Алька. Технилище

– Ну, ещё раз простите нас, – схватил Мишку под руку, и мы потащились к выходу.

После этого злосчастного субботника я, подстыв, немного прихворнул. Не сильно, не бюллетенил, но нос совсем отказался дышать. У меня всю жизнь какие-то проблемы с носом, как похолодает, сразу насморк, потеплеет – всё проходит без всякого лечения. Решив избавиться от этой напасти, я обратился в нашу районную поликлинику к отоларингологу. Но увы, все предпринимаемые действия и прописываемые мне лекарства и процедуры не дали никаких положительных результатов. Как она только ни пыталась меня вылечить, даже проколола и промыла мне гайморовы пазухи, хотя никаких показаний, свидетельствующих о наличии у меня гайморита, не было.

Поняв тщетность своих потуг, она решила показать консультирующему профессору. В те годы в поликлиниках была такая практика – консультировали один-два раза в неделю доценты или профессора из профильных клиник. В один из дней в нашей же поликлинике я сидел напротив пожилого, лет шестидесяти, мужчины, который детально расспросил меня о том, как и когда у меня возникает насморк и каковы по виду мои выделения. Расспросив, он попросил мой носовой платок и долго изучал то, что попадает туда из моего носа. Надо сказать, это был единственный в моей жизни врач-отоларинголог, который заинтересовался содержанием моего носового платка, а врачей этих я повидал немало. После этого он просмотрел мою медицинскую карту, повернулся к моей врачихе и сказал: «Ну, рассказывай, как ты его лечила». Врачиха моя подробно перечислила все капли, пилюли и процедуры, которые я безропотно принимал, глотал и терпел. Выслушав всё это, профессор произнёс каким-то упавшим голосом: «Как же я тебя учил-то», – и принялся объяснять ей, что происходит с моим носом. Объяснив, стал меня врачевать, для чего затребовал, если мне не изменяет память, раствор какой-то кислоты, впрочем, здесь я могу и ошибаться. Получив склянку с требуемым, он взял из стоящей на столе баночки металлическую спицу, скрученную из двух проволочек, примотал на её конце малюсенький тампончик, чуть обмакнул его в кислоту, запрокинул мне голову, аккуратно засунул эту спицу мне в нос почти до половины и что-то там прижёг. Потом он повторил все эти действия со второй моей ноздрёй. Все свои действия он комментировал вслух для врачихи, чтобы она поняла суть и смысл происходящего. Проделав всё это, сказал мне: «Ну, приходи через неделю». Лечили меня он, а потом врачиха таким же образом, повторяя все эти действия, месяца полтора. После чего у меня не было насморка лет пятнадцать.

Уже в зрелом возрасте я пришёл в ту же районную поликлинику снова с той же проблемой. Врач, женщина моего возраста, выслушав меня, бойко стала выписывать препараты, которые не помогли мне полтора десятка лет назад. Я стал рассказывать, что имел сходный опыт лечения у её предшественницы, что это бесполезный труд, что-де профессор, который у вас тут консультировал, меня лечил, прижигая что-то в носу, но она отвергла все мои басни, заявив: в носу прижигать или мазать вообще нечего, никаких профессоров у нас сроду не было, моё дело – поменьше рассуждать и смиренно принимать всё, что врач назначил. Тогда я поинтересовался, как она может рекомендовать мне какое-то лечение, не заглянув в мой носовой платок. Последнее вызвало её неподдельное возмущение – что, я должна ещё Ваши сопли разглядывать?! Я встал и ушёл, не прощаясь, очень хотелось сказать ей: вы, голубушка, дура набитая, – да как-то не решился, подумал, что нехорошо доценту так себя вести с женщиной – её ведь тоже какой-то доцент учил, да не научил, а может быть, и тот самый седенький профессор.

Больше в нашу девяносто восьмую поликлинику я не ходил, нет смысла – нет врачей.

***

Летом сестра с Жорой, приехав в отпуск, арендовали первый этаж большого каменного дома в Купавне и пригласили Милку с Мишкой пожить с ними. Жили они там, как правило, впятером: мама Георгия Нина Григорьевна с моими племянниками Ольгой и Олежкой, родившимся в Японии в семьдесят первом году, и Людмила с Мишанькой. Жора с Катькой и я приезжали, как правило, по выходным. После работы по будням я кочумал у тёщи с тестем.

Возвращаясь в Японию, они оставили свою детвору на попечение – дочурку Ольгу – нам с мамой, а сына Олега – родителям Георгия. Эта пиратская тройка (сынок наш Мишаня вошёл туда весьма органично) творила полное беззаконие, когда объединялась у нас на квартирке, я любил, когда было время, с ними повозиться.

