Обыкновенный мир

Теплый, радостный поток быстро утих. Шаоань вернулся к своей настоящей жизни. Все было просто и понятно. Понятнее всего было одно: это невозможно.

Да, невозможно. Как может вечно потный, грязный оборванец жить с кадровым работником, с учительницей? Пусть говорят, что теперь отменены все буржуазные предрассудки, стоится новый порядок, и вон пропагандисты рассказывают, что есть даже студентки университетов, которые выходят замуж за простых хлеборобов, – на самом деле это капля в море.

Шаоаню не хватило бы ни везения, ни смелости выстроить такой «новый порядок». И потом, что делать, если Жунье вдруг захочет переехать к нему? Даже места дома нет. Конечно, можно проделать лишнюю дырку в пещере, но дома и так одни дыры – чисто решето, нечем голь прикрыть. Где это слыхано, чтобы жена была большим человеком в городе, а муж пахал при этом в деревне? Вот если наоборот – это еще куда ни шло. Это не редкость. Например, Цзинь Цзюньхай работает водителем в округе, а жена и дети живут в деревне…

Когда Шаоань начинал думать о семье Жунье, ему становилось еще тоскливее. Тянь Футан был настоящим владыкой Двуречья. За годы он выстроил солидное хозяйство. Быт его семьи ничем не отличался от обстановки в домах кадровиков, не занимавшихся никаким производством. Дядя Жунье был крупной фигурой в уезде. Какая семья могла сравниться с Тянями? Как мог сын бедняка Сунь Юйхоу войти в такую семью? Просто смех.

Но когда он думал о самой Жунье, сердце невольно наполнялось скорбью. Она не была призрачной химерой, нет, она росла вместе с ним, и они знали друг друга, как брат и сестра. Если бы он мог действительно прожить с ней до старости, как счастлив бы он был! Если бы в семье было чуть получше с деньгами, если бы он мог поехать в город учиться, если бы остался там работать – быть может, он и правда женился бы на Жунье…

Но разве мог он винить судьбу? Разве мог жалеть, что вернулся? Нет, он не жаловался и ни о чем не сожалел. Он должен был помочь отцу кормить семью, должен был взять на себя ответственность за будущее Шаопина и Ланьсян. С тех пор, как он вернулся, – несмотря на все трудности – семья продолжала держаться на плаву. Шаоань гордился этим, но, разумеется, не мог этим довольствоваться. Он готов был воспользоваться любой возможностью привести семью к процветанию. Шаоань был амбициозен и надеялся, что в будущем еще померяется с Тянь Футаном и Цзинь Цзюньшанем. Что же до брака, то в последние два года он все чаще задумывался о женитьбе. Ему было уже двадцать три – большинство крестьян его возраста давно женились, а неженатые имели кого-нибудь на примете. Он хотел найти хорошую, трудолюбивую сельскую девушку, которая станет работать с ним бок о бок. Но такие дела быстро не делаются. Не то чтобы он не хотел жениться, – просто не мог себе этого позволить. Шаоань собирался дождаться, пока брат закончит школу. Как бы там ни сложилось – в деревне ли, в городе, у него все равно появился бы помощник. Тогда не поздно будет и подумать о женитьбе. Больше всего Шаоаня беспокоило то, что он не сумеет заработать на свадебные подарки невесте, – а нужно никак не меньше тысячи юаней. За прошедшие два года были люди, приходившие свататься, но ни один не предлагал жены, которой не нужны бы были деньги.

Теперь же появилась женщина при собственных деньгах, которая хотела выйти за него, но он не смел на ней жениться…

Чем больше Шаоань думал, тем больше ему хотелось найти безлюдное место и плакать, плакать, плакать, обхватив руками голову. Как он был счастлив! Жунье, обожаемая Жунье, написала ему. Как мучился он оттого, что не мог обещать ей счастья, не мог жить с женщиной, которая любила его – и которую любил он сам.

Но у Шаоаня не было времени раскисать. Дома, в бригаде и в деревне дел было больше, чем у героев «Троецарствия»[21 - Эпоха Троецарствия (220–280) – период в Китае, вошедший в историю как борьба и противостояние между тремя царствами: Вэй, Шу и У. В классическом романе «Троецарствие» (XIV в.) противостояние во многом подается как конфликт между героями – лидерами соответствующих царств: Цао Цао, Лю Бэем и Сунь Цюанем.]. Он вставал затемно. Сперва натаскивал на коромысле воды, чтобы наполнить две здоровых бадьи, что стояли дома. Отец был уже не молод и не мог выполнять такую тяжелую работу. Наносив воды, Шаоань помогал матери приготовить еду для сестры. Ланьсян спешила к первому уроку в Каменуху. Едва сестра заканчивала есть, за ней прибегала Цзинь Сю, и Шаоань провожал их до Горшечной. Было еще темно, и девочки боялись ходить одни. В семье у Цзинь Сю не было мужиков, поэтому провожал именно Шаоань.

