Для писем и газет

– Бестолочь, – сказал каин. Лом поспешно кивнул, пытаясь затолкнуть панталоны в карман. Не вошли. Пришлось скрутить и держать в руке.

– Я тебя что учил брать? – допрашивал дядя Леша. – Что я тебя учил брать. А?

– Д-дак там ничего т-такого но было. Они, наверно, на машину копят, жлобы. Н-на кухне даже подсолнечного нету. Я сбегал, кошку покормил.

– А подсолнечное тебе на что?

Лом замялся.

– Ну, эт-то я так, для примеру.

– Ладно, пускай будет твой импорт, – закончил ревизию каин, завязывая вещи назад в скатерть. – Его хоть моль не трогает. Давай дальше.

Лом открыл чемодан и вытащил большую зеленую вазу. При этом на его неподвижном лице появилась улыбка.

– В-вот, дядя Леша, – гордо произнес он. – Видишь, т-тяжелая какая. Наверно, из этого, из к-как его…

Каин принял тяжелую вазу. Повертел. На ней с одной стороны была пожелтевшая керамическая фотография человека со старыми подкрученными усами. Внизу что-то написано.

Прочтя написанное, каин побледнел и спросил зловеще:

– Ты где это, падла, взял?

– Там. Н-на буфете стояла… В смысле на…

– Ты хоть знаешь, паразит, что ты принес?

– А ч-черт его знает. М-может, кубок какой. Вишь, усы к-какие. Видно, борец.

– Это у тебя на голове заместо головы кубок. Переходной. – Каин сел на сундук, промокнул лысину. Затем попытался открыть крышку вазы. Крышка поддалась. В середине было пусто.

– А в середине что было?

– Н-ну. – Лом шмыгнул, прибитый таким поворотом. – Я к-когда снял, вижу тяжелая. Д-дак я крышку свернул… В смысле шишкой эт-той об шкаф п-постучал. Она и отскочила. Д-ду-мал, они там чего-то и п-приныкали…

– Ну, – подгонял каин.

– Ну, а там дрянь к-какая-то. Вроде, корм для рыбок.

– Корм вроде, – сарказм в голосе дяди Леши был едким, как серная кислота.

– Видали рыбака, – спросил он кого-то, меряя переднюю мелкими ленинскими шажками. Лом наблюдал за ним огорченно, переминая в руках чужие рейтузы.

– То он простыни с веревки украл, – распалялся каин. Он даже остановился, чтоб еще раз удивиться человеческой глупости. – Это ж додуматься! То физкабинет ломанул, детей науки лишил… Молчишь! Господи! Все люди как люди, воруют что надо… А это отщепенец какой-то… Теперь вот урну погребальную спер… Корм для рыбок! – вспомнив, передразнил он. – Ты же прах покойного человека высыпал… Подобеда Порфирия Платоновича, – прочел он надпись на урне. – Богохульник.

Как все пожилые люди, дядя Леша был частично верующим. Лом слушал все это, боясь выдохнуть. Кончик носа у него покраснел от такого несчастья.

– Не отличить погребальной урны, – продолжал каин и высморкался. – Чему тебя только в школе учили, скотина… Ты ж у людей самое дорогое увел: прах родного и близкого. Они его, – тут он прочитал подобедовские даты, – они ж его почитай восемьдесят лет берегли. Пыль каждый день вытирали. Так нет, нашелся один – украл… Ты у них барахло укради. Сервиз там, люстру – наживут. Еще активней станут работать, держава тебе спасибо скажет. А где они другой такой прах возьмут? Где, а?

Лом молчал.

– Говорю тебе как родному: завязывай с этим всем. Ты неперспективный.

Лом вытер рейтузами лицо, продолжая молчать. Дядя Леша еще немного побегал, успокоился и сказал:

– В общем, так: люди эти где?

– К-которые?

– Которых брал?

– Уехали до вторника.

– Тогда так: урну на место, прах сгребешь назад, и чтоб все красиво!

– Н-не могу, – засопел Лом. – Я там подмел, а то беспорядок!

– Это мене не касаемо! – взвился дядя Леша. – Чтоб прах был. Настоящий. Принесешь, я проверю. Понятно! А нет, так про тебя, гада, заметку в газету пропечатаю. И заголовок придумаю – не обрадуешься.

– Понял, – угрюмо прогудел Лом, надевая в дверях шапку.

Он шатался по улицам, соображая, как быть. Не отцепится ведь каин чертов. «Агитатор», выругался он. (Дядя Леша числился в жэковском активе и читал по понедельникам про международное положение). «И чего я ее взял, – думал Лом.– Тяжелая ж!» Тут он обнаружил в руке синие рейтузы, выбросил и обругал ни в чем не повинных хозяев: сволочи. Покойника дома держат. А деньги прячут. Крохоборы. Бегай теперь из-за них, расстраивайся».

Лом присел на скамейку и стал думать. Но вместо мыслей была одна злость. Под ногами, чему-то радуясь, топтались голуби. Лом раздраженно замахнулся на птиц кепкой. Голуби и улетели. Но легче не стало. Он встал и пошел выпить пива, встретил там старого кореша по кличке Булень. Поговорили, но про горе свое Лом не сказал – постеснялся. После пива Булень заторопился по делам, и Лом вновь остался один. «А то, может, и правда, набрать золы и принести», – думал он. – Нет, обнаружит, параша чертова. Нельзя». Мысли стали совсем дикие. Например, украсть в морге покойника и попросить, чтоб кто спалил… «Так кто ж возьмется? – засомневался он. – Одни сволочи кругом. А потом это ж не «Огонёк», что сунул спичку и всё, тут специально надо».

Наконец, он постановил себе ехать в городской крематорий, осмотреться и, если получится, украсть готовый прах.

С час лазил он по территории крематория. Рассмотрел главное здание, сооруженное в виде поставленных на ребро мисок. Пооколачивался возле огромной Стены скорби, где были изображены люди то целиком, то частями: голова или нога с длинными, растопыренными пальцами или еще что. И поэтому казалось, что по всем этим людям проехался бульдозер. Стена нагнала на него такую тоску, что хоть руки на себя наложи. Но он решил подождать, а сначала зайти в контору.

В конторе за барьером сидела молодая женщина в синем форменном халате и ничего не делала. Лом прикинулся, что интересуется на прейскуранты и объявления на стенах, потом подошел к ней:

– А с-сколько стоит, в смысле, чтоб человека спалить?

– Кремация взрослого человека стоит двадцать рублей и шестьдесят копеек. Кремация ребенка – десять рублей и тридцать копеек.

– Н-на половину, значит, – глубокомысленно заметил Лом. – А ребенок это с-сколько?

– До двенадцати лет.

– П-понятно. Как на самолете, – Лом тянул время. – А если, например, карлик. Тогда как?

Женщина стала раздражаться:

– У вас кто-то умер?

Лом вспомнил про дядю Лешу:

– Есть тут один, – задумчиво произнес он. – Один г-гад.