Снимать штаны и бегать

– И то, и то! – старухи начали истово креститься и шелестеть подолами в поисках кошельков.

– С ними же молимся непрестанно о всех нас! Аминь! – воскликнул отец Геннадий. Краем глаза он заметил давку, возникшую у фанерного ящика с надписью «на Храм», увидел сухие ручки с мятыми купюрами, и подумал о том, что минувшей ночью Господь сниспослал ему вещий сон.

Василий, изменив своей обычной расслабленной манере, оживленно орудовал на церковном крыльце.

– Дорогие друзья! Организованно выходим и садимся в автобусы. Места всем хватит. Харитон Ильич Зозуля благодарит вас за неравнодушное отношение к истории родного края и ваш патриотизм. Спасибо вам, что нашли время для сохранения и преумножения нашего общего культурного наследия. Мы выражаем надежду, что вам понравилась наша небольшая экскурсия. Автобусы доставят вас к центральному скверу!

Василий радушно улыбался, излучая обаяние на все стороны света, помогал пастве спускаться по ступеням, был разворотлив и обходителен. Старушки умильно называли его «сынком» и крестили воздух вслед его удаляющейся спине, мужчины сдержанно жали руку и благодарили. Вскоре площадь перед церковью опустела. На ней остались только Василий, отец Геннадий, да несколько старушек из местных.

– Кто были эти люди? – поинтересовался батюшка, провожая последний автобус, исчезавший в дорожной пыли Беспутной Слободы. В деловом разговоре его речь вновь обрела мирскую лаконичность.

– Это? – глаза Василия хитро прищурились под желтыми очками. – Это активисты местной оппозиции.

– И где же вы их взяли?

– Мы взяли их на центральной площади, где они томились в ожидании своего лидера, госпожи Хохловцевой. По непонятным причинам она не явилась на митинг, ею же организованный. Кстати, этим она продемонстрировала полнейшее неуважение к своим избирателям. Мы же предложили людям альтернативу – бесплатную экскурсию по памятным местам Славина с осмотром его исторической части – Буспутной Слободы, а так же места, где были найдены останки героя Отечественной войны Льва Бубнеева. Кроме того, в экскурсионный маршрут вошло посещение службы в старинном храме, где в 1835-м году отпевали знаменитого генерала. В последней части экскурсии вы принимали непосредственное участие, и, я бы даже сказал, стали ее главным действующим лицом. Хвалю!

По лицу отца Геннадия скользнули смущение и самодовольство. Раздайбедин достал сигарету и чиркнул зажигалкой.

– Дьяволу кадить? При батюшке? – возмутился, было, отец Геннадий.

– Помогай искушаемым, после того, как сам пройдешь все искушения, все опыты в добре и зле, – беззлобно усмехнулся в ответ Василий.

Отец Геннадий вздохнул и с непонятной тоской посмотрел на сигарету в пальцах Василия.

– Смиряющийся возносим бывает… – пробормотал он, наконец, и снова вернулся к начатому разговору. – А как же получилось, что Октябрина Александровна не пришла на митинг? Совсем на нее непохоже!

– Если говорить откровенно, она была единственной, кому я не сообщил о митинге.

– А почему…

– Вы хотите спросить, почему именно я занимался организацией митинга госпожи Хохловцевой? Это не так уж и важно… Будем считать, что я совершено случайно раздобыл списки телефонов самых ее преданных поклонников и пригласил их на мероприятие, которое сам и выдумал, – поведал Раздайбедин, сделав особое ударение на слова «совершенно случайно». Батюшка округлил глаза:

– Но ведь это… обман?!

– Взгляните на вещи с другой стороны. Пожилых людей заставляют попусту надрывать глотки на каких-то глупых митингах, а госпожа Хохловцева зарабатывает на их страданиях свои политические дивиденды. Разве это хорошо?! Вот где настоящий обман! Давайте будем считать наши действия попыткой обратить пенсионеров в истинную веру! – хитро подмигнул Василий.

