Для писем и газет

А министр тов. Сырокопченый говорил:

– Да вы не волнуйтесь, я разберусь и дам команду! – и угощал водой из личного графина.

А когда проситель ушел, вызвал референта и приказал в два дня найти причину, почему на воздушных судах нельзя перевозить пчел.

– А то, – добавил в заключение тов. Сырокопченый, – эти козлы скоро будут перевозить самолетами дачные сортиры!

В ответ на шутку окружающие по-хорошему засмеялись.

Референт проклял нарождающуюся демократию и сел думать. Решение пришло, как всегда, неожиданно. Одна женщина, к которой он приходил скрасить серый цвет будней, как-то в ответ на его юмористическое замечание по поводу новых обоев сказала:

– Яду в тебе много, Павлик!

Референт на минутку задумался, потом крикнул: «Ура!», и стал звонить шефу прямо в чем был.

– Яд, товарищ Сырокопченый! Пчелы содержат яд! А на воздушных судах, как вы учили, категорически запрещена перевозка грузов, содержащих… И отравляющие!

Когда в пятницу маленького пчеловода снова вызвали в министерство, он вошел туда несгибаемый и взволнованный грядущей победой справедливости. Хоть и успел к тому времени продать сторожу все, кроме пчел, паспорта и фотографии внучки Наденьки. В министерстве ему, все еще улыбающемуся остывающей улыбкой, где-то на площадке между восьмым этажом и женским туалетом, объявили высочайший вердикт. Пчеловод посмотрел на высокую подпись, хотел что-то спросить, потом запнулся, сказал: «Ага…», и тихо пошел вниз, стесняясь пользоваться этими сверкающими лифтами. Двумя этажами ниже он подумал, что надо было им сказать, что это люди содержат яд, а пчелы содержат мед, но вокруг уже никого не было…

Финальный акт этого всего выглядел так.

С утра в здании министерства кипел трудовой ритм, а то и накал. Секретарша Алина сидела под высокой дверью и мило блекотала с подругой по телефону, когда ее укусили две пчелы. Очаровательное личико Алины немедленно приобрело такие размеры и цвет, будто столкнулось с Тунгусским метеоритом. В огромном кабинете тов. Сырокопченого происходило нечто «расширенное», но тут в привычное воркование вентиляторов и ропот заседания вплелся какой-то посторонний звук.

Болезненно знакомый.

Лица присутствующих напряглись, а шеи как-то мучительно втянулись… Короче, через минут двадцать министерство представляло полную картину празднования дня Первого мая в сумасшедшем доме, именно в отделении для буйно помешанных. По коридорам, комнатам и умывальникам метались служащие люди, страстно размахивая пиджаками, ковровыми дорожками, торжественными скатертями и переходящими знаменами прошлых замечательных лет. Эти люди вырывались на улицы из дубовых парадных, сыпались из окон на головы прохожих, пугая их нечеловеческими криками, ужасающими телодвижениями, жуткими лицами и отвисающими фантастическими губами. Они визжали, вскакивали в машины, выскакивали обратно, прятали головы под чужие мышки и юбки, разбиваясь сослепу друг о друга и о гранит казенных стен…

И над всем этим стоял ровный мощный рокот неодолимых стихий природы....

А вы говорите, человек – это звучит гордо.

Тьфу!

Вперед, заре навстречу!

Вот какой разговор происходил однажды возле барака в одном специальном учреждении. Беседовали трое.

– Это тебе, Гена, сколько еще осталось тянуть?

– Семь месяцев и пять дней. Уже, считай, четыре… Чего ты смеешься, Беня?

– Слыхал, Миша, «считай, четыре», – смеялся кадыкастый Беня. – Ну, не дурень?

Миша тоже серьезно засмеялся, выставив черные лагерные зубы.

– А семь лет и четыре месяца – это как? Не желаете?

– С чего это?

– С того, что довесят.

– С чего им довешивать-то? Я против.

– А кто тебя спросит. Кто тебя спросит-то? Справочник нашелся. Распишитесь, где галочка – и все… Это мы с Мишей, как звонок, так вперед, к новой жизни. Нас начальство боится, амнистию высматривает. А ты, Гена, ты мужик, ты пашешь, как трактор с прицепом. А у них тоже план. Кто им план даст? Миша, ты дашь им план, или я ошибаюсь?

Молчаливый Миша отрицательно покрутил головой, мол, не дам, что я – пальцем деланый? И стал заплевывать коричневый окурок – ногти припек.

– Вот так, Геннадий, осталось тебе семь месяцев, нам – по семь лет, а откинемся вместе. Если тебе, конечно, повезет.

Разошлись. Назавтра Гена сам подошел к ним, сильно обеспокоенный.

– Беня, а с чего ты вчера сказал, что довесят? Нет такого закона.

– Иди, Гена, паши и не волнуй мне мозги.

– Сам же начал, а сам говорить не хочешь!

– Ибо, Гена, я на тебя посмотрел, подумал – вот умный мужик. Но твоя внешность оказалась обманчивой. Правда, Миша?

Черный Миша вздохнул, мол, до чего бывают обманчивые внешности – уму непостижимо!

– Надо меньше пахать, Геннадий, а больше надо думать. Вот мы с Мишей совсем не пашем, зато голова чистая, как расписание электрички. Я вот, к примеру, пятый срок тяну, и что ты думаешь – дай мне сейчас академика, так от него мокрое место останется в умственном смысле. Так ведь не дают, сволочи!

Миша кивнул в том смысле, что это за порядки! Хоть бы доцента какого-нибудь!

– Помнишь, Миша, какой я был на первой отсидке? – продолжал Беня. – Вот, спроси у Миши. Миша скажет, что я был тогда глупый, как юный барабанщик, только заместо звездочки – номер на куфайке. В стенгазету писал письма, почерк у меня был – ни у кого такого не было. Пахал, думал скостят, вернусь на свободу, совесть чистая, грудь колесом. Даже стихотворение написал: «Я не считаю жизнь прожитой повестью, я прохожу в ворота с чистой совестью!»… Так вот и возвращаюсь с тех пор. И все время сюда. Помнишь, Миша, у меня невеста была, Валька?

Миша посмотрел на Беню и спросил, какая? Беня сказал: «Ну, учительница для глухонемых». «Нет, – сказал Миша,– я тогда как раз ехал из Верхне-Удинска».

– Вот, – сказал Беня. – Сейчас судьбу клянет. Ушла с горя преподавательницей для слепых… У тебя есть невеста, Гена?

– Жена и дочка.

– Вот еще одна сирота. Как срок довесят – дашь телеграмму: так и так, устраивай личную жизнь, страна большая, женихов хватит. А нам, Гена, не веришь, – зеков поспрашивай, наберись опыта.

– А что же делать? – спросил ошеломленный Гена.

– Надо, как говорил, один кинорежиссер, рвать когти.

– Бежать, что ли?

– Вот именно.

– Ну-у, – разочарованно протянул маленький Гена. – Даже убежишь, а домой-то не вернешься!

– Ладно, Гена, слушай. Помнишь, придурок на политинформации говорил, что возле Алдана дорогу строят. Как ее, Миша?

– Комсомольцы-добровольцы.