Приговоренные ко тьме

– Я полагаю, нам необходимо встретиться с ним, – сказал Теофилакт, – до сего дня я видел его только на службах покойного папы Бенедикта.

– Мессер Теофилакт, только прошу вас, не надо сейчас меркантильных разговоров. Лев благочестивый христианин, и нашими интригами мы только испугаем и огорчим его, – проговорил Сергий, – предлагаю вам направить ваши усилия на обеспечение поддержки пресвитеру Льву в вашем Сенате, я же со своей стороны разобьюсь в лепешку, но добуду большинство среди нашей братии. Прекрасная Теодора, вы воистину премудры!

– Представляю себе выяснение отношений между Христофором и Адальбертом, когда выяснится, что последний зазря ухлопал кучу своего золота, – усмехнулся Альберих, но суеверного Сергия от этого скоропалительного прогноза вновь передернуло:

– Что на вас нашло в последнее время? Рано, рано, мессер Альберих, вы делите шкуру неубитого медведя. Впереди у нас тяжелая работа, упорная схватка, и исход ее далеко неочевиден!

Всю следующую неделю Рим бился в лихорадке. На улицах, на городских площадях и рынках, даже чуть ли не во время службы не утихали среди горожан споры о будущем наследнике престола Святого Петра. Всю неделю шло противостояние золота Адальберта против добродетелей Льва из Ардеи. Немаловажным преимуществом последнего стала полученная им известность среди прихожан знаменитой римской базилики Санта-Марии Маджоре, где молодому священнику одно время довелось служить. Сам Лев был немало смущен своим выдвижением в претенденты на папский престол, причем настолько, что даже попросил своих братьев на время освободить его от ведения службы.

Активно и изобретательно действовал Теофилакт среди своих коллег по Сенату, агитируя за молодого пресвитера. К каждому сенатору был применен индивидуальный подход, и, в зависимости от личных качеств и претензий агитируемого, Теофилакт использовал в своем арсенале все – от подкупа до прямой физической угрозы. Сергий действовал в более дипломатичной манере, впрочем, Теодора оказалась права – формозианцы с радостью готовы были отдать свои голоса за Льва, как в силу достоинств последнего, так и в пику своим тосканским соперникам, так что здесь значительных материальных затрат даже и не потребовалось.

Шли дни, и Адальберт Тосканский со своим кардиналом Христофором по ряду наблюдаемых ими признаков почувствовали, как вполне осязаемая победа вдруг начала ускользать из рук. Перечень ответных мер был неширок – ничего более не оставалось тосканскому графу, как поступить в духе и в стиле практически любого игрока, начинающего проигрывать в азартные игры. Адальберт резко взвинтил ставки, начав сулить поистине золотые горы за голоса в пользу Христофора. Чаши весов, на которых лежала судьба папского престола, вновь заколебались.

Накануне дня голосования весьма кстати в Рим подоспело совместное послание от архиепископа Равенны Кайлона и гостившего у него архиепископа Бенедикта Амбренского[54 - Бенедикт Амбренский (?– ок.916) – архиепископ Амбрена (Франция, Прованс), местночтимый святой.], уважаемого далеко за пределами Прованса. Достойные пасторы в своем письме выражали горячую поддержку пресвитеру Льву и заверяли римлян, что тот будет способен поднять пошатнувшийся за последнее время авторитет Святой Церкви.

24 июля 903 года, выглядывая из-за занавесок своих носилок, граф Адальберт и его жена Берта, зеленея от злости, могли наблюдать, как в ожесточенном споре и с минимальным отставанием их кандидат проигрывает борьбу за вожделенную папскую тиару, превращая все значительные траты своих хозяев в пыль, в ничто. Решающим стало преобладание среди клира сторонников покойного Формоза – всякий раз, поднимаясь со своих мест, они напоминали римлянам о преступлении над Верой, совершенном с их молчаливого согласия шесть лет назад. Возражать против этого аргумента сторонникам Христофора было попросту нечем, в течение спора те не придумали ничего лучшего, чем с раздражением начать отвечать личными оскорблениями против обличителей своей креатуры. Все это достигало прямо противоположного эффекта, в невыгодном свете выставляя сторонников Христофора в глазах плебса. Не спасло Христофора и голосование Сената, здесь голоса разделились поровну, но Теофилакт хорошо запомнил тех, кто, несмотря на всего его усилия, пошел против него и поддержал тосканского протеже. Концовка голосования прошла уже под непрекращающимися громогласными проклятиями Христофора и его сторонников, которые грозили Риму и его церкви всеми мыслимыми и немыслимыми несчастьями. Все это со стороны больше напоминало брань рыночных торговцев, уличенных в продаже испортившегося товара.

