Дежурство

– Как мы будем жить во тьме, доктор? Солнце больше не взойдёт! – чуть громче сказал больной.

– О-о-о, – раздался полустон от того, кто укрылся с головой – уберите его куда-нибудь!

– Тише, пожалуйста, сейчас обезболивание сделаем, главное, не вставайте, – я вышел из палаты.

Написал дневник в историю за вечер и за ночь сразу, назначил анальгин-димедрол и напомнил, чтобы реланиум не экономили, утром спишу.

– Тут галоперидол или амитриптиллин нужен, – вслед мне сказала сестра, – Владимирыч, дело говорю. Но у нас в сейфе нет.

– Я спрошу в реанимации, – соврал я, возиться с этими препаратами очень не хотелось. – Смотрите чтобы в палате оставался. Не пошёл искать выход.

Я снова стоял в предлифтовой и смотрел на горящую кнопку пассажирского. Он по-эстонски поднимался наверх и вдруг, где-то в середине, был перехвачен таким же ночным странником как я. ЛОР? Глаза? После паузы лифт снова пополз ко мне на последний. Внутри освещенной коробочки подъёмника, вмещающего от силы четверых обычных врачей, максимум шестерых опаздывающих на пятиминутку, стояла полная врач-офтальмолог, которую я видел вечером в приёмном подвале. Она была вся какая-то несобранная, может быть только что разбудили. Без шапочки. Она то одевала, то снимала очки. Причитала в полголоса, что «она им говорила» и что «она ничего не понимает». Не поздоровалась, не подняла на меня глаза. Была нажата кнопка реанимации, она же экстренная операционная. Я встал рядом, мне туда же. Ехали как черепахи, дернувшись и остановившись на тревожную секунду на уровне ЛОР. Доехали в конце концов и разошлись от лифта в разные стороны. Она направо в экстренную. Я налево к палате с длинноволосым. Зачем-то я снова настойчиво пытался сравнивать пульсации подколенных и заднеберцовых на его бледных ногах. Но чувствовал я только собственный пульс в пальцах, никак не пациента. Я накрыл его стопы одеялом и пошёл спросить анестезиолога в состоянии ли он после острого живота взять вывихи. Врач сидел перед телевизором в ординаторской, что соседствовала с экстренной.

– Это снова я, – зашёл в открытую дверь, – там не заканчивают?

Я мотнул головой в сторону дверей, налил себе воды из кулера и выпил залпом два стакана. Вместо ответа до меня донеслась ругань Мих Миха: «Куда ты тянешь? Ты мне верх покажи! Ё-маё!». Он оперировал с ординатором. Совсем недавно я был на его месте и так же тянул не туда и показывал не то. Мих Мих был недоволен всегда и всем. Но если бы мне самому предстояло оперироваться, то я бы ему доверился полностью. Пожилой хирург кроме дурного характера славился ещё и почти полным отсутствием осложнений, и горой стоял за своего пациента, отстаивая места в реанимации или дефицитные лекарства. Мог приехать посмотреть «своих» в выходной или вечером. Мог зайти к главному обличая проблемы больницы, мог выступить поперёк всего хирургического общества, если это было связано с тактикой лечения. Одинаково отменно лечил и алкашей, и депутатов. Такие люди уходят, ещё десятилетие и всё. Коммерция, непрофессионализм и пофигизм. Я не приезжаю по вечерам смотреть своих прооперированных, никто не приезжает.

– Ну, ты слышал, – буркнул анестезиолог смотря какой-то малобюджетный криминальный российский сериал. Босс по имени Антибиотик вещал своим бандитам.

– А ещё Адамовна, окулист, несёт какую-то ахинею, что у неё в операционной в глазах минно-взрывная травма. Ей притащили из ЦРБ без согласования. Ищет тебя. Она не знает, что ты у нас по ночам не хирург, а травматолог.

– Э, я с ней в лифте ехал только что, пойду найду её. Короче, вывих ждёт.

– Логично, – анестезиолог проводил меня до двери и включил большой свет. В их каморке действительно было темновато.

