49 оттенков индигово-сиреневенького

И я призадумалась, что мне – дальше. В первую очередь – что будет, если я, после того, как уйду от него, попробую зайти в издательство сама, раз уж у меня уже есть договор на работу пруфридером. Предполагалось, что – ничего. Ибо вряд ли у них много работы. И эту мне он наверняка подсунул по блату.

Но, наверное, последние пару книжек надо оставить на потом. Чтобы занести их в издательство напрямую и хотя бы обозначиться, что я есть. Ну – а вдруг? Хотя, конечно, вряд ли, ибо кому я там, по большому счёту.

Хоть, блин, вообще не ходи. Чтобы за спиной не шептались, а что я ему сделала, что он мне эту работу подкинул.

Мелькнула, спросонья, картинка девятнадцати моделей из журналов. И двадцатой – меня в задрипаном из деревни. А он идёт вдоль строя, останавливается, тыкает в меня. И остальные девятнадцать пялятся в непонятках. То есть, на меня-то – с презрением. А вот на него – в непонятках.

Потом мелькнуло, как они идут переодеваться в задрипаное. Но тут я себя одёрнула. Вскочила и начала зарядку.

Вспоминая, как это оно – вообще, шевелиться. И выясняя, что стало с мышцами за этот месяц.

Мышцам было хреново. Осилила тридцать отжиманий и рухнула. Хотя по весне падала на второй сотне.

Да, это – само собой, на кулаках, а не на ладошках. Дедова мудрость гласила, что после отжимания, пальцы должны оставаться чистыми. А на пальцах следует отжиматься на чистой поверхности типа камня. И то не на всех, чтобы было, чем серу из ушей в нос замазать.

Весной я стояла полминутки на двух… то есть на четырёх. И уже начинала осознавать, что, возможно смогу, как дед – на одном.

Короче, я поняла, что вообще не в форме.

После зарядки постояла в коридоре, послушала клацанье на кухне. Сходила в туалет, со всей дури сцепив зубы. В душ.

Переоделась в свежее. Чуточку уже удивившись, а откуда оно и как. Потому что тратилось оно вы поняли как, а стиральной машинки в квартире не было.

Ну, я перед занюхом тогда быстро пробежалась, сунув в нос в другую комнату и чулан с водогревом и прочим. В шкаф, во всю стену, в его комнате не полезла, само собой. И по ящикам не рылась. Но – стиралку не нашла.

Короче, пошла я завтракать.

Причём, внезапно – обломалась. Мерещилось, что – омлет. А оказалось – горка нарезки сыра с колбасой и хлеб. Не понимала, как это так. Пока не попробовала хлеб. Свежий. Белый. С душой. Хотя – не им печёный.

Мелькнуло любопытство узнать, а как печёт он. Выкинула.

Налепила себе бутербродов, налила чаю. Подумала, сделала кружку и ему.

Поставила – почуяла его мысленный кивок. Подбесило и напугало чутка, что – такой же, зеркальный, как я кидала вчера, когда он мне кружки ставил. Ну, напоминалочка прилетела, что я – в демоническом зеркальном лабиринте.

Задавила ярость и страх. Села есть. И дальше – книжку, чтобы не думалось. Книжку дальше – потому что, дожёвывая последний бутер, поняла, что в издательство – не сунусь. А телефона в квартире – нет, и как сдавать последние книжки, если не заносить в эту квартиру – непонятно.

От мысли про звонки внезапно, наконец, дошло… что я пятый, наверное, день, как пропала. И тётка, наверное, уже в истерике. Потому что я всегда приходила ночевать домой.

Я задавила импульс бежать что-то делать. И заставила себя думать – что.

Потом встала, подошла к его столу. Дождалась внимания. То есть он – повернулся ко мне. И мне стало неудобно. Потому что лицо было почти там, куда я обычно опускала взгляд.

Я неуютно отвела взгляд вбок. И задрала совсем неуютно вверх. Сдерживаясь, чтобы не отвернуться вообще.

И промаячила, что мне надо позвонить и пошли выйдем.

Он выдал речь. Уверенным скучающим профессиональным голосом.