Наконец под ликующие крики толпы перед глазами тысяч римлян, собравшихся на площади перед базиликой святого Петра, предстал весь покрасневший от смущения пресвитер Лев – молодой человек двадцати пяти лет от роду, наружность которого без сомнения выдавала в нем человека мягкого, уравновешенного и неиспорченного. Срывающимся от волнения голосом он благословил притихшую толпу, а единичным выкрикам своих противников кротко ответил библейской цитатой «Знает Господь путь праведных, а путь нечестивых погибнет»[55 - Ветхий Завет. Псалтирь 1:6.], и вознес благодарственную молитву. Сто восемнадцатый преемник Святого Петра был избран!

Эпизод 15. 1657-й год с даты основания Рима, 17-й год правления базилевса Льва Мудрого, 3-й год правления императора Запада Людовика Прованского

(30 августа 903 года от Рождества Христова)

Со времени своего приезда в Рим Теофилакт, граф Тусколо, заимел привычку уже бодрствующим встречать рассвет над вверенным ему городом. В то время, когда хозяин дома начинал готовиться к своему очередному рабочему дню, его семья обычно еще спала, большинство его многочисленных слуг еще тоже видело сны, спал город, спали даже неутомимые бенедиктинские монахи, поскольку утренняя служба в церквях уже прошла, а до оффиция[56 - Часовая служба. Оффиций первого часа происходит примерно в 6 утра.] первого часа было еще довольно далеко. Раннее пробуждение позволяло Теофилакту грамотно спланировать весь свой день, в том числе заблаговременно отдать сонной челяди необходимые распоряжения по своему хозяйству еще до своего выезда в Рим, а летом, ко всему прочему, дарило возможность достичь здания префектуры ранее, чем город накроет одуряющая жара.

Вот и в это чудесное августовское утро Теофилакт не изменил своим привычкам. Двор понемногу начинал просыпаться, в конюшне копошился конюх, приготавливая скакуна хозяину, стряпчие готовили завтрак, аромат которого сладким облаком всплывал к стоявшему на балконе Теофилакту, поднимая тому аппетит и настроение. Граф Тусколо оглядывал лежавшие подле его дома окрестности Рима, умиротворенный вид которых вносил аналогичное состояние в душу знатного сеньора. Лишь напрягая слух, можно было бы услышать сейчас тихое гудение нехотя просыпающегося города, большая его часть еще по-прежнему лежала в ускользающей ночной тени, в то время как верхушки многочисленных римских базилик уже вовсю согревали первые лучи расточительного римского солнца. Над Римом занимался новый день, занимался осмотрительно и осторожно, словно боясь кого-нибудь растревожить своими первыми шагами по городу или обидеть неосторожным лучом своим, невежливо заглянув в чью-нибудь спальню.

Вот так же, как новый день в Риме, мягко и нерешительно, начинал свою деятельность на троне святого Петра и молодой римский епископ Лев Пятый. Ни во сне, ни наяву не мечтал он и не мог предполагать, что однажды Провидение вознесет его на такую захватывающую дух высоту. Но раз это все-таки произошло, то Лев и вел себя подобно человеку, робко скользящему по карнизу верхнего этажа высокого дома, ощущающему каждым своим нервом всю опасность своего положения и всю роковую цену любому своему необдуманному поступку.

Так думал граф Тусколо о римском папе, понтификату которого шел всего-то тридцатый день. В глубине души своей Теофилакт находил оправдания осторожным действиям понтифика. Лев в эти дни чуть ли не с извинениями встречал в своем дворце представителей проигравшей тосканской партии во главе с самим кардиналом Христофором. «Ничего. Ничего, привыкнет. В крайнем случае, на то есть я и Сенат мой, чтобы оберечь его от опрометчивых шагов», – утешал себя Теофилакт. Кстати, если бы не он, папа, наверное, до сих пор бы не послал писем о своем избрании ни изгнанному императору Западу Людовику Третьему, ни благополучно восседающему в Константинополе императору Востока и своему тезке Льву Шестому. Единственное, на что еще решился молодой папа в первый месяц своего правления, так это, уступая внезапным и настойчивым просьбам прекрасной Теодоры, зачем-то освободить каноников Болоньи от уплаты налогов.

