Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…

Рождённые огнём. Первый роман о российских пожарных…
Владислав Зубченко

Дорогой читатель! Герои моего романа – герои в прямом смысле этого слова. Они живут, влюбляются, попадают в разные детективные и мистические истории и, конечно, делают главное дело своей жизни – пожарное дело, которое они однажды выбрали. Все описанные события происходят в Оренбурге, но вполне могли происходить в любом городе нашей необъятной России. Итак, вперёд, дорогой читатель!

Рождённые огнём

Первый роман о российских пожарных…

Владислав Зубченко

Роман издан при поддержке Совета ветеранов Главного управления МЧС России по Оренбургской области и лично Виктора Алексеевича Богородского.

Иллюстрации выполнил ветеран пожарной охраны художник Павел Алексеевич Серов.

Художник Павел Серов

Дизайнер обложки Эльмира Асадуллина

© Владислав Зубченко, 2019

© Павел Серов, иллюстрации, 2019

© Эльмира Асадуллина, дизайн обложки, 2019

ISBN 978-5-4493-5855-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Отдельное спасибо

за помощь в издании книги

Александру Владимировичу Абрамову
Александру Сергеевичу Асташову
Юрию Клементьевичу Бибаеву
Олегу Викторовичу Богородскому
Александру Владимировичу Болянову
Сергею Петровичу Дегтярёву
Владимиру Георгиевичу Исаеву
Василию Дмитриевичу Мовчану
Дмитрию Сергеевичу Носову
Валерию Николаевичу Оленченко
Андрею Ивановичу Радаеву
Сергею Юрьевичу Сергееву
Дмитрию Петровичу Чурносову
Радику Фаритовичу Шарипову

Часть первая. Амулет

Пожарным России всех времён посвящается…

16 апреля 1879 года

С запада на город Оренбург клубами надвигалась большая чёрная туча. Она вырастала из-за горизонта, стремительно увеличиваясь в размерах. На фоне потемневшего неба луковки церквей, пики минаретов и треугольники домовых крыш проступали очень отчётливо. Всё сделалось чёрно-белым, будто городской фотограф господин Фишер сделал свой очередной снимок. Немногочисленные горожане, оказавшиеся на улицах в этот день в одиннадцать часов по полудню, замерли с нехорошим предчувствием на этом фото. Уличный юродивый Яшка, истово крестясь и тыча корявым пальцем в тучу, что-то быстро и безостановочно бормотал о конце света. Казалось, что вечерний закат сам наступал на едва различимое неподвижное солнце, находившееся почти в зените. Повсюду начали лаять собаки, и к тому же, совершенно неожиданно, добавив ужаса всем без исключения, закукарекал чей-то петух. В воцарившемся хаосе – уже неясно было ли это в мыслях или звучало на самом деле – носился шёпот: «Господи, спаси и сохрани!»… Прошло, наверное, ещё несколько бесконечных минут, прежде чем всем стало ясно, что город не опускается в преисподнюю – на него наползает дым разгорающегося пожара.

Звон колокола привёл город в чувство. Звонили не с колокольни, а с пожарной каланчи, что была поблизости. Караульный в пожарной робе, каске и рукавицах дёргал верёвку так, что казалось, вот-вот, вырвет колоколу язык, громкий и надрывный. Огня отсюда ещё не было видно. Фотография вдруг задвигалась, все побежали в разные стороны к своим домам, прочь от дыма, запаха гари и уже летящих по небу обломков, кусков дерева и ещё чего-то. Ворота здания пожарной команды распахнулись, и оттуда вылетела тройка гнедых, запряженных в пожарный обоз. Следом, натягивая на ходу робы и рукавицы, бежали пожарные, с разбегу запрыгивая на деревянную телегу – линейку. Возница, нетерпеливо оглянувшись, всё же попридержал рысаков, дожидаясь отставших. Следом из конюшни выскочил верховой сигнальщик и поспешил во главу обоза, последним выехал бочечный ход с огромной красной деревянной бадьёй и пожарной помпой. Бойцы команды были явно в хорошем расположении духа, будто собрались вовсе не на пожар, а на яркое зрелище, в котором все главные роли в представлении отводились только им. Усатые молодцы, засидевшись без дела, должны были на глазах у достопочтеннейшей публики, наконец, показать свою удаль и смелость. Спустя минуту вся эта процессия с лестницами, баграми, лопатами, топорами и ещё бог знает чем бесстрашно понеслась туда, откуда наступал дым.