«Анна Сергеевна, здравствуйте. Подскажите, Ирина Александровна у вас проживает в настоящее время?… Нет ничего особенного не случилось, не волнуйтесь. Она в реанимации с воспалением лёгких… Нет, посещения пока закрыты и передачки тоже бесполезны, потому что я строго ограничил диету и микробиолоический режим… Простите, Анна Сергеевна, как думаете, откуда я узнал Ваш телефон? Из базы КГБ? Так что подождите, пожалуйста, ещё шесть дней. Возможно, мы её выпишем долечиваться на дом. До свидания».

Я – зависла. Представляя, каково тётке. Двоюродной сестре матери. Которая, в целом, меня заселила черезнихочу. И очень тяжело посмотрела, молча, прочитав по весне мой план за лето найти работу и съехать на съёмную. Последний месяц, как брательники вернулись из лагерей, я спала на матрасе в углу тёткиной комнаты. С головой под одеялом и лицом в стенку. И меня коробило от её взглядов, что лето – вот, всё. А я – всё ещё тут.

Это – ещё пояснение, почему я пошла было под грузовик.

Короче, поняв, что я – вишу, а он – ждёт, тратя на меня время, я просто кивнула и вернулась к книжке. Отложив на потом вопрос, что мне сделать тётке. У которой муж – сидит десятку за убийство в драке, а на шее – два пацана.

Забегая… отбегая в сторону, тётке там было не до меня, потому что через день после звонка про меня, муж – вернулся. Не знаю, но вы догадались, как. И нам дальше всегда было как-то не друг до друга. Один звонок обменяться, что всё хорошо и бодро. И – пауза в пять лет. Только письма с фотками ещё двух сестрёнок от неё и всеобщее эфирное и новостное от меня. Кроме письма с благодарностью и объяснением перед премьерой «Без места играть», которое – про голод и матрасик в углу. Потому что предстояло честно рассказать, откуда у меня столько тоски и голода по своему месту в жизни.

Ладно. В тогду на ту кухню.

К обеду… борщом и мясом с картохой, к которому я нарубила салат и попробовала что такое перец…

Так.

Когда мне захотелось поесть, я – достала, поставила греться. И начала рубить салат. Почти порезалась, когда накрыло непониманием, сколько порций салата делать.

Дед – объяснял, что есть ритуал совместной еды. Но я вроде как ела без расписания.

И не понятно было… точней, было понятно, что не надо его отвлекать вопросом, сделать ли ему салат. Но было не понятно, будет ли он его. И если будет – не из желания ли не выказывать презрение моей хоть какой готовке. Ну и протренькнуло ужасом, что он – вообще не тронет салат. Вот на этом ужасе я и почти порезалась. Только рефлекторно успев убрать руку от ножа, спасибо деду за рефлексы.

Короче, через полминуты раздумий, я всё же – решилась. Нарубила побольше.

Перед тем, как наливать борщ, посверлила его спину минутку. Он – не отвлёкся от работы.

Так что налила себе. И начала есть с книжкой. А он через пару минут – ударил.

Ну, то есть встал, накидал себе салату, кинул кусок мяса и ушёл к экрану. Оставив салата мне. То есть отзеркалив мой план оставить ему доедать.

И всё это – не глядя на меня.

То есть – не вылезая, мысленно, из работы. Так же, как я.

Меня в очередной раз передёрнуло паникой от осознания зеркального лабиринта. Взяла себя в руки. Продолжила есть.

Две тарелки борща. И, всё-таки, салат с куском мяса и картохи. Хотя уже не очень лезло.

За чаем добила книгу. Встала, положила ему в лоток для бумаг.

Взяла следующую. Они так и лежали на углу длинного стола. На том углу, который ближе к компьютеру. А я сидела ближе к холодильнику. Проведя, мысленно, где-то посредине стола границу между кабинетом и кухней.

Через полчаса взревел принтер. А потом он положил передо мной подписанный акт выполненных работ и двенадцать рублей.

Подвзбесило. Ну, что он не пытается скрывать, что вот это всё – мне по блату.

Очень хотелось швырнуть дюжину рублей обратно. Ну, или хотя бы положить ему на стол с запиской «в счёт долга».

Сдержалась.