Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

– Пустите, окаянные, как я жить буду, – орала благим матом купчиха. – Всё же там, всё у меня в избе!

Пожарные спешились и бегом принялись раскатывать рукава вдоль улицы. Дорофеич уже крепил их прочно к насосу, чтобы, как всё будет готово, дать губительную для огня воду. Посреди улицы на коленях стояла старуха, держа в руках икону Неопалимой Купины и непрестанно читая молитву. Глядя вверх на горящие крыши, идущий Мартынов чуть было не сшиб её наземь.

– Отрезать его надо, Емельян, сперва – верно я мыслю? – нисколько не стесняясь, спросил он совета у Ширша.

– Точно, Ваше благородие, он за ветром на запад идёт, значится, оттуда навстречу пойдём, его и схватим, – подтвердил Ширш. – Воду давай!

Из водоливных труб, что уже были направлены в самый очаг пожара крепкими руками пожарных, вверх на несколько саженей взметнулись водяные струи. Струи ударили по крыше, разлетаясь от удара, образуя фонтаны и потоки. Огонь тут же начал прятаться от воды, прижимаясь к горящим почерневшим брёвнам. Но глазам верить было нельзя – зверь затаился где-то недалеко. У насоса двое бойцов работали без устали, качая воду, Дорофеич каждый раз проверял рукава – не порвались ли где.

– Что же вы долго так ехали, окаянные! – набросилась на Мартынова, чудом вырвавшаяся из объятий соседей купчиха. – Идите в дом немедля, товар весь там у меня, сукно. Христа ради прошу, родненькие! Иначе погибель мне!

Мартынову вдруг стало жалко толстую купчиху. Растерявшись от её слёз, он решил было снарядить во главе с собой двух пожарных, чтобы пробраться в дом.

– Куды Вы, Ваше благородие? – возник тут же как из-под земли Ширш и обернулся к купчихе. – А ну, посторонись, говорю, зашибёт – зачем тебе сукно тогда? Погасим скоро, а что останется – всё твоё.

Пожар уже начал сдаваться, хотя и не показывал виду. Он ещё веселился назло всем на догоравших брёвнах, тяжело дышал у самых ног пожарных, топтавших его своим сапогами, и всё же умирал. Мартынов огляделся: Дегтярёв обрушивал остатки сарая, Дорофеич уже тянул мокрые рукава и с размаху бросал их на линейку, чтобы хоть чуток просохли в обратном пути. Неожиданно с правой стороны со ската крыши повалил сильный дым. Помощник брандмейстера хотел было послать бойца проверить, но Ширш с командой возился с другой стороны, отгоняя любопытствующих от едва потушенного пожара.

– Разгорится опять, – подумал Мартынов и, взяв с линейки «кошку» с привязанной прочной верёвкой, подошёл к стене. Примерявшись, он, как не раз делал отец, раскрутил на верёвке кошку и бросил на самый конёк крыши. Острые крючья зацепились за край, и Николай полез по верёвке вверх, перебирая по стене ногами.

Спустя несколько секунд, оказавшись на полусгоревшей крыше, он заглянул внутрь сквозь прогар. Дым окутал его, разобрать чего-либо было невозможно. Мартынов заметил оставленный кем-то из пожарных лом, воткнутый в доски. Он дёрнул его – лом не поддавался. Он дёрнул сильнее – лом, вывернув дерево, нехотя пополз ему в руки. Николай крепко упёрся ногами в крышу и, размахнувшись, ударил наугад в дымящуюся дыру – один раз, другой, третий…

– Ваше благородие, Вы чего там? – крикнул снизу подбежавший Ширш. – Я сейчас, обождите только!

– Не видно, где-то хоронится внутри, – громко ответил Николай, ударив ещё раз.

В то же самое мгновение из прогара вырвался прятавшийся там пожар и ударил прямо в лицо помощнику. Мартынов отшатнулся, сделал шаг назад и, оступившись, рухнул в прогар вместе с обломками крыши…

Достали Николая Мартынова тут же. Ворвавшиеся в дом Ширш и Дегтярёв нашли командира лежащим без чувств на суконных тюках. Ширш начал бить что было сил Николая по щекам, трясти его, словно пытаясь разбудить спящего пьяного человека.

