаевич! – строго прервал Кирилл. – Хорошо. Попробуем загадку попроще. – Четырехугольник из сосновой древесины мебельной влажности, где каждая сторона состоит из двух бортовых досок и одной накрывочной доски, скрепленных металлическими уголками.

– Гроб! – пробасил батюшка и перекрестился.

– Ну? Больше мнений не будет? – поинтересовался Кирилл – Снова мимо. Тогда третья загадка. Доска в резиновой оболочке, подвешенная на одиночных гибких элементах, выполненных из хромированного металла, которая может двигаться под прямыми углами относительно перекрестной балки.

– Дыба! – уверенно сказал человек-верблюд.

– Что? Нет других версий?

Собравшиеся никак не пожелали проявить свою эрудицию.

– Тогда, уважаемые знатоки, вопрос переходит к телезрителям. Зинаида Леонидовна! Чем же таким экзотическим вы, моя ненаглядная, порадовали меня на этот раз?

Гражданка Тушко, абсолютно не обманувшись теплыми интонациями в голосе Голомёдова, а наоборот, поняв их правильно, изменила цвет лица с красного на желтый так же быстро, как светофор на оживленном перекрестке.

– Это, та-скать, смета. Смета на детскую площадку. Вы же сами просили прикинуть, что сколько стоит.

– Совершенно верно, – кивнул Кирилл. – Я просил вас узнать, во сколько обойдется установка недорогой детской площадки. Ведь детская площадка – это что?

– Это? Ну, та-скать, детишкам, чтобы играться…

– Детишки здесь не при чем. Детская площадка – есть вещь для предвыборной агитации крайне наглядная. Знайте, уважаемая, что ни одна детская площадка на территории современной России не появилась сама по себе. Детские площадки – индикатор приближения выборов и обострения любви к электорату. Если мы раскидаем детские площадки в пятнадцати-двадцати дворах в спальных районах, прирост голосов будет измеряться в тысячах, если не в десятках тысяч. В известном смысле, детская площадка – это действительно стенобитное орудие, разносящее в прах недоверие к кандидату у бабушек, дедушек, мам и пап, а так же их соседей, вне зависимости от политических взглядов и вкусовых пристрастий. Но к чему же было подходить к вопросу так буквально и заказывать стенобитные орудия, гробы и дыбы?

– Ну, как же! – загорячилась гражданка Тушко. – Вот же! Я же не про то же! Первое – это скамья «Малая», второе – песочница «Обыкновенная», а третье – качели «Детские»…

– Эх, Зионида Ленаидовна… – тяжело вздохнул Голомёдов. – Неужели трудно называть скамью – скамьей, а качели – качелями? Когда вы в следующий раз вместо детской площадки по ошибке закажете на заводе гильотину, пожалуйста, казните меня первым. Если, конечно, на себя у вас рука не поднимется…

Гражданка Тушко насупилась, и понемногу на ее щеки вернулся бордовый румянец. Меж тем Кирилл, отложив бумаги в сторону, собрал пальцы в замок, обвел присутствующих внимательным взглядом и официально улыбнулся. От этой улыбки у мецената Брыкова окончательно испортилось настроение. Он почувствовал себя маленьким мальчиком, который в темной подворотне нарвался на циничный гоп-стоп. Будто кто-то невидимый взял его грубыми пальцами за горло, отчего в глубине сознания родилась обреченная уверенность в том, что все карманные деньги придется отдать.

– Мы собрались здесь для того, чтобы решить судьбу нашего с вами города. Ни больше, ни меньше! – заявил Голомёдов. – Речь идет об установке памятника. Кому-то может показаться, что я говорю лишь о появлении в городе еще одного очага культуры. Но это примитивное понимание ситуации. На самом же деле, наша с вами задача – воздвигнуть символ. Символ новой эры в жизни Славина и его жителей. Это будет памятник прошлому, которое мы помним и уважаем. Это будет памятник настоящему – тому глобальному перелому, который происходит сегодня в политической жизни города. Наконец, это памятник будущему, которое мы строим уже сегодня, формируя юные души и воспитывая завтрашних патриотов.

Скульптор Сквочковский заметно напрягся. Человек он был, безусловно, талантливый, но чтобы вот так сразу изваять символ прошлого, настоящего и будущего – для этого нужно было действительно напрячь воображение. А с этим у скульптора были определенные сложности. Однако оратор развеял его тревоги.

– Это будет памятник герою Отечественной войны 1812 года, нашему земляку генералу Льву Бубнееву. Личность выдающаяся. Господин Пилюгин, который не нуждается в дополнительном представлении, наш известный Славинский краевед, собрал обширный материал о Льве Аристарховиче.

Пилюгин важно кивнул и замычал:

– Личный друг адмирала Нахимова…