Встретились мы с Адамовной буквально через миг в коридоре. Она узнала у Мих Миха куда и зачем ей идти с её предложением и была этим очень зла. Я согласился разобраться. Во время долгой дороги до плановой операционной в глазах, через слабоосвещенные коридоры и лифт для пациентов, я узнал, как сказала Адамовна – «ошеломительную» историю. ЦРБ пригнала свою скорую без согласования с ней с мужчиной с ранением обоих глаз. Якобы он что-то разбирал у себя дома и ему попало в глаза. Она не дала согласие, так как случай не экстренный или можно вызвать на себя бригаду с глазным хирургом, везти сто километров, это неправильно. Однако районная скорая всё же привезла среди ночи. На деле оказалось, что мужчина, лет пятидесяти, нашёл в огороде гранату и стал её разбирать вечером. Теперь у него проникающие ранения обоих глаз, вся грудь в мелких ранениях и обе кисти замотаны окровавленными тряпками. Адамовна готова сесть обрабатывать глаза, нашла реаниматолога, который согласился поработать анестезиологом, но кто-то же должен во время наркоза посмотреть кисти. А Мих Мих её ещё со студенчества не влюбил, старая история и послал её подальше. Вот она и искала меня, не зная, как я выгляжу.

– Адамовна, а вам не кажется, что лампы как будто стали маломощные, темно в коридорах.

– Нет. Ты меня слушал вообще? Ночь, конечно, темно везде.

Она обогнала меня и открыла дверь. В чужой операционной я снова поздоровался с реаниматологом.

– Не сидится вам, Анатольич, на своём этаже.

– А у меня все на трубах, включая твоего бледного, позвонят если что.

Я посмотрел напротив операционной лампы выполненный в приёмном снимок органов грудной клетки. В фас вся поверхность усыпана металлическими осколками. В профиль создаётся впечатление, что ни одни из них не проникает дальше мышц груди или даже кожи, лёгкие в порядке.

– Я его слушал уже, – встал рядом со мной Анатольич, – над всей поверхностью есть дыхание, буду интубировать, всё нормально, повезло дураку. Вот тут смотри большой осколок, достань.

– То есть на мне только руки тогда, – я посмотрел на лежащего на столе пациента с повязкой на голове и замотанными, как два футбольных мяча, кистями, скрещенными на его груди. Пациент был в сознании и спокойно отвечал на вопросы анестезистки. Я подошёл к нему с другой стороны, главным образом, чтобы не хватануть аромат сигарет от сестры и тоже обратился с вопросами.

– Здравствуйте, я хирург, буду оперировать ваши руки. Вы согласны на операцию?

– Да, доктор, согласен.

– А что с руками, как вы понимаете, что случилось.

– Доктор, я нашёл какую-то болванку в огороде, она как с неба упала, я ж там пахал всю жизнь, не находил, а тут смотрю лежит, сел дома её крутить…

– В башке бы своей лучше покрутили, – анестезистка перебила, накладывала манжету тонометра.

– Как с неба упала, будто война идёт. Стал крутить, а она взорвалась. Свет погас весь. Руки болят. Кажись я отключился потом, потому что не помню, как оказался в скорой, мы долго ехали.

– ЗМЧТ ещё значит – я посмотрел на анестезиолога.

– А, хер, что это меняет, – Анатольич нёс из угла ближе к пациенту такой же железный вращающийся стул как в экстренной.

– Я так думаю, что я теперь белого света не увижу больше. Солнце не взойдёт больше для меня, – пациент был спокоен и неприятно напомнил мне травмированного из 905-ой.

– Думать надо было перед тем, как гранату начал разбирать, – анестезистка всадила иглу с зелёной канюлей в вену.

– Солнца больше не будет, – сказал пациент и замолчал. То было то ли знаком, что он грустит, то ли наркоз взял своё. Я небыстро начал разбинтовывать огромные повязки, не так уж кровавые, как пересказывала офтальмолог. Не видали крови офтальмологи просто. Размотав, я привлёк внимания всех. Вместо кистей у больного были две рваные раны из которых торчали кости и пальцы, изуродованные остатки плоти. Нескольких пальцев не хватало, сложно понять, все были нецелыми или не на своих местах. Кровотечение оказалось очень слабым.

– Будет ампутация обеих кистей на уровне лучезапястных суставов, – сообщил я скорее сам себе.

– У меня будет просто ушивание, веки с двух сторон. Удаление потом будем в плановом порядке, – сообщила Адамовна, – и стоило ради этого ехать из деревни?

Я не знал, что ответить ей. Здорово, просто веки зашить. А мне впервые в жизни ампутировать кисти.

– Анатольич, могу попросить позвать Артура из приёмного, мне нужен ассистент.

– Как будем свет делить, – спросила меня Адамовна, – лампа же одна.

– Если ассистент подойдёт я справлюсь, пользуйтесь, – я пошёл мыться в предоперационную.