***

В начале осени в отдел пришло задание на проектирование межоперационных транспортёров для передачи длинномерных заготовок между позициями штамповки. Особенностью передаваемых заготовок было то, что при малом сечении они были изрядной длины, около трёх метров, а перемещать их от пресса к прессу надо было в направлении, перпендикулярном длине. Стандартный ленточный транспортёр не годился, заготовка крутилась бы на нём, было непонятно, как закладывать их в штампы при такой длине, необходимо было на каждой операции держать двух операторов.

Розен решил организовать мини-конкурс и дал задание мне и Славке Шабанову подготовить эскизные предложения. Славка стал лепить привычный ленточный транспортёр, мне эта идея никак не покатила, и я стал придумывать возможные варианты транспортёров, в которых лента заменяется тросом, цепью, другими несущими элементами, наваял рулон эскизов. В конце недели Розен с Миньковым, осмотрев то, что каждый из нас нарисовал, сняли Славку с забега, поручив заканчивать тему мне. После размышлений и прорисовок пришёл к выводу, что идеальным вариантом будет заменить ленту клиновыми ремнями, поставив их четыре по ширине, Гарри Моисеевич меня поддержал. Использование четырёх узких ремней в качестве транспортирующих элементов снимало проблему разворота детали при транспортировке, за счёт разной натяжки ремней можно было обеспечить поддержку заготовок в четырёх точках, проблема была только в варианте механизма скрепления концов ремня. Я нарисовал несколько вариантов и позвал Минькова обсудить их надёжность. Обсудив предложенное, мы выбрали самый, по нашему разумению, надёжный, но при этом Гарри Моисеевич предложил:

– А ты покопайся в номенклатуре выпускаемых ремней, может быть, подберёшь что-нибудь нужной длины и не придётся их разрезать.

Старик был прав – ремней этих выпускалось такое количество, что подобрать их на нужный размер не составило никакой проблемы. Надо сказать, что использование ремней этого типа для транспортёров весьма эффективно, ремни эти силовые, при использовании их для транспортировки груза они почти не нагружаются и могут служить без замены весь срок использования транспортёра, кроме того, это позволило встроить в транспортёр досылатель – устройство, позволяющее в момент, когда заготовка приходит в конец транспортёра, додвинуть её по специальным направляющим в рабочую зону штампа. Оператору оставалось только позиционировать её в штампе, необходимость во втором операторе у каждого пресса отпала.

Когда деталь проходила две трети транспортёра, срабатывал датчик, дающий команду на включение муфты привода досылателя, который догонял деталь и задвигал её в штамп, после чего возвращался в исходное положение и муфта отключалась.

Двигатель, да и редуктор, подобрали из стандартно выпускаемых промышленностью, а вот муфту пришлось спроектировать, с ней пришлось повозиться.

Обычно я не обращал внимания на то, как ко мне приходят решения, которые не дались мне сразу, а работая над этими объектами, заметил. Когда я долго не могу найти решение, ну не приходит, хоть ты тресни, я просто прекращаю думать над этой проблемой, начинаю заниматься чем-нибудь другим. Интересно устроены человеческие мозги, они исподволь жуют себе потихоньку, и решение всплывает неожиданно и очень ясно. Ко мне они всегда приходили, когда, возвращаясь с работы, я спускался на эскалаторе метро Новокузнецкой вниз и всегда в одном и том же месте.

К концу работы у меня образовалась небольшая собственная группа, с ней мы закончили работу над первым транспортёром и спроектировали ещё пару для других типоразмеров деталей. Так как основные узлы были готовы, работу эту сделали очень быстро.

Розен, разглядывая спроектированную машину, сказал:

– А красивая машина получилась, работать будет как часы.

Я поинтересовался:

– А откуда такая уверенность?

– Опыт большой – красивые машины работают лучше.

Так и получилось. Изготавливали эти машины, всего их сделали штук двенадцать, на экспериментальном заводе НИИТавтопрома, машины получились очень надёжными и простыми в эксплуатации, установили и запустили их на КАМАЗе без нашего участия – оно не потребовалось, прислали по нашей просьбе фотографии участков.

Два технических решения, предложенных мной, были признаны изобретениями, я получил на них авторские свидетельства, помнится, что меня с этой работой направили на конкурс технического творчества молодёжи, где наградили почётным знаком ЦК ВЛКСМ и какими-то грамотами, было приятно. Мой доклад как победителя конкурса был оформлен в виде статьи и опубликован в журнале «Технология автомобилестроения» как пример одного из перспективных направлений развития межоперационных средств перемещения деталей.