Проводив младших, Шаоань быстро возвращался и бежал в стойла, чтобы распланировать день своей бригады. На самом деле он успевал еще по дороге обдумать те сорок – пятьдесят задач, которыми предстояло заняться, а потом очень быстро распределить их между работниками. Поле не терпит никаких проволочек. Весь осенний урожай, все средства к существованию нескольких десятков семей в следующем году зависели от каждой минуты и каждой секунды.

Почти все члены бригады часто жаловались, что он держит их в ежовых рукавицах. Не успеешь перекурить, как Шаоань уже загоняет работать. Некоторые звали его изувером, но ему было наплевать. Он думал так: ежели сейчас не пропитать земли своим потом, то по осени, когда станут раздавать наработанное, будут называть и того хуже. Он всегда был в первых рядах и брался за самую тяжелую работу. Кроме того, Шаоань был большой мастер по части техники, и даже те, кто считал себя знатоками сельского дела, восхищались его познаниями. Его авторитет возник в каком-то смысле естественным образом.

Когда Шаоань не ел в поле, он шел обедать домой. Пустая миска еще не успевала коснуться стола, как он выскакивал наружу и несся на огород. Пока другие спали, Шаоань занимался собственными посевами. Огород был его главной ценностью, столь значимой, что он не знал, как еще обустроить его. Сажал зерно, сажал овощи, не чурался междурядного посева – использовал каждую возможность, планировал тщательно и аккуратно. Что-то растил для себя, что-то на продажу – каждый кусочек земли на огороде был полит его потом. Каким бы усталым он ни был, стоило Шаоаню вступить в свой маленький мир, как силы возвращались к нему. Порой он не работал даже, а просто отводил душу. Каждый урожай с этого клочка был свой, собственный. И пока впереди маячит урожай, крестьянин будет творить на земле со страстью художника…

Шаоань работал безумно и жадно весь день, а вечером, если в бригаде не было собраний, он падал в свой грязный угол и засыпал мертвецким сном…

Но с некоторых пор Шаоань потерял сон. После полного забот дня он не мог уснуть. Перед его глазами то и дело возникал образ Жунье. Он вздыхал в темноте и по временам зло ударял кулаком по кану.

Было совершенно непонятно, что делать. Сначала он думал, что если просто не ответить Жунье, она поймет, что он не согласен. Даже не так – не смеет согласиться. Думал, что она перестанет и вспоминать обо всем, что было. Но тут Жунье взялась передавать через Шаопина весточки и просить Шаоаня приехать в город. А у него действительно не было времени приехать. Но главное – речь шла о совершенно невозможном будущем. Зачем было тратить столько времени на эти поездки и разговоры? Шаоань не хотел говорить «нет» в лицо Жунье и видеть своими глазами, как разбивается ее сердце. Он боялся, что его сердце разобьется следом. Шаоань думал, что если он не поедет в город, Жунье сообразит, к чему он клонит, и не станет снова поминать о старом. Шаоань и представить не мог, что Жунье зачастит к нему в деревню.

В тот день, когда она должна была приехать, Шаоань, раздираемый муками противоречий, скрепя сердце решил не возвращаться. Он думал, что это, возможно, жестоко, но так есть, по крайней мере, шанс все закончить. Когда проблема решится, Шаоань спокойно объяснится.

Ему становилось все яснее, что если он согласится, то только навредит Жунье. Такой девушке, как она, нужно найти кого-нибудь городского. Это сейчас, по молодости, когда кровь ударила ей в голову, она хочет быть с Шаоанем. Но если она и вправду выйдет за него, проблем будет – не оберешься. Всем будет плохо. И куда хуже, чем сейчас.

Не надо, любимая, не надо, давай останемся друзьями, как раньше. Я навеки сохраню в душе тепло, я буду любить тебя, как сестру. Прости меня…

Шаоань еле пережил полдень. После обеда он пошел мотыжить вместе с остальными. За работой к нему вдруг пришло ощущение собственной глупости и бесчеловечности. Дурак, деревенский чурбан, зачем он так нелепо издевался над ней? Разве он не мог сбегать домой и сказать ей в трех словах, что думает? Милая передала ему весточку, а он стал отнекиваться, приплетать занятость, и вот теперь она сама приехала к нему – и что он сделал? Спрятался в горах, как разбойник, лишь бы не видеть ее…

– Вы работайте – у меня дело есть, надо домой сгонять, – бросил Шаоань, вскинул мотыгу и понесся вниз по склону…

Когда он прибежал домой, мать сказала, что Жунье уже уехала на машине в город.

