Над ними всеми издевался,
Настроясь на «шутливый» лад:
«Да-а, как же я не догадался,
Что нарушители вы все?» —
И он искусственно смеялся,
Являя зло во всей красе.
Когда Онучин так общался,
Надеясь, что его поймут,
То он на землю опускался
На эти несколько минут —
И становился уязвимым,
Таким же точно, как Роман:
Теперь судья мог быть судимым,
«Неприкасаемым» – «брахман»
94.
Роман поймал момент удачи,
Он мощный импульс ощутил,
Чтобы обидчику дать сдачи —
Ударить, сколько было сил:
«Я думал, ты переживаешь,
Нас хочешь как-то поддержать…
Но ты же рад… И не скрываешь…
Как это надо понимать?»
Онучин замолчал, смутился
И, взяв бумаги со стола,
В свой угол тихо удалился,
Как будто у него дела.
Жидков вернулся от Гордея.
Ему Арапов клялся в том,
Что он, претензий не имея,
Был совершенно ни при чём.
Жидков в сердцах сказал Роману:
«А почему же ты молчишь?
Ведь ты потворствуешь обману,
Молчаньем дела не решишь!»
Роман имел другое мненье,
Поскольку, изучив приказ,
Отбросил всякое сомненье:
Приказ подписан был как раз
В те дни, когда Евстрат был главным,
А, значит, это была месть
Своим коллегам «своенравным».
Числа подобным актам несть:
«Жидков наивно полагает,
Что он случайно жертвой стал,
Он до сих пор не понимает,
Как здесь высок страстей накал.
Приказ был выношен Евстратом,
И созревал он ночью, днём
В воображении богатом…