– Ваше благородие, Николай Алексеич! Коля! – кричал Емельян. – Да что же это!

Мартынов вздрогнул, открыл глаза и повёл кругом ничего не понимающим взглядом, точно на самом деле был пьян.

– Где я? Емельян… Захар – вы… Что стряслось со мной?…

– Слава тебе, Господи, слава тебе, – только крестился Ширш.

Мартынов пришёл в себя. Повсюду валялись дымящиеся тюки сукна, катушки нитей. Над самым ухом его что-то протяжно завыло, и Николай ещё раз тряхнул головой, подумав, что стукнулся всё же сильно.

– Ах, окаянные, всё сгорело, испорчено всё! – выла купчиха, стоя на коленях перед своим, пришедшим в негодность, товаром. – С жалобой на вас к полицмейстеру и главе городскому пойду. Найду управу на вас, бездельники!

На улице пожарный обоз уже собирался в обратный путь. Мартынов, ещё поддерживаемый Ширшем, сел на линейку, и обоз тронулся к центру города, провожаемый босоногими мальчишками и суровыми взглядами кузнецов, вновь вернувшихся к своим горнам и мехам…

Брандмейстер Бодров был вне себя. Узнав о происшествии, приключившемся с Мартыновым-младшим, он уже полчаса ходил по кабинету, куда вызвал помощника, чтобы отчитать его. Как он будет его отчитывать – по-отечески или как начальник подчинённого – Бодров ещё не решил, но волнение за названного своего сына ещё не улеглось. Ему представилось на миг, что тот погиб на первом своём пожаре. Погиб по недомыслию, по вине старших товарищей, не доглядевших за молодым и отчаянным командиром. Да и его не было рядом как назло, иначе Бодров бы сам непременно выехал с обозом на пожар. Первым под горячую брандмейстерскую руку попал Ширш, которого он встретил в конюшне.

– Я тебя! – подступил он к старшему пожарному. – Не уберёг, не доглядел? Ну, Емельян, бога благодари, что всё обошлось, а то бы я тебя…

Бодров занёс было руку, но остановился.

– Где Мартынов? В караульной? Как очухается – ко мне его, немедля!

Николай, едва держась на ногах от понесённого удара, поднимался по лестнице к Бодрову. Постучав в дверь и, не дождавшись ответа, он распахнул её и вошёл. Брандмейстер стоял, отвернувшись к окну.

– Ваше высокоблагородие по приказу прибыл… – преодолевая сбивавший его с толку шум в голове, стал докладывать Мартынов.

– Брось, Николай Алексеич, брось! – резко обернулся Бодров. – Всё брось теперь же – доклады, службу! Или как дальше будем работать, я тебя спрашиваю? Ты мне живой нужен, живой. Смелость, она тогда нужна, когда знаешь для чего головой рискуешь. А здесь без надобности было – никуды бы пожар твой не делся.

Брандмейстер подошёл к Николаю и взял его за плечи.

– Тебя бы под арест на сутки за самоуправство, ну да ладно, – улыбнувшись, наконец, от мысли, что его Николка стоит перед ним живой, сказал Бодров. – За то, что не побоялся – хвалю, а за глупости и впредь корить буду – не обессудь. Иди сейчас домой и матери ни слова.

Выйдя от Бодрова, Мартынов направился прямиком в казарму, где жили пожарные. Поселить их при части неотлучно решил однажды всё тот же Перовский. В один из жарких дней загорелись шорные мастерские в самом центре Оренбурга. Губернатор, на счастье или на беду, как раз ехал мимо. Остановившись, он принялся помогать погорельцам спасать добро. Спустя минут десять подъехала одна полупустая линейка с тремя бойцами и сигнальщик с трубой.