Операция, если какое действо, как отрезание кистей можно назвать столь высоким слогом, прошла просто. Ампутация, гемостаз, швы на раны, дренаж, повязка. Удалённое отправится в морг, далее можем на судмедэкспертизу. Направление на гистологию я попросил Артура принести из хирургии. Можно было лонгеты сделать, но гипс я с собой не принёс. Здесь его конечно же не было. Артур на операцию примчался через минуту после звонка, сиял, выглядел выспавшимся с энергией через край. Я лишь немного его старше держался уже не очень. Мы с разговорами о том, какая тёмная ночь сегодня и что так кажется потому что мы постоянно при искусственном освещении, закончили раньше, чем офтальмологша. Я сделал краткую запись-эпикриз и протокол, убедился, что больной закреплён пока не за травмой, а за глазами, ушёл к себе немного перекусить. По ощущениям было время конца дежурства. По идее пациента нужно было оставить за травмой, но я воспользовался озадаченностью Адамовны и не стал ей подсказывать. Глаза так глаза, утром заведующие разберутся. Артур сказал, что он уходит пораньше, ему к восьми в университет. Я только мог кивать ему, уходящему в коридор электрического света. Чай с печеньем не лезли в рот и я решил проведать снова наркомана, доцента и психоз. На часах был седьмой час утра, осталось немного. В 8:45, перед пятиминуткой, меня уже будет не найти звонку из приёмного.

На полке шкафа, что служил перегородкой между пространством со столами и диваном, и местом для умывальника, мне попалась на глаза книга-атлас. Что-то по топографической анатомии в детальных рисунках советского художника. Я стал листать, наблюдая за своими пальцами, как неаккуратно я это делаю. Кожа сухая, кисти не слушались, страницы слипались. Глаза не хотели фокусироваться. Раздел про артерии голени всё никак не находился. К моему изумлению, подколенной зоне была посвящена всего одна страница и один рисунок. Из сухой статистики я узнал, что вероятность того, что голень пациента переживёт вызванную прошиванием ишемию составляет около 2%. Рисунок и вовсе однозначно представлял типовую анатомию советского гражданина, где без вариантов я мог найти место раны длинноволосого, места его переломов и повреждение магистрального сосуда. Пациент обречён на ампутацию в наших скоропомощных условиях. Мне стало дурно, руки затряслись и накатила какая-то обида неизвестно на кого. В конце неё я смог сформулировать только нечто жалкое, вроде того, почему это случилось именно на моём дежурстве. Ответил сам же, потому что, ты дежуришь слишком часто, собираешь на себя вероятность встретить подобное. Книга теперь казалось бесполезной, я задвинул её не на её место, а глубоко, так что больше не найти. Постояв немного в пустоте мыслей, я решил переодеть халат с дежурного запачканного на белоснежный для посещения пятиминуток и выдвинулся к травме и реанимации.

***

Я срезал путь через двор и нырнул в железную дверь торца корпуса, которой пользовались в основном для перевоза трупов из хирургии к машине из морга. Так сказать, двери из этого мира в тот. Дверь оказалась открыта, что означало одно из двух. Либо кто-то умер и машина недавно отъехала, либо уже утро, пришёл персонал, дверь всегда открывали перед началом рабочего дня. Войдя в корпус через железную я ощутил неприятный цвет ламп, какой-то резкий и жёлтый. Я устал от этого света за ночь. Выглянул на улицу и посмотрел на небо. Было ещё черно как в два-три часа. Снова вошёл, снова резкий неприятный свет. Снова вышел и обалдел от тьмы во дворе. Я стал шарить руками по карманам и понял, что часы остались в грязном халате. С часами на работе всегда так. Их, как и обручальное кольцо, почти не носишь на предписанном месте. Неужели ещё не должно светать? Ускорился и оказался у постели татуированного длинноволосого. Он уже без трубы, в сознании смотрел на меня как будто помнил все события вечера и ночи.

– Доброе утро, доктор.

Вместо ответа я отдёрнул ножной конец покрывала и проверял пульс за внутренней лодыжкой и на тыле стопы с обеих сторон.

– Похоже вы пытались мне спасти жизнь, хоть я вас и не просил, – пациент вёл речь с интонацией герцога.

– Я бы не говорил таких высоких слов. Я на работе, вас оперировали по жизненным показаниям и может случиться ещё всякое.

Пульс никак не находился, но мне стало казаться, что оперированная конечность холоднее. Я совсем упал духом. Одеяло вернулось на место. Пискнул монитор, показав нормальное артериальное давление. С него мой взгляд соскочил на окно без штор. Чёрный квадрат из ничего. Тьма.

– Я вас не просил, я хотел умереть.

– А сейчас? – я смотрел на волка, пожирающего солнце на худом плече больного.