Вспомнив это, Теофилакт нахмурился. Он догадывался, что покровительство, оказываемое с недавних пор его женой равеннскому и болонскому епископатам, продиктовано далеко не религиозным рвением Теодоры, однако, заключив со своей супругой соглашение о предоставлении друг другу свободы действий на личных фронтах, он волей-неволей должен был теперь глушить приступы глухой ревности. Тем не менее, утро нового дня в Риме при следующем взгляде Теофилакта уже не показалось тому столь благостно-оптимистичным, как в первый раз.

Внезапно чуткий слух Теофилакта уловил звон копыт, раздавшийся возле ворот его резиденции. Спустя мгновение в двери постучали, и по нервной торопливости этого стука Теофилакт понял, что его рабочий день начался, в дом просится гонец с какой-то срочной новостью.

Слуги торопливо распахнули ворота. Во двор въехал плотно сбитый сеньор с длинными кудрявыми волосами, на лице которого явно отражалась тревога. Теофилакт узнал Кресченция и поспешил тому навстречу.

– Рад приветствовать вас в добром здравии, мессер Тео… – начал было Кресченций, но граф Тусколо его перебил:

– Кресченций, мы не на приеме у папы. Что случилось?

– Простите, мессер, но я с плохой новостью! В Риме мятеж! И на сей раз вполне себе настоящий!

– Хорошее начало хорошего дня! Итак, прошу вас, по порядку!

– Пригрели мы у себя на груди змей, граф! Тосканский отряд, поднявшийся ночью со своего лагеря на Нероновом поле, еще до наступления рассвета атаковал папский город Льва! Наши люди смогли отбить первую атаку, но надо спешить. Сил у них надолго не хватит!

– Что же ты делаешь здесь, Кресченций?! Довольно было бы направить и своего слугу, а самому с сенаторами собрать силы и разобраться с этими шакалами как подобает!

– Увы, но на этом плохие новости не заканчиваются. Атака тосканцев идет с благоволения или, если хотите, измены большинства сенаторов!

– Что такое ты говоришь? – вскричал Теофилакт, благодушное настроение его разом испарилось, а его громкий крик разбудил всех домочадцев.

– Боюсь, нам надо спасать не только папу, но и самих себя. Сенаторы Грациан, Григорий, Адриан и Феодор, очевидно, подкупленные Адальбертом Тосканским, издали указ о сложении с вас, граф, звания консула. Сенатор Анастасий, который выступил против их решения, сегодня ночью был арестован и теперь находится в Квиринальской тюрьме. К счастью, он успел предупредить меня о заговоре, иначе и вам, и мне пришлось бы если не завтрак, то обед уж наверняка провести за решеткой!

– Я так понимаю, они захватили управление и всей нашей милицией?

– Ну, допустим, не всей, но в большинстве своем дело обстоит именно так. А главной целью мятежников является папа Лев. Тысяча тосканцев сейчас штурмует Город Льва, тогда как папский гарнизон насчитывает всего пару сотен человек, и не на каждого из них я теперь готов положиться!

– А что со сторожевыми воротами?

– Сие мне неведомо, но подозреваю, что все северные ворота в руках заговорщиков!

– Кого же предатели хотят видеть своим консулом?

– Старую жабу Григория!

– Я так и думал! Того, кто безропотно позволил им в свое время устроить суд над Формозом!

– Сейчас об этом никто не вспоминает! Щедрые милостыни Адальберта, похоже, сделали свое дело, сейчас на каждом углу среди черни только и речи, чтобы наказать зарвавшихся в последнее время греков, то есть вас, граф!

В тихий шепот просыпающегося Рима внезапно ворвался гул колокола.

– А вот и набат! – с некоторым испугом в голосе произнес Кресченций, – торопитесь, мессер!

– На кого же сейчас мы можем рассчитывать?

– Мои люди собирают сейчас всех на поле Цирка Максимуса. Добавьте свою охрану, и я, думаю, на три сотни человек мы можем рассчитывать !

– Всего три сотни, – задумчиво повторил Теофилакт и вскочил на ноги, – собираем людей, Кресченций, и немедля идем на выручку папе. Если Господь окажет нам милость свою, мы прорвемся в город Льва и там будем держать осаду!

– Согласен. Мессер Теофилакт! Один совет – возьмите с собой свою семью. Их нельзя оставлять здесь. Адальберт может использовать их как заложников!

– Верно, – согласился Теофилакт, – ждите нас, Кресченций, ждите на поле Цирка! – и, обращаясь ко двору, Теофилакт заорал, – коней, бездельники! Седлать коней! Приготовить оружие! Будить хозяйку и детей! Никаких носилок, все на лошадей! Живо!