Не слушая материной ругани, Шаоань вышел за ворота и зашагал по дороге. Некоторое время он шел, сгорая от нетерпения и бормоча себе под нос: «Извини, Жунье, прости меня…»

Шаоань думал, что, отвергнув любовь Жунье, разорвал и прежнюю дружбу между ними. Слишком ранил ее. Быть может, она больше никогда не глянет в его сторону. Поэтому он с головой ушел в работу. И в бригаде, и дома Шаоань говорил только то, что нужно сказать и ни словом больше. Когда кто-то попробовал пошутить с ним за работой, Шаоань ответил раздражением – все очень удивились и решили, что бригадир совсем «того». Никто не знал, что с ним творится…

После обеда Шаоань прихватил ведра и молча пошел на огород поливать овощи. Дождя не было с начала летней жары – да и за несколько месяцев до этого земля так и не напиталась влагой.

Огородец Шаоаня находился по дороге на Рисовское, почти сразу за околицей. Небольшой кусок спускался к реке, но большая часть лежала на откосах. Зелень, батат, тыквы – все росли у воды. На холме были одни злаки.

Шаоань подошел к речке и зачерпнул. Потом он потащил эту мутную воду наверх. Сперва поднялся от реки на дорогу, потом – с дороги к огороду и, наконец, пополз по горе, почти до середины склона. Дома он съел всего несколько мисок жидкой каши, и всякий раз, поднимаясь в гору, вкладывал в это движение все свои силы. Было так жарко, что он сбросил у реки рубаху и остался по пояс голым.

Сделав пару ходок, Шаоань почувствовал себя страшно усталым. Он вымыл лицо и плечи в реке, обтерся полотенцем, которое висело у него на плечах, и натянул драную рубаху. Потом Шаоань присел под ивой у воды и стал вертеть самокрутку.

Не успел он сделать первую затяжку, как услышал позади себя шаги. Шаоань повернул голову и увидел Жунье. Господи, откуда она здесь?

Шаоань был удивлен, счастлив, взволнован и напуган. Он вскочил на ноги и открыл рот от удивления. Жунье подошла к нему, но он не знал, что сказать. Наконец тихо промямлил:

– Как ты…

– Сегодня воскресенье. Я еще вчера приехала… – Жунье залилась краской. – Поливаешь?

– Ну да… – Шаоань вытер влажным полотенцем горячие капли пота с лица. – Пшеница вон почти высохла…

– Так разве на коромысле наносишь? – Жунье присела на круглый камень рядом.

Шаоань неловко опустился на прежнее место. Они сидели недалеко друг от друга.

– Ну, чего тут, всего пару грядок… – ответил он Жунье.

Они сидели в напряжении и оба бросали невольные взгляды в сторону домов, стараясь понять, наблюдает ли кто-нибудь за ними. Но стоял полдень, и уставшие землепашцы спали. Только с реки доносился монотонный хор кузнечиков да редкие крики случайных петухов из деревни…

В этот миг с дальних перевалов долетела вдруг переливчатая песня хлебороба. Шаоань и Жунье сразу узнали голос задорного старика Тянь Ванью из их деревни. Он явно шел к выселкам по тропке с горы. Шаоань и Жунье переглянулись и невольно рассмеялись, а потом, затаив дыхание, стали слушать его сладкий и вместе с тем горький напев:

До угорка я бежал —
Все ботинки изорвал,
Ты же просто не пришла —
Обманула, провела.
На коне я прискакал —
Для тебя все не удал.
У воды мы сядем рядом —
Сохну под твоим я взглядом.
Лилий цвет с соседних гор
По ложбиночкам пошел —
Что на сердце, не томи,
Всю мне правду расскажи…

Эта песня словно пелась им обоим. Они сидели с пылающими лицами.

– Шаоань… ты… – Жунье бросила на него смущенный взгляд.

Шаоань протяжно вздохнул и склонил голову.

– Эй, Жунье! Жунье-е-е! – с другой стороны дороги донесся протяжный крик Тянь Футана.

Они испуганно обернулись и увидели его, стоявшего на обочине деревенской дороги. Он явно видел их, но не подходил, а звал издалека:

– Жунье, иди есть, мать ждет…

Жунье так разозлилась, что прикусила губу и не ответила отцу.