За стеклом

В театре, на экскурсии, во время прогулки… где бы то ни было, вы не станете ждать время перерыва, переминаясь с ноги на ногу, озираясь по сторонам с видом мокрого спаниеля, ожидая, когда же уже можно будет выпить.

А еще… и это очень важно. Значительно повышаются шансы, что вы не скажете близким вам людям те слова, которые не забываются, Которые так и будут крутиться у вас внутри, остро раня, оставляя пустоту. И даже много лет спустя, когда вас давно уже простили, вы все еще будете припоминать все эти «ты… ты… ты», все еще, не понимая: как я мог (могла) такое сказать и сделать. Кто это был, разве это был (была) я!?

Шансы значительно повышаются. Но, при этом, это все равно не стопроцентная гарантия. Никто и ничто не даст вам сто процентов.

Светлый день, солнце, вы ясно видите, соблюдаете правила и ваша машина исправна. Значит ли это, что грузовик не выскочит на встречную полосу из-за разорвавшегося колеса? Нет, конечно. Или, что проехав пару километров, вы остановитесь подвести симпатичную девушку, и она станет вашей второй половиной, родит вам крепких детей. Вы можете не остановиться, не заметить, просто никакой голосующей девушки на дороге, не будет.

Да, все это, в равной мере, возможно. Никаких гарантий, просто повышаются шансы, вот и все.

Стоит ли их повысить? Я ответил себе: да!

А как вы!?

***

Я хочу рассказать о редких, но все-таки, встречающихся случаях терпеливых алкоголиков. Я не отношусь к такому виду, но наблюдал этот опасный вариант зависимости. Опасный, в первую очередь, своей непредсказуемостью. И, кажущейся, на первый взгляд, нелогичностью.

Это люди, которые могут долго (иногда, годами) отсрочивать момент «ну и к черту», чтобы в конце концов, получить наиболее сильный эффект.

У меня был друг Андрей, который мог быть в завязке годами, чтобы потом, за несколько недель, выпить и натворить столько, сколько бы, мало кто, смог за несколько лет.

Все эти годы подготовки, он прибывал в стадии «ух, ты!». Много работал, весело проводил время с семьей, пробовал разные виды спорта… никаких следов зависимости.

У Довлатова был старший брат, который достигал невероятных успехов (в учебе, карьере), а потом, со всего размаха, швырял достигнутое.

Тут, в чем-то, похожий случай.

Первый раз это случилось сразу после института. Подготовка к первому «спектаклю» заняла несколько месяцев. Андрей устроился на очень хорошую работу, начал регулярно заниматься спортом, делал себе по утрам свежевыжатые соки, а по вечерам – специальные спортивные коктейли.

Встречая его днем, я видел идеально выглаженный строгий костюм, прическу «на пробор». Андрей торопливо здоровался, а на вопрос «как там», только поднимал большой палец вверх, всем видом давая понять, что ему не до меня. Вечером все было примерно тоже самое, только Андрей шел навстречу с большой спортивной сумкой, возвращаясь после тренировки. И все такой же, как будто вышедший из витрины манекен: гладкий, ухоженный, аккуратно одетый. Вечерами его вид и выражение лица «я занят», было лишь на толику демократичнее, чем днем. Я здоровался с ним, снова задавая вопрос «ну как там», ожидая продолжения. Но, Андрей все так же исчезал, с поднятым вверх пальцем. А я все так же пожимал плечами в недоумении. Мы ведь были не только знакомыми, но друзьями, вместе, в институтские годы, путешествовали по России, бывали в нескольких экстремальных ситуациях в горах. Мне казалось, что после всего этого, на вопрос «как там», поднятого вверх большого пальца явно недостаточно. Тогда я не знал, что все это часть представления. Развязка была впереди.

Однажды, ранней весной, когда снег уже перестал быть белым, смешавшись со слякотью, я, подходя к дому, метров за пятнадцать, заметил, что кто-то сидит прямо в грязной каше, прежде бывшей сугробом.

Рядом с непонятной фигурой, стоял знакомый предмет. Яркая спортивная сумка, из которой этот странный человек успел пару раз что-то достать и положить обратно, пока я присматривался, подходя.