Горели торговые базарные ряды, что начинались прямо от гарнизонных солдатских бань. Где именно загорелось, понять было невозможно. На месте торговцы бегали с вёдрами, пытаясь залить уже набравшее силу пламя, кто-то тащил из огня мешки и лотки с уцелевшим товаром. Бояться было чего: совсем рядом хранились бочки с дёгтем, куда пожар сумел добраться, с размаху перепрыгнув через кадушки с водой. Пожарные уже мчались вдоль горящих рядов, крутя головами, махая кому-то руками, что-то говоря друг другу. Впрочем, разобрать хоть что-нибудь в этой огненной круговерти было нельзя. Пожар тем временем, не замечая пожарный обоз, словно не предвидя своей скорой гибели, продолжал ползти к новым лавкам, с треском обрушивая навесы и подпоры.

Сейчас же пожарные принялись раскатывать по земле прочные пеньковые рукава, расталкивая пинками лавочников. В начале улицы появился на вороном рысаке брандмейстер в чёрном плаще и начищенной медной каске. Он ехал не спеша, не обращая никакого внимания ни на рушащиеся в сажени от его головы крыши, ни на языки пламени, то и дело дотягивающиеся до него, чтобы выбить из седла полководца и обратить сражение в свою пользу. Обученный рысак столь же невозмутимо нёс своего хозяина в самое логово пожара. Брандмейстер, остановившись посередине, начал отдавать команды….

16 апреля 1859 года

Ровно за двадцать лет до этого самого происшествия в погожий апрельский день в Оренбурге было всё спокойно. По Николаевской шагал молодой человек лет двадцати от роду в свежем сюртуке и почти новых сапогах, радуясь жизни этой наступившей весной. Молодого человека звали Николаем Мартыновым. Родившись в Оренбурге в семье пожарного унтер-офицера, Николай, благодаря стараниям зажиточного двоюродного дяди, не имеющего к нашему повествованию ровным счётом никакого отношения, получил вполне сносное образование. И хотя полученные знания время от времени заставляли молодого человека погружаться в размышления об устройстве и смысле жизни, а также о собственном предназначении на земле, всё же глядел он на эту жизнь с оптимизмом. Тем более, что в этот хороший день грустные мысли если и посетили Николая, то улетучились ещё с рассветом. Накануне, в три часа пополуночи, у себя в доме он потушил на маленьком столике свечу, оставив лежать рядом небольшую стопку листов, перевязанных крест-накрест бечёвкой. Это был первый его рассказ или же совсем небольшая повесть – автор заранее решил, что кому как будет удобнее – содержание которого было пока неведомо никому. Нет-нет, уважаемый читатель, это были не крамольные мысли о существующих порядках, которые вполне могли закрасться в голову автора всё из тех же прочитанных книг.

Из всех воспоминаний детства самым сильным для Николая остался запах. Запах был режущий до слёз, заползающий через ноздри в самую его голову. Когда он вдруг возникал, маленький Коля точно знал, что отец вернулся домой с пожара.

– Как ты, Николка? Эк, похож на деда, – склонялось в полутьме над кроватью что-то неведомо большое, со вкусом, не похожим ни на мамкино молоко, ни на кисловатые щи, дымящиеся на печи. – Расти, расти! В пожарные тебя определим, придёт срок.

