Дежурство

– Я вообще в гостях, могу уйти.

– Не ёрничай тут, – Мих Мих заглянул через руку Артура в рану, затем глянул на лицо больного, – ну, правда, что ковыряетесь, отхерачьте ногу этому наркоману. У нас острый живот ждёт. А после этого надо ещё кварцевать, после такого.

Мих Мих, решивший, что достаточно обозначил позицию по плану закругления работы вышел. Было слышно, что он стоит в предоперационной и не уходит пока.

– На живот я не останусь, мне надо экстубировать во взрослой, – сказал анестезиолог и сел на железный вращающийся стул, – Работайте. Остановилось кровотечение? Будете ждать сосудистого?

– Кого? Офонарели? Я тут тридцать пять лет работаю, сосудистых в операционной не видел. Зашивайте давайте! – старший хирург был тут как тут. Мих Мих опять вышел, теперь точно полностью, дверь предоперационной хлопнула, заскрипел лифт.

Артур спросил: «Откуда он знает, что больной наркоман? Опыт?». Никто не отвечал.

Перелом берцовых костей никак не давал мне прицелиться и определиться с тем какую именно артерию я собрался отключить. По переминанию с ноги на ногу Артура я видел, что торможу. Нельзя же тут прошивать. А что можно?

– Ну? – пожилая анестезистка подала голос вернувшись после сигареты к нам, – каталку звать?

– Не решили они, – ответил за меня анестезиолог, – ждут пока Мих Мих их выгонит пинками.

Сестра то ли выдала грубый смешок, то ли кашлянула и снова вышла к открытому окну предоперационной.

– Будем останавливать, не жгут же возвращать на место, что ещё делать? Поправьте свет, пожалуйста, – я ртом изнутри жевал маску и выбросил окровавленную салфетку в тазик.

Скрипнула старая семиглазая лампа, пару раз дёрнулась под руками анестезиолога и замерла в приемлемом положении светового пятна. Запшикал тонометр, поехала по полу вторая система для капельницы. Я опустил в рану иглодержатель, прошил и сам же завязал. Надёжно, разными узлами. И всё вдруг стало легко и расслабленно. Дополнительные швы на мелкие кожные сосуды, дренаж, обработка кожи перед ушиванием, позволение Артуру завязать пару незначимых швов. Выдох. Пациент уже на спине и едет в реанимацию. Добрый дядя Анатольич решил взять длинноволосого до утра, прокапать плазму и сделать хорошую биохимию, посмотреть статус повреждения молодого организма наркоманией.

– И ВИЧ, – крякнул врач.

– И, конечно, ВИЧ, – согласился я.

Студент помогал катить, каталка удалялась, а я, разоблачившись из операционного, сел в углу писать протокол операции, заполнять новенькую историю. Место для описания всего случая, анамнеза болезни, всего-то с шоколадку. Может чуть больше, с карманную библию, что раздаёт мормоны. Место для описания всей подноготной пациента, анамнеза жизни, размером с коробок спичек, двумя пальцами можно закрыть. Вот столько пустоты мне пришлось заполнить. И столько места залить шариковыми синими словами оказалось нелегко. Знал я длинноволосом немного. Пару фраз подсмотрел в листке скорой, пару добавил от себя. В предоперационном эпикризе подробно отразил сколько раз пациент мешал его транспортировать, снимал жгут. Про отказ от операции, разумеется, умолчал. Операция по жизненным показаниям, по документам всё чётко. Протокол. Отражение ассистенции Артура, первой в его жизни. Сомневаюсь, он лукавит, думаю, напрашивается на каждом дежурстве и у всех. Отчего-то парень неровно дышит к экстренности и этому дну жизни – приёмному отделению. Сколько я оформлял историю? Десять-пятнадцать минут? После этого кровотечения время стало липким и невидимым. Через огромные незашторенные окна ординаторской на меня смотрела квадратное лицо ночи. Без луны, без звёзд, без фонаря. Может уже скоро утро? Всё это закончится и я пойду домой. Я провалился в просиженное зелёное кресло ординаторской реанимации и передохнул. Подколенная или берцовая веточка? В любом случае будут осложнения. Насколько большие? Вот я вляпался. Острый живот это ещё на пару часов, логично, что вывих снова будет ждать. Я собрался встать из зелёной глубины бархата, вернее только наклонился ещё чтобы перенести вес тела, как в ординаторскую вошёл незнакомый человек. В халате и с сине-фиолетовым носом, он сошёл бы за хирурга или слесаря с большим стажем. Шапочки у него не было и сизый нос переходил сразу в седую голову и огромные волосатые уши.

– Ты оперировал? Гемостаз, парень во второй?

– Я.

– Поздравляю, натворил что хотел. Доволен?

Мужчина посмотрел на ФИО на истории передо мной, взял её и уселся в дальний угол писать. Для чего извлёк из нагрудного кармана свою толстую, по виду чернильную ручку.

– Я уже был в палате. Всё посмотрел уже. Пульсации ниже колена нет.

– Вы сосудистый? Из сосудистого центра? – я встал и пересел к нему ближе на диван.