То, что я увидел, приблизившись, произвело на меня такой эффект, как не производил ни один театр. Никакое представление так не захватывало меня. Я остановился и открыл рот.

В грязном сугробе, среди мусора и собачьих экскрементов, одетый наполовину в спортивную, наполовину в деловую одежду, всю испачканную, чем-то облепленную и местами разорванную, с жутко взъерошенными волосами, сидел совершенно пьяный Андрей. Было примерно одиннадцать часов утра, будний рабочий день.

В раскрытой сумке помещался огромный торт, развороченный так, как будто Андрей ломал его руками, высилась литровая бутылка водки и были разбросаны какие-то коричневые палочки (я не сразу понял, что это сигары). Там же была скомканная спортивная одежда, сильно испачканная высокой шапкой торта из взбитых сливок.

Андрей, попеременно, отхлебывал из бутылки, корчевал торт, пытался достать сигару. Но, несмотря на то, что их было рассыпано с десяток, не находил ни одну. Сокрушенно мотая головой, опять принимался за торт и бутылку, взаимодействовать с которыми у него пока хватало моторики.

Зрелище самого Андрея, его трапезы, грязного сугроба, в котором он сидел и его образа, который сложился у меня за последний год – идеально причесанный, побритый и одетый человек с большим поднятым пальцем… по степени художественной абсурдности, чаепитие у Мартовского кролика, гениально написанное Кэрроллом, ни в какое сравнение не шло.

В результате путанных объяснений Андрея, я понял, что за вчерашний вечер он круто изменил свою жизнь. Бросил семью, побил кого-то на работе, не говоря уже о ночной пьяной эскападе, которая и довела его до такой кондиции.

Я помог ему помыться и переодеться, даже робко предлагал крепкий кофе. Но, по глазам, видел, что Андрей только еще спел свою первую алкогольную «партию» и, получив крепкие рукоплескания, даже не думает уходить со «сцены».

Так оно и получилось. Принятого душа и чистой одежды хватило Андрею не на долго. Только выйдя от меня, он ввязался в какую-то драку, в следствие которой, от заново приобретенного приличного вида, ничего не осталось.

Что было дальше, я впоследствии узнал от наших общих друзей.

В результате недельного загула, Андрей оказался без работы, семьи и накоплений, которые он все отдал, чтобы замяли уголовное дело по поводу драки с прежним коллегой.

Следующий раз я встретил его через полгода. Он был аккуратно причесан, побрит. Костюм сменился на аккуратную спецовку, а большой палец – на крепкое мужское рукопожатие.

Не имея возможности продолжить карьеру в деловом сообществе, Андрей пошел в компанию, занимающуюся монтажом инженерных систем. Я уж не знаю, начал ли он снова ходить в спортзал и готовить себе витаминные коктейли, но еще через полгода, он уехал в Санкт-Петербург, открывать и возглавить там сервисный центр. На своем нынешнем месте работы, он прослыл ответственным и умелым мастером.

Сервисный центр он быстро и успешно открыл. Но, потом случился пожар на большом объекте, которым занималась компания Андрея и работал сам Андрей. Говорили, что этот пожар, не пожар вовсе, а поджог. И что после этого, руководитель нового сервисного центра ушел в запой со всеми вытекающими социального порицания и увольнения.

Я уж не знаю, сопутствовала ли в этом новом «представлении», Андрею, большая спортивная сумка с тортом, литром водки и рассыпанными сигарами или ее заменил пластиковый чемодан от инструментов, который он заполнил какой-то другой снедью. Как и не знаю, действительно ли Андрей поджег какой-то там объект. Знаю только то, что все повторилось: он потерял работу, оставшись, пусть и на какое-то время, наедине с бутылкой.

Возможно, для кого-то это выглядит как «не повезло» или «все бывает, сорвался», но для меня уже была видна закономерность того, что я впоследствии назвал алкогольной «драматургией», трехактовым действием зависимости, единственной целью которой является – финальное «ну и к черту».