– Бог с тобой, – испуганно крестилась жена. – Чего ж в пожарные? Мало дела что ли другого, чем с огнём-то целоваться?

– Ты, Дарья, мне парня, слышь, не порть! – нарочито суровел отец.

О том, что пожарный унтер-офицер Алексей Мартынов был добрым и смелым парнем, знала вся округа. За эту доброту и смелость, видно, и полюбила его красавица оренбургская казачка Дарья. Горожане поначалу перешёптывались по поводу выбора молодой дочери казачьего есаула Ерофея Якунина. С молодости Мартынов – сам красавец со смоляными залихватскими кудрями и столь же обжигающим женщин взглядом чёрных своих глаз – отслужил за веру, царя и отечество рекрутом добрых три года на Кавказе, получив на память шрам через половину лица от черкесской шашки и пулю в левую ногу. Провалявшись неделю в горячке, с божьей помощью он выжил и направился прямиком в Оренбург, где был зачислен в пожарную команду. О бесстрашии чуть прихрамывавшего на простреленную ногу героя в городе скоро начали слагать легенды. По одной из них Алексей вытащил однажды из горящей избы одного за другим отца и мать Дарьи и её саму. Прослужив верой и правдой пожарным служителем долгих двенадцать лет, за «примерную смелость и умения в тушении пожара особенные» получил он унтер-офицерский чин и должность помощника брандмейстера.

Вспоминал отца Николай и в этот апрельский день, меряя своими большими шагами главную городскую улицу, твёрдо намереваясь ровно через два квартала оказаться в местном писательском обществе. За пазухой у начинающего писателя лежала та самая, перевязанная бечёвкой рукопись.

На крыльце неказистого одноэтажного дома с полуразвалившейся лепниной, что находился напротив Городской думы, стоял человек в одной ярко-красной косоворотке, в начищенных до зеркального блеска яловых сапогах и чёрной кепке. Кепка едва умещалась на огромном его лице с тяжёлой нижней челюстью, что создавало чудную помесь кузнеца с купцом, и окончательно сбивало с толку. Человек был из местных поэтов, и звали его Иосифом Максимовым.

– Куды идёшь, мил человек? – заметив подходившего к дому Николая, по-хозяйски загудел Максимов, не удостоив гостя приветствием.

– Вам-то что за дело? – не собираясь исповедоваться первому встречному, огрызнулся Мартынов, на всякий случай, проверив за пазухой рукопись. – Позвольте.

В этот самый момент благообразный поэтический вид Максимова претерпел некоторые изменения. Иосиф помрачнел, презрительно смерив взглядом Николая.

– Ну, иди, иди, – нехотя посторонился он, не снизойдя со своего высокого достоинства до дерзкого незнакомца.

В помещении стояла полутьма. Мартынов перекрестился в прихожей и, чуть потоптавшись, постучал наугад в одну из двух дверей.

– Кто там, входите, входите! – раздался приглушённый немолодой голос.

Николай решительно отворил дверь и вошёл в залу. Напротив окна сидел среднего роста человек, занеся вверх правую руку с гусиным пером, будто именно сию же минуту намеревался перенести на бумагу очень важную, внезапно осенившую его мысль.

– Здравствуйте голубчик, чего изволите? – не опуская руки с пером, чтобы не потерять важную мысль, задумчиво спросил человек.

– И Вам здравствовать, – собравшись с духом, ответствовал Мартынов. – Я, это самое, повесть Вам принёс.

Рука пишущего безжизненно рухнула вниз. Выражение скорби на его лице напугало и без того дрожавшего от страха быть отвергнутым Николая. Он попятился, сминая рукой рукопись, и сильно ударился затылком о стоявший на комоде канделябр. Канделябр качнулся вместе с комодом, и Мартынов, мгновенно обернувшись, схватил его другой, свободной, рукой. На лице хозяина скорбь сменилась любопытством.