С проектированием линий для КАМАЗа мы выбивались из графика и конструкторам приходилось задерживаться иногда после работы или трудиться по субботам, уставали и требовалась разрядка, поэтому мы иногда шкодили, один раз своей шкодой чуть дорогого нашему сердцу Григория Дмитриевича до инфаркта не довели.

К торцевой стене отдела, в том месте, где в углу сидел начальник отдела, было прикреплено с десяток чертёжных досок, над которыми была закреплена направляющая, по которой ходили две каретки кульманов координатного типа. Обычно на этих досках вешали десяток склеенных между собой листов ватмана, на которых два конструктора одновременно рисовали общие виды уже спроектированных линий, которые потом предъявлялись приёмной комиссии.

Вдоль этой чертёжной доски стоял стол такой же длины, под которым хранился всякий хлам, на стол обычно выкладывался общий вид. После принятия проекта члены комиссии оставляли на нём свои автографы.

Работа по рисованию общих видов была довольно нудной, привлекали к ней старших техников, техников или чертёжников, так как она не требовала никакой квалификации, нужно было только в уменьшенном масштабе перенести в должном порядке уже спроектированные устройства, между которыми врисовать пресса, габариты и изображения которых необходимо было взять из каталогов.

Из-за нашего общего отставания техники не успели врисовать изображения прессов, и Розен поручил это препротивнейшее занятие мне. Все пресса линии были одинаковыми, и я под то место, где на чертеже располагался первый пресс, подсунул лист ватмана. Скопировав пресс из каталога, я проколол чертёж пресса во всех угловых точках всех изображений. После этого этот листок с проколотым изображением использовал как шаблон на всех позициях, просто прокалывал лист по дыркам шаблона, а потом соединял эти точки линиями. Ничего нового в этом приёме не было, его знает каждый первокурсник, только ленится народ, вот и возятся над всякой ерундой по неделе. Часа через три, уже заканчивая, услышал за спиной довольный шёпот Гарри Моисеевича:

– Я же тебе говорил, это пулемёт-автомат, – оглянулся и увидел Минькова и Розена, рассматривающих с удивлением готовые чертежи общего вида.

Спалил меня, понял, Гарри Моисеевич Розену, подписав на эту работёнку, понял я, что теперь меня будут регулярно привлекать к этой работе, размышляя об этом, решил устроить что-нибудь весёлое, чтобы протрясло наших стариков не по детски, подстроить шкоду, для чего создали мы преступную группу в составе трёх человек: Мишки, Вовки Александрова и меня. Вовка раздобыл пузырёк чёрной туши, которую мы разбавили вполовину канцелярским силикатным клеем. За день до сдачи на полу под моим письменным столом у стены положили лист ватмана, на котором живописной кляксой разлили свою адскую смесь клея и туши, поместив с краю кляксы лежащий на боку пузырёк с кисточкой. Расчёт был на то, чтобы создать полный эффект только что разлитой туши.

Расчёт полностью оправдался, любой знал в те годы: советское – самое лучшее, а что уж говорить о силикатном клее, не подвёл, он придал засохшей туши такой глянцевый блеск, как будто она была разлита на наших глазах. В обед, обрезав всё это великолепие самым аккуратным образом по периметру, мы водрузили его на общий лист линии, лежащий на столе, и стали ждать развязки – надеялись, что до прихода комиссии Миньков придёт глянуть на общий вид ещё разок.

Тут мы чуток промахнулись, первым, придя с обеда, пришёл глянуть на чертежи общего вида заведующий отделом Григорий Дмитриевич Скворцов. В такой ярости я его не видел ни до, ни после, единственное, чего мы не дождались, – богатого русского мата, всё было хуже. На его бешеный рёв сбежался весь на наш отдел и половина соседнего (в нашем зале работало два отдела, всего сидело около ста человек). Женщины держали Скворцова, он то ли был готов кому-то бить морду, не мог только определиться с адресом, то ли был близок к сердечному приступу. Розен с Миньковым со скорбными лицами стояли, рассматривая изуродованный каким-то поганцем общий вид линии штамповки длинномеров на КАМАЗе, склонив головы как у гроба покойника. Почему-то все грешили на уборщицу, странные люди – что, уборщица расхаживает по отделу с пузырьком туши? Мы делили горе со всеми, я скорбел со всеми, пытался сдерживать слёзы, еле держался, но не плакал – в конце концов, мужик я или где? Володька делал какие-то конвульсивные движения руками, остальные давали советы, например, приподнять чертежи за край и слить тушь. Эту глупость отвергли – ещё хуже всё изгваздаем. Наконец Нина Витальевна, как выяснилось, единственная, не потерявшая способность рационально мыслить, сказала:

– Григорий Дмитриевич, ну что тут такого страшного произошло, пропал всего один лист А4, сейчас мы марлей тушь соберём и поглядим, может, даже больше спасём, а нет – так всей группой нарисуем его минут за двадцать, ну, максимум за полчаса.

