Чужие сны

– Через несколько минут наш лайнер наберет дополнительную высоту и тряска уменьшиться, просим вас не расстегивать привязные ремни и оставаться на своих местах. Сияние, которое вы видели, не что иное, как редкое электрическое явление. Аэробус оснащен всеми возможными элементами защиты, и никакие поля не повлияют на нашу навигационную аппаратуру и двигательную установку.

Врет ведь, подумал Давыдов, так как по первому образованию был инженером и прекрасно понимал, что капитан А-320 кривит душой. От нестерпимого сияния, в котором они находились считаные минуты назад, в поле зрения все еще кружились черные хлопья – отходила от шока сетчатка. Редкое электрическое явление!

И тут самолет перестало болтать – так лодка с мелкой волны влетает в защищенную бухту и скользит по глади, как по маслу. По салону прокатился дружный вздох, а потом раздались аплодисменты. Некоторые пассажиры принялись обниматься от полноты чувств – особенно усердствовали два толстяка в «гавайках», сидевшие в креслах наискосок от четы Давыдовых. По проходам, собирая раскатившиеся бутылки, побежали стюардессы. Вылетевшие из багажных отсеков сумки снова отправились на свои места.

Карина по-прежнему прижималась к мужу.

Денис чувствовал, что испытанный им только что ужас понемногу отступает, а на смену ему приходит какое-то поразительное хладнокровие, отстраненность, никогда ему не свойственная. Он ощущал себя странно. Это смутно походило на «отходняк» от наркоза, но не длинного «масочного», а короткого, внутривенного. Когда-то Давыдову вправляли выбитое плечо, и после сомбревина он испытывал нечто подобное. Но ведь никакого сомбревина не было!

Они и не пили сегодня почти ничего – пару бокалов сухого калифорнийского и пятидесятиграммовую дозу виски можно не учитывать, да и времени прошло изрядно. Но факт оставался фактом, отмахнуться от того, что с ним что-то не так, Денис не мог.

Болел затылок, щипало кончики пальцев, причем щипало так, что боль от впившихся ему в руку ногтей Карины стала затихать. Денису казалось, что он стоит по пояс в воде (он почти физически ощущал влажный холод, плещущийся на уровне пупка), а ступни и икры ног кусают маленькие голодные рыбки. Давыдов поймал себя на том, что ощущение очень реальное, а если закрыть глаза, то впору поплескать водой на жену и соседей.

Но не было ни кошки, ни колыбельки… Был салон лайнера, скользящего на реактивной тяге в разреженном воздухе на высоте 30 000 футов, был жестокий мороз за окном иллюминатора, и только что закончилась сильнейшая тряска, от которой лязгали зубы и повизгивали испуганные до потери пульса пассажиры.

Вода по пояс, самолетная фея, рыбки – вот же чертовщина! Разве что в минералке, которую разносили минут пятнадцать назад, был ЛСД… Хотелось надеяться, что это было так, – потому, что поверить в галлюцинацию было куда безопаснее, чем в происходящее с ними в реальности.

– Не бойся, – прошептал Давыдов на ушко жене, а может быть, и самому себе. – Все хорошо…

– Денис, – отозвалась Карина, – ты в порядке? Что с тобой? У тебя сердце бьется так, будто вот-вот выскочит!

– Ну, не каждый день такое увидишь. Скажу честно, душа в пятках, но штаны в порядке…

– Я поэт, – сказала жена, не сводя с него глаз (зрачки до сих пор были расширены, а кожа на лице мертвенно-бледная – только билась на виске голубая жилка), – зовусь Незнайка…

Он всегда удивлялся ее умению «держать лицо». Самообладание у Карины Олеговны было такое, что любой мужик спекся бы от зависти, – ведь испугана до смерти, а не подает вида. Вот еще бы руку отпустила, а то насквозь процарапает!

Давыдов заставил себя улыбнуться. Улыбка получилась вымученной, но это было все, что он мог изобразить лицом: немеющие мышцы отказывались повиноваться.

– Я в порядке… Ты не могла бы… А то немного больно!

– Ох! Прости!

Карина разжала хватку и с ужасом уставилась на кровавые следы от ногтей, тут же взбухшие на тыльной стороне его ладони.