– Вы куда подевались, спрашиваю? – удивился Перовский. – Где это видано – губернатор у них пожары тушит, а они досыпают!

– Никак нет, Ваше высокопревосходительство, – выпалил один из служителей. – Отправили вестовых по домам собирать – воскресенье ведь!

Перовский никуда не уехал, а дождался брандмейстера с бойцами. Пока те гасили огонь, губернатор наблюдал за их работой, стоя поодаль. А после приказал, чтобы жили отныне при части неотлучно и спали, не снимая сапог.

– Пока поприезжаете от баб и щей своих к пожару, весь Оренбург сгорит, – не приняв никаких возражений от брандмейстера, отрезал Перовский. – Быть все сутки на съезжем дворе…

В казарме стоял запах готовящейся похлёбки с примешивающимися, словно приправа, ароматами сапог, брезента и ещё чёрт знает чего. Николай поморщился, хотя всё это знал с детства. Кто-то спал, укрывшись от назойливых мух робой, кто-то чинил прохудившийся сапог, кто-то собирался непременно выпросить увольнительную, чтобы хоть чуток обнять жену и детей. Мартынов поискал глазами Ширша – его нигде не было. Нашёл он его в конюшне, где Ширш вместе с зашедшим по его просьбе кузнецом, решили подковать Француза.

– Второго дня хватились, а подковы-то у красавца нашего и нет, – сокрушался тот. – На счастье кому-то оставил.

– Надо прибить, а то ногу попортит, – со знанием дела рассматривал конское копыто кузнец.

– Емельян, поди сюда, разговор у меня к тебе, – позвал Ширша Николай.

– Сию минуту, Ваше благородие, – Емельян кивнул кузнецу, чтоб он делал дело.

Мартынов поискал глазами место поуютнее, и они присели у пустующей конской привязи в дальнем углу двора.

– Емельян, ты с отцом десять годков вместе в огонь ходил, – начал непростой разговор помощник. – Знаю, что доверял он тебе одному может более, чем брандмейстеру даже. Я у тебя спросить хочу: не знаешь ли, что это за загадка такая?

Николай повернул отцовскую каску той стороной, где был отпечатан таинственный непонятный знак, чудом появившийся той ночью на чистом листе, лежавшем на столе в доме Мартыновых. Ширш вдруг побелел, будто увидел ожившего покойника, и поднял руку для крестного знамения.

– Ты чего, Емельян? – не понимая, что происходит с его смелым и отчаянным товарищем по делу, спросил Николай. – Что такое?

Емельян Белоусов взял в руку каску, ещё раз внимательно вгляделся в знак и прошептал.

– Господи, быть такого не может! Пойдём со мной, Николай, пойдём ещё подальше…

История, рассказанная в тот вечер Ширшем, сразила Мартынова. Он, оглушённый до этого своим падением, теперь к тому же словно ещё и онемел от услышанного.

– Отец твой не велел говорить про то до поры, но уж коли так вышло, – начал свой длинный рассказ Ширш. – Показал он мне как-то амулет странный. Я ж не поверил ему тогда. Ну, думаю, мало ли человек во что такое верит тайно, в богопротивное всякое. Он же крестился тогда всё, говорил, что к батюшке ходит каяться. Было это в службу его на Кавказе. Вошли они с боем в горный аул. Перестрелка, значит, кругом абреки убитые, да и наших полегло тоже немало. Они с сотоварищем в один дом забежали, а там никого – только дед старый, да полуслепой. Товарищ его саблю-то вскинул, чтоб зарубить, а батюшка твой остановил его – не надо, дескать, греха на душу брать. В общем, спас он горца этого тогда – уж не знаю, чем тот ему глянулся. Когда из аула того уходили, старик ему амулет дал железный. По-русски старик говорил плохо, но дал понять, дескать, носи с собой, не снимай. Вроде как убережёт он от смерти, как его самого берёг.

– Ух ты! – схватило у Николая дух. – Ни разу не видел я у отца его, и теперь нет его в доме нигде – уж все вещи отцовские переглядел. Где же может быть, а?