Началась суматоха. К Теофилакту выскочила, невзирая на все правила этикета, растрепанная после сна и еле одетая Теодора. Ей не надо было долго объяснять, Теодора сразу поняла всю опасность положения. Свой дом волею судеб приходилось оставлять, причем, скорее всего, на разграбление дикой римской черни, ибо никакую серьезную осаду их дом выдержать не смог бы. А значит, дело неминуемо кончилось бы их арестом.

Спустя полчаса кавалькада всадников, в том числе и сидящая по-мужски Теодора, в том числе и устроившиеся на руках верных слуг дочери Теофилакта, вылетела из ворот дома на Авентинском холме.

Гул набата становился все громче и с каждой минутой звучал все грознее. К хору колоколов постепенно присоединялись все больше и больше римских церквей. Все это вселяло неясную тревогу в сердце Мароции, которая испуганно прижималась к слуге и всматривалась в мелькавшие перед ее глазами лица горожан, спешно расступающихся перед несущимися всадниками.

В считанные минуты Теофилакт со своей свитой достиг Цирка Максимуса, некогда самого грандиозного ипподрома в Риме. В отличие от сегодняшнего времени, оставившего нам от Цирка, по сути, только рельефный оттиск своего присутствия у подножия Авентина, в девятом веке Большой Цирк еще представлял собой печальную груду развалин, основная часть строительного материала которого была растащена на новые здания во времена лангобардов. В любой другой момент Теофилакт, оказавшись среди обломков былого величия рухнувшей империи, не отказал бы себе в удовольствии пофилософствовать насчет суетности и тленности всего сущего. Однако на сей раз ему перво-наперво важно было встретить среди этих развалин оставшиеся верными своему консулу две сотни (лишь две сотни!) людей в полном воинском облачении, которых созвал сюда Кресченций. Теофилакт, воздав хвалу Небесам, приказал немедленно двигаться к Ватиканскому холму.

Людские ручейки, встречающиеся им на пути, по мере приближения к городу Льва мало-помалу начинали становиться все шире и оживленнее, вскоре всадники услышали и голос города. Услышанное им не добавило оптимизма. Разгоряченные римляне кричали о бессовестном подкупе сенаторов и священников греками, о том, что справедливо избранный папой кардинал Христофор обманом лишен престола дабы его заняла жалкая марионетка Теофилактов, что попраны (в который уже раз!) все устои святой Церкви, что хищная Византия вновь пытается установить свое господство над Римом, и прочая, и прочая. Видя всадников, одежда которых не оставляла сомнений в их греческом происхождении, горожане, все более осмеливаясь, грозили им вслед кулаками и выкрикивали кровожадные угрозы. Теофилакт не узнавал Рим!

Конечно, неправдой будет сказать, что он вовсе не получал никаких сигналов о готовившихся беспорядках в городе. Такие сигналы к нему начали поступать сразу после папских выборов, но он самоуверенно понадеялся на свой авторитет в Сенате и безусловную верность ему римской милиции. А кроме того, Теофилакт, вихрем пролетая по улицам Рима, имел основания сейчас всерьез сетовать на папу. Если бы не мягкотелость Льва, боящегося обидеть твердым словом каждого встречного и поперечного, он давно бы выставил за пределы Рима тосканский отряд Адальберта, по многочисленности своей и снаряжению явно не тянувший на обычное сопровождение миролюбивого сеньора. Если бы не склонность Льва к всепрощению, за истекший месяц можно было бы препроводить прочь из города и лишить сана наиболее ретивых сторонников Христофора, а самого кардинала-смутьяна вновь подвергнуть интердикту. Если бы не Лев, Теофилакт к сегодняшнему дню, наконец, уже очистил бы Сенат от тех, кто проявил малодушие еще на выборах папы. Все они, по всей видимости, загодя получили щедрое подношение от Адальберта и теперь, проиграв выборы, их хозяин, очевидно, нашел свои рычаги воздействия на их волю и совесть, принудив пойти на открытый мятеж. Впервые со дня своего появления в Риме Теофилакт чувствовал себя в городе чужим и непрошеным.

Но все еще, возможно, поправимо. Главное, успеть к Ватикану ранее, чем тосканцы доберутся до папы. Каким бы ни был Лев, но в глазах всего мира, а в глазах римлян особенно, он прежде всего глава Церкви и наместник Апостола на земле, и, следовательно, ему возможно будет найти правильные слова к разуму и сердцу горожан. Главное – успеть…