Дежурство

– Сейчас я об этом говорить не хочу. Тем более с вами.

К счастью подошла сестра менять пакет с раствором и я, пропуская её, отошёл от кровати. Сел и написал подробный дневник, отметив всё как есть. Подчеркнул отсутствие возможности сделать по дежурству УЗДГ сосудов. Сил вставать не было, но страх снова услышать герцогский тон неприятного мне пациента, от которого я был в пяти метрах, подтолкнул меня идти.

– Спасибо, не сказал? – Анатольич писал историю за соседним столом.

– Да какое, там, как бы ампутации не было, пульсации не нахожу, стопа прохладная – я остановился над макушкой реаниматолога.

– Не ссы, ампутацию следующий дежурный будет делать, время собирать манатки домой.

– А что так темно, Анатольич?

– Не знаю, – тот смотрел в окно, – темно? Может часы перевели? Когда их переводят?

– Точно не в середине лета, Анатольич.

– Это мы просто сидим тут под лампами, как на воздух выйдешь, особенно в сторону дома, тебе солнце засветит.

Он взял следующую историю и стал вклеивать новый лист. Я дошёл до дежурного анестезиолога напомнить ему про вывих в травме. В ответ я получил массу инструкций. Что я должен повторить ЭКГ, показать толстого терапевту, исключить у него диабет, убедиться, что он точно не ел и не пил. Другими словами, мне дали понять, что никто наркоз после тяжёлой ночи давать не собирается. Я направился наверх записать всё это и заодно посмотреть с девятого этажа в окно. Чувство что я потерял рассвет начало меня беспокоить.

***

Суббота. Хоть день и не рабочий для основного состава больницы, для кафедры, для руководителей, пятиминутка с докладом дежурного всё равно бывает. Проходит в вялом, даже излишне расслабленном режиме. Одна пара дежурных хирургов рассказывает о ночных подвигах, вторая, заступающая, кивает и понимая, что сутки впереди долгие, неспешно включается в работу. Сидят не на своих привычных местах, которые займут в понедельник в переполненной комнате, а в первом ряду, на лучших чужих местах аксакалов от хирургии. Ночных с одной стороны гонят домой, заслужили, с другой, расспрашивают о деталях, ищут недоделки. За этим разговором четверых следит кто-то с кафедры, по случаю заскакивающий каждую субботу чтобы принять отработки у студентов или перевязать своего пациента. Кафедрал в субботу имеет меньше веса, по сравнению с буднями, но разбавляет атмосферу своим выспавшимся и ни за что не отвечающим лицом. Если нужно, всегда оставит запись обхода у тяжёлого пациента, создаст видимость консилиума. Суббота. Мне тоже сейчас предстоит подняться на восьмой, увидеться с гневным Мих Михом и сдать дела следующему молодому хирургу или травматологу. На место Мих Миха заступит такой же старший матёрый, может Иваныч, а может другой, я не помнил кто там в графике. Меня должен сменить травматолог-дежурант, подработчик из другой больницы, которого все знали мало. Дверь в ординаторскую травмы всё ещё закрыта. Придёт, значит, под самую пятиминутку, к 9:00. Осталось пятнадцать минут, над дверью в операционную травмотделения зеленели квадратные цифры электронных часов, а я стоял между закрытой ординаторской, где хотел рассказать более откровенно о случае с артерией, и окном в коридоре, за которым по-прежнему была летняя ночь. Сменившаяся сестра, энергичная невысокая женщина звала пациентов на завтрак. Немногие ходячие заскрипели костылями. Без тринадцати девять. Я зашёл в 905-ю, мимо тумбочек, заставленных тарелками с кашей с куском хлеба на краю, на котором пирамиду завершал квадратик масла, я пробрался к кровати наблюдателя дел за окном. Его нога сползла-таки с подставленной шины, постель была обмочена и смята так, будто он метался во сне. Лицо покрылось небольшой испариной. Лихорадка? Пневмония?

– Как ваши дела? – спросил я, уже параноидально проверил пульсации артерий на сломанной ноге.

– Плохо. Тьма. Всё ночь не кончается. Теперь всегда так будет.

Я промолчал. Без десяти девять. Через пару минут я спущусь на пятиминутку. Всё закончится, только вот рассвета действительно нет. Может быть пришедшие объяснят эту аномалию. Они проснулись в тепле, смотрели новости по телевизору, у них внутри завтрак, научные степени и собственное мнение о мире и вещах в нём.

– Доктор, мне не от ноги плохо, мне за солнце плохо. Где оно?

– Есть мнение, что волк съел, – сказал я и пошёл в сторону сестринской попросить измерить больному температуру. Выйдя из палаты, я оглянулся зачем-то на психованного у огромного чёрного окна. Кто здесь из нас более психованный? Я тоже вижу, что восхода нет. Продолжил шагать в коридор и чуть не столкнулся с сестрой. Её колпак едва не уперся мне в грудь.

– Владимирыч, два звонка вам было. Дежурант, Валентиныч, звонил опаздывает. Туман какой-то или что, я не поняла, пробка в общем. Просил не уходить, дождаться, минут двадцать. И приёмное звонило, травматическая ампутация пальца. Ну, вы же не пойдёте уже. Я им так и сказала. Без пяти.