– Прости, милый… Я не хотела!

– Ерунда…

Денис легонько коснулся ее щеки.

– Ты у меня смелая.

– Ты просто не представляешь, как я испугалась, – возразила она. – До смерти…

– Ты? Испугалась? Брось! Ты не умеешь бояться.

– Еще как умею. Я подумала, что было бы очень глупо погибнуть так… Мы столько лет собирались провести отпуск только вдвоем. Было бы очень несправедливо. И еще… Мы же совершенно не думали о том, что будет, если нас не будет.

Давыдов понял, что она говорит о Мишке, который остался в Киеве. О Мишке, которого они впервые за много лет не взяли с собой – он уже взрослый и сам захотел остаться. Денис представил себе, что было бы, – и похолодел.

«Дела должно приводить в порядок, друг любезный! – сказал он сам себе. – И не на смертном одре, а заранее.

Ну случилось бы с ними сейчас несчастье, и что тогда? Как семья собрала бы «до кучи» все, что они с Кариной заработали? Права Карина, на все сто права. Было бы очень несправедливо…»

Карина вдруг ойкнула и схватилась за висок.

– В чем дело? – испуганно спросил Давыдов. – Что с тобой?

– Кольнуло. Я перенервничала. Знаешь, так разболелась голова… Я вообще странно себя ощущаю. Тело – как не мое. Зато виски сверлит – мама не горюй!

– У меня тоже болит голова, – пожаловался Денис, оглядываясь вокруг. – Хорошо, что хоть без инфарктов обошлось.

Стюардессы как раз выводили из туалета того самого крикливого пассажира – вполне прилично одетого мужчину, но почему-то мокрого с головы до ног. Судя по виду джентльмена, последние пять минут были не самыми лучшими в его жизни.

Рослые девицы держали страдальца под руки, а он едва плелся по проходу на подгибающихся ногах.

– А может, и не обошлось… – добавил Давыдов. – Кто знает, что там у кого внутри? Вот этот парень, он похож на кролика, которого только что выплюнул обожравшийся удав… Кролик сам не свой от счастья, но обосрамшись… И стыдно, и радостно.

– Тебе тоже стыдно и радостно? – спросила супруга, как показалось Денису, не без иронии.

– Я почему-то по наивности полагал, что смерти не боюсь…

– По наивности… – хмыкнула Карина. – Ты не похож на юную институтку, Давыдов. Ты мужик тертый, просто не хочешь себе признаться, что такая вот глупая кончина тебя пугает. Смерти и старости, Чехов ты мой, боятся все. А кто говорит, что не боится, – врет.

Она достала из косметички пудреницу и, осмотрев себя в крошечном металлическом зеркальце, буквально в два движения поправила макияж и прическу.

– И я ее боюсь, Ден. Я ее не просто боюсь, а, прости за тавтологию, до смерти боюсь. Врачи – они к смерти привыкают, но привыкнуть и принять – две большие разницы.

– Ты – и старости боишься? – спросил Давыдов, пытаясь превратить разговор в шутку. – Тебе-то ее чего бояться? Ты – пластический хирург, у тебя вечная молодость практически в кармане.

– Глупый ты, – улыбнулась Карина, но улыбка у нее была грустной. – Больше всего старости боятся как раз пластические хирурги. Мы точно знаем, что от нее не уйти. Старость – она не в морщинах и не в обвисших сиськах. Старость – она вот тут…

Жена постучала себя пальцем по виску и снова поморщилась от боли.

– Мы не со старостью боремся, мы кожу на морде натягиваем. А со старостью бороться бесполезно, скальпелем триппер не вылечишь…

– Циничная ты женщина, Карина, – Денис обнял жену за плечи.

– Я не циничная. Я умная. И не знаю, как тебе, а мне до смерти хочется выпить.

– Хм… – Давыдов посмотрел наверх.

В багажном отделении над их рядом кресел, в запечатанном пакете из дьюти-фри лежала бутылка «Гленморанж».

– Так вроде правила авиакомпании запрещают…

– Плевать я хотела на правила. Если я сейчас не выпью, то кому-нибудь расцарапаю физиономию. Внутри у меня все завязалось в узел и дрожит, как заячий хвост.