***

Десятки, тысячи голосов будут кричать, угрожать, умолять. Ваша привычная система поведения будет твердить «ладно тебе, все было хорошо». Организм начнёт болеть и это объясняется не только нарушениями от прежнего употребления алкоголя, но и психосоматическими последствиями от утраты привычных шаблонов поведения.

Психика будет грозить «ты видишь, ты понимаешь, что так только хуже». Да, будет. Увы. Иначе все было бы гораздо проще после того, как вы по-настоящему сказали «нет».

Я призываю только к одному – среди этой тысячи голосов услышьте один, другой, отличающийся от всего остального хора. Он пока очень слабый, тихий, неловко пищащий. Он говорит что-то вроде «давай попробуем по-другому, можно по-другому». Этот шепот сложно расслышать, различить среди сотни крикунов. Да, сложно. И поскольку я не очень верю в психологические аффирмации, я не буду советовать вам говорить что-то типа «ты сможешь, давай, давай…».

Я лучше порекомендую вам ничего не говорить, зато лучше послушать, прислушаться.

Я сам услышал и надеюсь, услышите вы этот тихий робкий голос: можно по-другому… можно!

Этот голос, с каждым разом, когда вы будете проезжать мимо супермаркета, чокаться водой или соком, никто же вам не запрещает чокаться… путешествовать по югу Франции, пробуя сотни других гастрономических удовольствий, кроме алкоголя и получать от этой жизни удовольствия, не через барьер мутного стекла… с каждым разом, этот голос будет расти и крепнуть.

Но и противоположный никуда не уйдет. Он останется и будет требовать «выпей, сейчас можно». Теперь они оба в вас. Надеюсь, голос «по-другому можно» будет одерживать победу.

Поэтому – это работа длинною в жизнь, как я и говорил, без праздников и отпускных, работа «двадцать четыре на семь».

***

Эта история происходила в той части моей жизни, когда алкоголь еще не был причиной, следствием и целью, а служил «смазкой», как часто бывает у неуверенных в себе, подростков.

Мы с другом отправились в поход, в один из подмосковных лесов, где нас должна была ждать компания весьма интересных, как он меня заверил, людей. Причем, компания эта носила таинственное и заманчивое название – «клан воронов». Как и во всех тайных обществах, у них были свои правила, традиции, амулеты и, самое главное, страшные истории о том, как «вороны» мстят тем, кто обидел кого-то из «воронов».

Все это происходило в период расцвета фэнтези, в том числе, самого низко потребного. Но, мода есть мода. Различными кланами изобиловало общество восемнадцатилетних, а любые россказни на эту тему принимались за чистую монету.

Пока мы шли от полустанка к заветной поляне, где было «становище» того самого «клана», я слушал многочисленные истории, осторожно вздыхая и поддакивая. Воображение рисовало картину, как мы долго будем идти по лесу, преодолевая крутые овраги, перелезая вековые поваленные деревья. И вот, наконец, стерев себе ноги, с ноющими, от усталости, мышцами, выйдем на уединенную поляну, укрытую со всех сторон, на которой расположилась верхушка клана. Там будет гореть большой костер, на котором будет коптиться туша добытой дичи, стоять добротный шатер, а у дерева, прислоненные друг к другу, будут сложены луки, щиты, мечи и прочие рыцарские атрибуты.

Я должен буду скромно поздороваться, низко поклониться и потом сразу же сесть где-нибудь в углу, помалкивать, проявляясь только в самых ничтожных случаях. Например, чтобы помыть котел или натаскать дров.

Но, идти пришлось недолго. Видно, «вороны» не любили забираться далеко. За одним из поворотов тропинки, мы вышли на большую и довольно грязную поляну с жалким потухшим костерком посередине, в котором валялась обугленная мятая консервная банка. На встречу нам вышел одутловатый мужик со свисающим брюхом. Он поздоровался с моим другом сочетанием каких-то странных рукопожатий, которые у обоих, как я понял, не очень получились.

Я сейчас даже не помню, как его звали, точнее, какая у него была кличка. «Вороны», как и любое тайное общество, конечно, не пользовались настоящими именами. Но, это было что-то, чрезвычайно суровое, недвусмысленно говорящее об опасности человека с таким прозвищем. То ли арматура его называли, то ли, тесак… или клык!?