Я вдруг отчаянно захотел пойти. Спуститься на лифте в подвал, прошмыгнуть мимо котов на трубах, мимо курящих санитаров, охранника-студента, мимо гремящих повозок буфетчиц в смотровой кабинет. Там помочь какому-то утреннему человеку, засунувшему свой палец во что-то острое, отрезавшее его. Пропустить бессмысленную пятиминутку. Не распинаться извиняясь за невправленные вывихи, за перевязанную артерию, не рисовать в красках взрывную травму. Потом я это Валентинычу изложу, но страдать перед Мих Михом и другими, зачем? Я могу что-то зашить в приёмном и тем, кстати, снять одну работу с нового дежурного. Могу кому-то помочь. Я пошёл прочь из травмы.

– Посмотрите температуру у него, – я ткнул в сторону ночи в окне.

– Угу. На пятиминутку?

Я не ответил. Девять этажей жующих остались позади. Лифт снова шатнуло напротив то ли ЛОР, то ли глазного. Я подошёл к регистраторше приёмного со спины. Перед ней стоял коротко и небрежно остриженный невысокий мужчина с рюкзаком на плечах. Одежда была секондхендовская, зубы требовали ремонта. Глаза то ли щурились, то ли были монголоидными.

– Оглы? Правильно? Место работы?

– Я, знаете, шаман, – отвечал мужчина.

– Безработный?

– Шаман, извините.

– Понятно, – регистраторша записала «не раб.» в соответствующую графу амбулаторной карты, – вот и доктор подошёл к вам.

Я взял карточку и повёл обритого к горящему, как вечный огонь, негатоскопу. У пациента оказался откушенный кем-то или чем-то часть указательного палеца на правой руке. Дистальная фаланга. Без воспаления, свежая рана, без кровотечения. Повязки не было. От профилактики столбняка мужчина отказался.

– Как это вы так? – я вертел его травмированный палец в своих целых.

– Я, извините, нечаянно сунул палец туда куда не следовало.

– Это я заметил. Мне всё равно, я просто хочу оформить карточку. Может нужна вакцина от бешенства?

Мужчина не ответил, но лоб его покрылся тонкими широкими морщинами, будто предложение показалось ему достойным морщения лба. Всё-таки животное?

– Если я вам скажу, к примеру, что мне волк откусил, вы же не поверите?

– Где вы волка взяли в города, не поверю. Но антирабическую предложу по инструкции.

– Тогда я лучше не буду говорить, просто сунул куда не надо.

– Вы, наверное, в темноте этой бесконечной, нечаянно что-то учудили, – я попытался разрядить обстановку, – такую рану, ампутацию фаланги, железной дверью можно получить. Хлопнет и пальца нет.

– Какой темноте? – снизу вверх посмотрел на меня больной. Он забрал из моих рук свой палец и поправил лямку рюкзака.

– Тьма, хоть глаз коли. Аномалия какая-то, – я почувствовал себя странно объясняя с одной стороны очевидное, он же сам с улицы пришёл, но с другой что-то в чём я сам не понимал. Мы продолжали стоять под электрической лампой на потолке у светящегося негатоскопа на стене. Света было много, но он был ненастоящим. Настоящий мы проиграли в битве со злом. Настоящий отсутствовал. Его проглотил волк.

– Нет никакой темноты, – произнёс мужчина, – солнце заходит и всходит. Темнота только у тех, в ком света нет. Их много вокруг. Может и вы подхватили?

– Это можно подхватить? Не видеть свет?

– Да. Это как зараза. Вы ж доктор, должны понимать. Такие люди начинают думать о плохом, всё им видится злым. Они делают страшные вещи от того. Потому что они живут во тьме.

– Давайте я вам под местной анестезией сделаю реампутацию аккуратно, вот здесь в перевязочной на столе, красиво зашью, палец будет как новый. А не эта культяпка с раной. Только на одну фалангу короче. Я вы мне…

– Я вам расскажу, что на улице светло. Вы мне поможете, а я вам.

– Окей.

И я начал свою нехитрую операцию под лидокаином, с проводниковой блокадой пальца. Небольшая лонгета из проволоки и повязка завершили дело. Скальпель был острым, нитки атравматическими, бинт легко разматывался, словно импортный. Не смотря на усталость, всё ладилось, не упало ни капли крови. Пациент совершенно не беспокоился. Вместо истории про волка и солнце он рассказал, что долго жил в Монголии. Здесь у него брат, пожилой, решил проведать. Отчего-то остриженный пациент пару раз отметил, что я точно угадал на счёт двери. Через дверь он и приехал. А день, то есть ночь действительно сегодня особенная, можно подхватить тьму от злого человека или от волка, к примеру. Но всё закончилось. Пальца, к слову, ему совершенно не жаль. Лидокаин обычно не вызывает никаких странных реакций у больных. Так, лёгкое желание болтать из-за общего стресса. Лёгкая бравада во время операции, защитная реакция. Так-то. Я начал и закончил молча, угукая или кивая под маской. Попросил зайти его в понедельник ко мне в отделение, смогу перевязать.

– Больничный значит не нужен?

– Нет. Я к вам в понедельник на перевязку. А швы уж дома сниму. На следующей неделе будет дверь в Монголию. Как раз у брата в гостях всё хорошо заживёт.

– Договорились.

Пациент ушёл. Я записал операцию в карточку, позвонил операционным о том, что без них использовал перевязочную. Они тоже сменились и как раз собирались вниз менять стерильную зону.

В общем холле приёмного мне вручили трубку телефона, звонил Валентиныч сверху.