Отец Геннадий в задумчивости огладил бороду. Раздайбедин тем временем выбросил окурок и жизнерадостно воскликнул:

– А вообще – все это мелочи! Давайте-ка мы с вами лучше обсудим смету на ремонт вашего служебного помещения. Вы, надеюсь, уже обдумали предварительные расходы?

Василий взял отца Геннадия под локоть и увлек с солнцепека в прохладную тень акаций.

Тем временем на площади у центрального сквера перед телевизионными камерами потел и отдувался Харитон Ильич. Он уже дважды пересказал краткие сведения о генеральном сражении на Бородинском поле, которое иные историки назвали «Битвой гигантов». Оба раза кандидат подытожил речь заученной фразой: «Наше с вами общее дело – не утратить эту Священную память!» Журналисты кивали головами, но, разомлев на жаре, утратили если не Священную память, то интерес к Харитону Ильичу. Телевизионщики явно приготовились смыться, наврав про срочный телеэфир. Газетчики выключили диктофоны и посматривали на спасительную парковую тень.

– Тянем время. Уже от Храма отъехали!. – сообщил Голомёдов на ухо Харитону Ильичу. – Держитесь. Попробуем импровизировать. Как я вас учил.

Обернувшись к журналистам, он с лицом церемониймейстера заявил:

– А сейчас Харитон Ильич Зозуля готов ответить на любые интересующие вас вопросы.

Журналисты оживились и придвинулись поближе. Снова защелкали диктофоны и фотоаппараты.

– Господин Зозуля! Какие проблемы вы назвали бы наиболее актуальными для Славина, за исключением патриотического воспитания?

Кирилл за спинами журналистов несколько раз взмахнул руками, будто подметал улицу, и попытался на языке глухонемых произнести: «Благоустройство!». Харитон Ильич взглянул на пируэты Кирилла, удивленно поднял брови, потом откашлялся и с видом человека, ныряющего в ледяную полынью, выдохнул:

– Я, значит, думаю, что большое… Я бы даже сказал, особое… В общем, особое внимание нужно уделить воспитанию танцев и вообще творчества.

Кирилл отрицательно замотал головой и обеими руками начал яростно указывать на ближайшую урну.

– Плаванье… Значит, это самое… Лыжи, и вообще спорт… – в голосе Харитона Ильича зазвучали панические нотки. Кирилл в непроизвольном отчаянии стукнул себя по лбу.

– Одним словом, я считаю, что всем нам нужно начать с себя! – сообщил Харитон Ильич. – Нужно уделить большое внимание самовоспитанию. Потому что небрежное отношение – это плохо. Это все возвращается населению буирангом. А когда мы наведем порядок в своей голове, порядок наступит и во всех других, так сказать, отраслях. Во всех СМИ, по всем радио неоднократно говорится, что у нас с этим вопросом никаких вопросов нет!

Кирилл утвердительно кивнул головой и с одобрением показал большой палец.

В это время на центральную площадь одним за другим тяжело вырулили три больших экскурсионных автобуса. С усталым шипением их двери распахнулись и выпустили в объятия августовской жары три порции пенсионеров. Увидев телевизионные камеры, старички и старушки проявили настойчивое любопытство, свойственное возрасту.

– Кино снимают? Нет? А кого? Зозууууулю?! Который экскурсии для пенсионеров устраивает? Это который же тут будет Зозуля?

Пенсионеры, решительно отодвигая колючими локтями штативы телекамер, просочились в толпу и стайкой окружили Харитона Ильича. Повисла напряженная пауза. Харитон Ильич смотрел на электорат настороженно. Электорат – с любопытством и умилением. Журналисты застыли в недоумении.

Тишину нарушила пожилая активистка в кумачовом платке. Оглянувшись по сторонам, она обтерла рот большим и указательным пальцами, шагнула к Зозуле, тщательно прицелившись, подпрыгнула и поцеловала его прямо в щетинистые с проседью усы. Отступив на шаг, она поклонилась в пояс, торжественно произнесла: «Спасибо, родненький!» и немедленно прослезилась. Это послужило сигналом для остальных. Кто-то в три ручья проливал слезы умиления, кто-то спешил поцеловать Харитона Ильича, кто-то умудрялся делать и то и другое одновременно.

Защелкали фотоаппараты. Телевизионщики уже не жаловались на недостаток событий. Газетчики выхватывали из толпы наиболее сентиментальных старушек и задавали им свои вопросы. Бабушки, уловив общий тон мероприятия, уже не могли свернуть в другую колею, и наперебой хвалили заботу и уважение, с которым Харитон Зозуля относится к старшему поколению и воспитанию молодежи.

Харитон Ильич взволновано и с чувством принимал изъявления народной любви. Под конец он, приложив руку к сердцу, промолвил:

– Уважаемые товарищи пенсионеры! Не за ради громких слов, а за ради благодарности я вам хочу сказать спасибо! Потому как даже еще великий поэт Пушкин сказал, что береги честь смолоду! Низкий вам поклон. А что до меня, так я – готовый!

Старушки кивали головами, и шептали: «Говорит, как по писанному! Ничего не понять! Умный до чего!», и кто-то по инерции несколько раз перекрестился.

Глава 8. Цена бескорыстия

БЛАГОДАРСТВЕННОЕ ПИСЬМО

Многоуважаемый, Дорогой ВЕНИАМИН СЕРГЕЕВИЧ! Весь коллектив нашего детского сада, дети и их родители выражают глубокую искреннюю признательность ВЕНИАМИНУ СЕРГЕЕВИЧУ БРЫКОВУ за ВАШУ отзывчивость, и бескорыстную помощь нашему детскому саду! Сразу же, после нашего обращения с просьбой к ВАМ, в течение недели был сделан новый забор (10 м), отремонтирован старый забор по всему периметру, сделана новая калитка.

Мы, Все, преклоняемся перед ВАМИ, т. к. ВЫ, единственный из всех людей, кто постоянно бескорыстно помогает нашим детям и нашему детскому саду!

Низкий вам поклон, громадное спасибо от всех нас, детей и взрослых!

Вениамин Сергеевич Брыков несколько раз перечитал это послание, не обращая внимания на особые отношения, которые сложились у автора со знаками препинания, клавишей «Caps Lock» и полужирным подчеркнутым курсивом. Особо тронула его фраза «мы все преклоняемся перед вами». Мужественно сдержав слезу умиления, Вениамин Брыков дал своему секретарю распоряжение – поместить благодарственное письмо в рамку и вывесить в Галерее.

Шестидесятитрехлетний миллионер Вениамин Брыков пришел к выводу, что «хороший понт любых денег стоит» еще в те годы, когда он был известен в криминальных кругах как Веня Брык (для близких друзей – Веник). То есть, задолго до того, как стал респектабельным бизнесменом. Дело даже не в том, что ему нравилась модная одежда, дорогие часы и мощные автомобили. С этим в Славине у многих людей не было проблем. Вениамину Сергеевичу хотелось славы. Простой человеческой славы, преклонения и почета. К чести миллионера Брыкова нужно сказать, что политику он посчитал делом тупиковым, грязным и суетливым. Он рассудил, что стяжать лавры на этом поприще с его деньгами можно довольно быстро, однако лавры эти будут недолговечными, а народная любовь – неискренней.

Тонкая натура Вениамина Брыкова, требовала славы прочной и долгоиграющей. Свой путь к вечности он стал выстилать денежными пожертвованиями. Сначала его звали просто «спонсором». Но это заграничное словечко каждый раз неприятно отдавало в голове Вениамина Брыкова – будто кто-то со звоном щелкал по лбу. Гораздо больше по душе приходилось слово «меценат».