– Кхе, – ответил тот

– Мы вам звонили, ответили, что не приедете.

– И что? Это повод делать, что вздумается? – очень грубо ответил гость, – я-то приехал, а толку, натворили дел.

Он писал быстро и много, размашисто со скрипом пера его чернильного инструмента. Через страницу он снова посмотрел на меня.

– По жизненным, кхе. Когда в вашей богодельне научатся людей лечить?

Перо забегало по второй странице. Я с ужасом представлял как он пишет о вероятном прошивании крупной артерии без коллатералей и мне стало холодно.

– А шину зачем поставили? Ещё бы гипс наложили!

– У него перелом обеих костей голени, – негромко сказал я. Отсаживаться теперь было неудобно и я просто терпел.

– После операции на сосудах нельзя делать иммобилизацию! Физиологическое положение и всё! Хотя какая это операция, кхе…

Мне хотелось провалиться под землю. Врач с некрасивым носом резко встал и вышел также неожиданно как и пришёл. Я сказал ему вслед что-то типа «спасибодосвидания», он не ответил. Я пересел на его место, перевернул страницу и прочитал крупный почерк сосудистого. Он не писал об ошибке операции, констатировал ситуацию, рекомендовал УЗИ с допплером, короче, покрывал меня. Я выдохнул. На ватных ногах пришёл в палату, где длинноволосый ещё не проснулся и лежал за ширмой между панкреонекрозом и повешенным. Обе ноги, оперированная и неоперированная, не имели пульсации, были бледными и холодными. Никакого допплера у нас ночью в помине не было. Отсутствие пульсации пока ещё, может час-другой, можно было объяснить низким давлением. Это было нарисовано на космически красивом мониторе в изголовье. Капала плазма, мерцала лампа, даже здесь почему-то не было штор. Природа с неба могла смотреть прямо на лежащих. Квадрат ночи преследовал меня. Я тоже написал дневник в историю после гостя и решил подняться в травму, узнать, как дела у психоза и вывиха. Обходя пациента с другой стороны я заметил татуировку на его плече – плоская голова волка пожирающего солнце.

***

Доцент с вывихом сидел в проходе у открытой двери в процедурную, из которой лился свет в коридор палат с уже выключенными лампами, и что-то рассказывал с кушетки внутрь светлого пятна. Вынужденная заполнять какой-то журнал или готовить на утро набор на стерилизацию сестра молча присутствовала. Я постарался подойти негромко и послушать о чём речь, но не получилось. В тишине ночи закрывший дверь лифт выдал меня.

– Доброй ночи, извините, пока я не могу вправить вывихи, нет свободного анестезиолога, – я говорил и почувствовал, что очень хочу пить. Рот просто пересох.

– Ему можно есть? Отменяем до утра? – оживилась сестра, которая действительно писала в журнал.

– Давайте час подождём, я позвоню. Что психоз после реланиума?

– Реланиум ваш ему как дробина бегемоту, лежит, не спит, но и не беспокоится, – сестра явно хотела чтобы мы все ушли с её глаз.

– Бес покоится, – вставил толстый. В этот момент его очки упали с толстого лица толстой головы, с толстых ушей и остались лежать на груди, зацепившись за костюм, что казался теперь атласно-белым халатом. Полуобездвиженными руками он стал пытаться подхватить очки, отчего те начали падать дальше. Я снял их с живота пациента и помог вернуть на законное место.

– Благодарю, а можно мне ещё штаны какие-нибудь, попа прилипает сидеть, у вас тут всё покрыто клеёнкой.

– Ага, кровь хорошо стирается с неё, – пошутила сестра.

– Помоги ты ему, пожалуйста, я пойду в 905-ю загляну и потом вниз в реанимацию, там за вами травма с повреждением магистральной артерии. Фамилию забыл, история там, во взрослой реанимации рядом с вашим повешенным лежит.

– Владимирыч, штаны будут только утром, сестра-хозяйка даст. Хотите, – она обратилась к больному, – я вам дам старый халат. Сверху или под себя подстелите.

В 905-ой свет не горел, потому я негромко поздоровался в темноте, извинился и нажал выключатель. Трое, кроме галлюцинирующего, недовольно заворочались. Слева у окна мужчина натянул на лицо одеяло. В палате пахло мочой. Пациент, к которому я вернулся лежал с открытыми глазами в том же положении, как я оставил его вечером. Он немного разбинтовал ногу на шине, но вставать как будто не собирался. Мочой пахло от него.

– Как дела? Жалобы есть?

– Нет, жалоб нет, – печально с выдохом сказал он, будто я спросил про деньги.

Всё хорошо? До утра не будем беспокоить сестру? – я пощупал его сломанную ногу, теперь и пульсацию подколенной артерии.

– Мы проиграли. Свет проиграл.

– ?

– Солнце больше не взойдёт, силы тьмы победили, – вздохнул пациент и сложил руки на груди.

– Понятно, – кивнул я, с ногой всё было неплохо, кроме того, что стопа неестественно развёрнута кнутри. Снимок его что ли найти, показать на пятиминутке.