Женщины моментально натащили тряпья, толпа раздвинулась, Нина Витальевна склонилась над чертежом и озабоченно произнесла:

– Что-то плохо впитывает, – потом распрямилась и с удивлением сказала: – Это не тушь.

– Как не тушь? – сразу несколько вблизи стоявших наклонились над чертежом, и кто-то попытался осторожно приподнять опрокинутый пузырёк с клеем, когда вместе с пузырьком поднялся лист, под которым показался нетронутый чертёж, выдохнуло сразу человек двадцать. Гарри Моисеевич схватил нашу прелесть и, с остервенением скомкав её, сунул в корзину, стоящую под столом, – какое отсутствие вкуса – это, между прочим, инсталляция, а не как-либо что, нет бы сохранить для памяти. Мы, можно сказать, были близки к вершине сюрреализма, а какие эмоции вызвало наше произведение!? Да Дали бы обзавидывался. Вандалы.

Бледный, как полотно, Григорий Дмитриевич молчал, потихоньку приходя в себя, видно, подумал – пронесло.

Комиссия приняла наш проект без единого замечания, видно, прочитали в глазах нашего начальника желание кого-нибудь убить.

После ухода комиссии Григорий Дмитриевич громко, голосом, в котором звенела высоколегированная углеродистая сталь, закалённая на твёрдость 70 HRC, произнёс:

– Ну, шутники, узнаю кто – квартальной не видать.

Вот публика, а?! Даже пошутить нельзя.

Мы продолжали шкодить, но не так масштабно – себе дороже. Однажды, работая в субботу, заменили Минькову грифель в механическом карандаше на кусок проволоки. Нет, ну такой классный кусок проволоки попался – вылитый грифель, ну как тут не заменить, ну а шефу-то – это вообще праздник, не со зла же, так, по приколу. Но тут промашка вышла – у грифелей бывал такой недостаток: какие-то мелкие частицы попадались – проводишь по бумаге, а он, зараза, не чертит. Тогда надо чуть сильнее нажать – он и сдирается, вот Моисеевич и решил нажать посильнее, чтобы он содрался, а как он сдерётся? Он же проволока. Не содрался, а разодрал Моисеевичу общий вид пополам, да ещё кусок из неё углом выдрал, ну, проволока же, дура, чего с неё взять, а он расстроился, побежал к Розену жаловаться. Розен тоже – нет другу посочувствовать – хихикать начал.

Нехорошо над горем товарища подсмеиваться, неправильно это.

Мы тогда, чтобы ему жизнь сахаром не казалась, слепили из зелёного пластилина прямоугольничек, у него ластик был зелёный фирменный, вот ему точь-в-точь такой же и замастырили и заменили его родной ластик пластилиновым. За кульманом работал он азартно, решил что-то стереть, схватил наш ластичек – и ррраз по листу. Ну, дальше понятно – пластилин – плохая замена ластику, да хрен бы с ним, что не стирает, так ещё на листе зелёная полоса. Розен чертыхнулся, а потом негромко, но отчётливо произнёс:

– Всех премии лишу.

Далась им эта премия. И премии-то у нас в НИИТавтопроме, надо сказать, пустяшные были. Обошлось – оттаял.

На КАМАЗе мне побывать не довелось, но наши разработчики больших штампов ездили туда на их отладку. Володька Александров рассказывал, что транспортёры мои в цеху хвалили за безотказность.

***

По окончании работы над транспортёрами поручили мне спроектировать устройство для подачи заготовок металлопластмассовых втулок в штамп. Технологически это довольно просто: в соответствии с техническим заданием предлагалось штамповать в двух штампах, проблема была в том, что штамповать их надо было миллионов по десять каждого типоразмера и их было четыре или пять. На первой операции заготовку сгибали пополам, и она падала в корзину, откуда её было сложно извлечь. Шеф мой что-то нервничал – механизировать процесс сложно из-за формы заготовки после первой операции, вручную штамповать западло, мы ж передовая держава. Да и где место для такого количества штамповщиков? Поговорили, я сказал: