Казачья Молодость

– Так что – казачью честь отстоим? На трибуне сам наказной атаман будет, – придерживая коня за стремя, негромко сказал он.

– Постараюсь, – сухо от волнения ответил я.

Я и на параде оказался рядом с Владимиром. Его конь по кличке Русский был из конюшни Бутина и уже был победителем подобных скачек. Конь его, я заметил, в прекрасном состоянии. Правда, несколько нервно себя ведет, но, похоже, у него упругий и крепкий шаг. И сам конь держался весело, будто радуясь последнему теплу «бабьего лета». Хотя еще в раздевалке я почувствовал некоторую наэлектризованность участников от непреодолимого всеми возбуждения. Даже переодевались все, не спеша, основательно, не пропуская мелочей. Похоже, каждый из них мысленно обдумывал, взвешивал каждый участок трассы. Лишь изредка сдержанные улыбки, в которых чувствовалось волнение предстоящей борьбы и тайные надежды. Многие мечтают выиграть, но никто, похоже, не рискует даже поверить в свою удачу. И тихо. Ни какой болтовни и шуток.

Чувствовал волнение и я. Мне не доводилось еще участвовать в подобных крупных скачках. Волнение передавалось и моему коню. Тело его слегка вздрагивало. Мне вновь выпал, как и на «городе», первый номер. Я возглавил парад всех участников, проезжая по дорожке мимо трибун волнующейся публики. Конь мой уверенно вел всю кавалькаду участников, хотя он и не был табунным вожаком. Я же чувствовал себя неуютно – на трибуне не было ни одного близкого мне человека.

Дали старт. В этом скопище всадников, среди криков и храпов коней, я стал выбираться подальше от бровки в сторону «поля», чтобы можно было разобраться перед первым препятствием. И здесь я вспомнил слова Владимира, что препятствие старайся преодолевать по краям барьера, а не по его середине. Прямо со старта я дал коню волю, не стал его сдерживать. Одно время мы были даже в лидерах, но потом вперед вырвался Владимир. И вдруг слева выдвинулось знакомое лицо со шрамом – это чуть меня не вышибло из седла – так я шарахнулся в сторону. Да, это был тот Капитан из жандармерии. Мы два круга прошли с ним в лидирующей группе. То ли на пятом, то ли на шестом круге Адъютант и Кэп ушли из лидеров. Я заметил, что и мой Рыжий потерял интерес к скачке, оставив лидерство. Тут я напомнил коню, что положение надо выравнивать. И оно стало выправляться. И все же перед последним поворотом между мною и Адъютантом стал пробиваться Кэп. Владимир махнул мне рукой, указывая на «поле». Не знаю, понял ли я тогда то, что задумал Адъютант, но я сделал так, как он велел. Я «полем» вышел вровень с Кэпом и стал уходить от него. Так же вдоль бордюра стал уходить от Кэпа Владимир. Словом, мы взяли в «клеши» поляка-жандарма. Конь его затушевался, сбился и стал отставать, так что к последнему барьеру мы вышли вдвоем: я и Владимир. Но конь его, видно, стал сдавать. Адъютант выхватил нагайку и попытался взбодрить коня. Конь его, видать, резво взял со старта – и выдохся. Последний барьер его конь взял с трудом, так что Владимир с трудом удержался в седле. А мой Рыжий взял последний барьер с такой злостью, что у меня было ощущение полета вплоть до финишного столба. А столба я не заметил, но потому, как взорвались трибуны, понял, что столб уже позади. Вверх летели картузы, кепки, шапки, фуражки. Особо шумно было в той части трибун, где были гимназисты, как потом я узнал. Эхо той победы до сих пор слышится в моих ушах. Это уже был триумф!

Первым ко мне подъехал Владимир – кстати, он же Адъютант. Он, счастливый, жал мне обе руки.

– Ну, ты, Яков, отличился. Если бы я и хотел уступить кому-то победу, то это только тебе.

Мы соскочили с коней и обнялись. Возбужденный столь неожиданной моей победой, он долго не отходил от меня, а невдалеке, не решаясь нарушить нашу радость, стояла грустная Нина. Она следила за нами, но, заметив, что я глянул в ее сторону, энергично замахала рукой. Но стоило Адъютанту отъехать – его позвали – как она тут же подбежала ко мне. Я заметил, что даже оставила самого дорогого своего дядю Бутина. Это был ее необдуманный шаг.

– Вы сегодня просто герой! – запыхавшись, проговорила она с блестящими от радости глазами.– А это тебе за все… И она поцеловала меня в щеку.

– А разве раньше я не был таким?

– В седле ты смотришься куда лучше, – лукаво посматривая на меня, проговорила Нина, ласково поглаживая моего коня.

Внезапно появился Владимир.

– Прощайте, – сухо сказала она и протянула мне руку, похоже, для поцелуя, но я только пожал.

– Мы еще встретимся. Я не прощаюсь, – бросил уже на ходу Адъютант. Он уже переоделся в золото аксельбантов адъютанта. Не этим ли он заворожил Нину, подумал я.

Чуть позже от того же Петра я узнал, что кадетом Владимир учился у отца Нины, так что они знакомы давно. И уж не отец ли предложил Нине оставить меня – «социалиста» – и заняться адъютантом. Так ли это было или не так – сейчас не имело значения. Но, похоже, Нина любит этого лощеного красавчика: глаз с него не отводит. Вот и сейчас, уходя, Нина оставила после себя смутные впечатления. Думая о ней, я долго смотрел вслед этой некогда милой мне девушке. Пока меня не окликнул сам Бутин. Но я успел в последний раз глянуть в ее сторону. Она, пряма, легкая, стройная уходила с моим соперником. Но он уже и училище военное закончил и стал поручиком. Этим он достойнее меня. А его умные лучистые глаза, русые волосы рассыпались от прямого пробора по обе стороны. Одни ухоженные усики чего стоят. Перед ним – кто мог устоять?

Стали готовить коня моего к параду победителей. Принесли попону коню. На голубом поле попоны золотом отливают двуглавые орлы.

– Твой конь еле ноги переставляет, – заметил мой конюх, укрывая коня попоной победителя.

– А что – это плохо? – спросил я.

– Это хорошо, – почему-то недоверчиво, как всегда буркнул конюх. – Выложил из себя все…

Я помнил всегда слова берейтора-англичанина из конюшни Бутина, что выигрыш в скачках во многом зависит от конюха. Я всегда с благодарностью относился к конюхам и делился с ними из моих призовых. Я и этого конюха, что готовил моего коня, не оставлю без доли из призовых. На параде мы ехали рядом – я и Владимир. Публика громко встречала своего любимца Адъютанта. А рядом с ним – и это чудо! – Нина на белом коне в дамском седле. На ней черные брюки наездника, белая рубашка и голубой свитер. Губы ее в ярко-Розовой помаде, пушистые волосы перехвачены голубой косынкой. Она счастлива в своей милой улыбке. Она просто восхитительна в своей шляпе с пером.

Владимир наклонился в мою сторону и сказал так громко, чтобы я смог разобрать среди шквала оваций.

– Скачки – и есть наше с тобою самовыражение. Это то, на что мы с тобою способны. Но скачки это, учти, и есть настоящая болезнь, которая – как и другая болезнь – может отобрать у тебя жизнь.

На моей памяти скачки возьмут у него таки жизнь. Не пройдет и трех лет, как смерть на скачках остановит его бег… В любой страсти нас подстерегает смерть. Как сказал бы поэт: «Плаха с топорами…». Это значит, что долго высокую ноту держать опасно…

У моего коня, пока походили мимо трибун, уши были прижаты. Видно, крики людей напоминали ему о прошедших минутах борьбы. Но Рыжий мой конь любил, похоже, приветствия – он кланялся трибунам, понимая, что все овации принадлежат ему. А трибуны стоя приветствовали нас.

По этому случаю, полковник казачьего полка, где я снимал комнату, устроил настоящий прием. Я, как мог, благодарил на этом собрании известных конников, хозяина дома. Ведь с его благословения я был зачислен в казачий полк, чтобы уже от имени его я мог бы выступать. Думаю, в этом деле многое помог и Бутин. Конечно, были бесконечные тосты. Было людно, но все получилось на славу. И все первое официально слово было представлено Владимиру Дедкову, как адъютанту его превосходительства. Адъютант во всем блеске золотых шнуров, ремне, опоясывающих его крепкий и гибкий стан, поднял бокал и, выждав пока осядет шум… В этот момент, когда гул только-только стал оседать, я успел крикнуть:

– Господа, если бы я знал, что конь по кличке Русский будет моим соперником по этой скачке, то я бы не стал накануне всю ночь водить этого коня с конюхом по двору. Иначе он мог бы просто умереть от колик. А если бы я все же не смог выиграть у Русского сам, то никому, кроме Русского, не желал бы победы.

Все стихли. И почему-то посмотрели в сторону полковника, в конюшне которого содержался конь Русский. Но адъютант перехватил все внимание на себя и бархатным голосом, сверкнув золотом погон, сказал:

– Господа, я счастлив, что, если не я, то скачку выиграл мой друг. Вот он, – при этих словах он обнял мен за плечи, – молодой казак станицы Монастырской. Не только я, но и все участники увидели впервые, что такое казачья скачка. Он плавно набирал, я заметил, круг за кругом новые обороты аллюра. Мне кажется, что он начал и закончил скачку с одной и той же скоростью. Он даже не форсировал бег коня, если тот уходил из лидеров скачки. Я шел рядом с ним, даже чуть сзади и был этому всему свидетель. Он шел к столбу с прежней скоростью. Это мы отставали, проваливались. Он шел к столбу – будто не было позади шести труднейших кругов и шести смертельно высоких барьеров с водой. Сколько там осталось всадников. Он входил в наши порядки группы лидеров, как нож входит медленно и упорно в масло. Он шел сам по себе, выбирая чаще наше ненавистное «поле», не обращая ни на кого внимания. Вот он, этот мальчик худой с глазами масляного ореха. Вот он и есть та самая «темная лошадка», о которой говорили мне незнакомые ему наездники. Я бы глядя на него, сказал бы, что это просто какой-то всадник без головы. Ведь он, выходя на старт, не дает себе отчета, что перед ним лучшие наездники округа. Но я уверен, что именно его-то конь и знает, как добывается победа. Я пью за этого лучшего среди нас, наездников!

Владимир еще долго не сводил с меня глаз, а из-за его спины выглядывала Нина. Здесь среди множества людей она даже не глянула в мою сторону. Я тем временем беседовал с Бутиным. Он пригласил меня на следующий день в ресторан. За мной он вышлет коляску. Там же на приёме по случаю завершения окружных скачек он как-то скользь обмолвился, что с ним на скачки ехала Софья, но она, похоже, дорогой простудилась – и теперь она в доме сестры. Я спокойно принял слова Бутина о Софи. Я весь еще был там на ипподроме, на том последнем повороте, где решалась судьба приза. Фаворитом долгое время был конь Русский. Он взял резво, подгоняемый публикой трибун, как ее любимец, захватил лидерство, но удержать его сил не хватило.

– А почему Русскому было не помочь нагайкой? Ведь она была в твоих руках, – спросил кто-то

– Почему… почему!? Есть такое выражение: погонять павшую лошадь. Вот то, что было с Русским. А посылы были, – говорил Адъютант, – но он не реагировал на них.

– А может вы берегли коня. Ведь на Русского были большие ставки. Да и потом – это конь боец. У него достаточно опыта. Ведь даже, споткнувшись однажды, он нашел силы, устоял на ногах, – не без иронии спросил полковник.

– Слишком берег коня! Это, господа, звучит мудрено. В латыни есть слово эвфемизм. Это в переводе значит: говорите нехорошо, неумно. Это слово смягчает ваше выражение – «берег коня». Оно выражает, что наездник не старался выиграть или старался не выиграть скачки. Нет, конь Русский выложился и на этот раз, как мог. А не мог большего – видно, колики подкосили его.

В глазах полковника, я понял, слова Адъютанта не нашли поддержки и оправдания. Но и после слов Владимира еще долго обсуждали неудачу Русского. Но никто и словом не обмолвился о моем коне Рыжем. А ведь ему досталось от меня немало шенкелей. Думаю, от ярости моих шенкелей остались следы в душе моего коня. Ведь он испытал немало под моими шенкелями. А конь Русский был в полном расцвете сил, по словам Владимира, – тогда отчего появились эти колики?

5

Чествование моей победы не менее шумно было и в гимназии. И, как ни странно, всю эту шумиху затеял Петр. Я его в этом не просил. Напротив, я выговорил ему за все это, но с него, похоже, как с гуся вода. Он лишь невинно улыбался. Нет, на него я не обижался – да, на него и обижаться нельзя – все равно бесполезно. Я не любил славы, а он любил, так сказать, плавать в лучах хоть чей-то славы. Скачки успешны ли они или нет, общение с конем – вот смысл казачьей жизни. Мы, казаки, будем всегда следовать заветам наших предков: то ли грудь в крестах, то ли голова в кустах – мы всегда должны быть впереди.

Даже был выпущен листок, лояльной дирекции, газеты «Гимназист» с крупным заголовком: «Дауров – герой нашего времени. Здесь же фотография меня и моего коня. Конь в своей победной попоне, а у меня – улыбка до ушей. По этому поводу был принесен, видимо, заранее заказанный огромный торт. А все это проделки Петра, как выяснится позднее. Чуть ни вся гимназия сбежалась на торт. Его внесли двое рабочих. Тут могло бы начаться такое, если бы не монумент Петра. Он тут же все привел в порядок – и каждый уносил свою долю на листке, вырванном из тетради. Похоже, всполошилась и дирекция. Меня вызывает директор. Я знал, что мое увлечение верховой ездой перерастет в страсть, а от нее ничего хорошего не жди.

– Все твои успехи, Дауров, – не вставая из-за стола, казенным голосом начал директор, не поднимая на меня глаз, – это, конечно, слава и городу и нам, гимназии. И это, безусловно, лучше, чем все тот же злополучный кружок, – нервно подправляя очки за ухо. – Я помню, что ты был до этого всегда среди первых учеников. А что будет теперь? – он глянул в упор на меня поверх очков своими бесцветными глазами. – Хотя успехи в этом деле похвальны.

Я заверил, что скачки не самоцель, но я хочу, мол, стать юнкером кавалерийского училища.

– А среди вновь поступающих будут и кадеты из корпуса. У них верховая езда – отдельный предмет. Надо будет мне доказать им, что мы никакие не «шпаки», как они обзывают нас. Вот я и утру им тогда нос, чтобы марку нашей гимназии поднять… – С жаром заверил я.

Все получилось так убедительно, что даже самому понравилось. А директор был просто сражен моей речью. Уходя, я заметил, что мною завоеванный кубок на первенство города стоит на видном месте. Но кубок этот – переходящий. На следующий год я на подобных скачках участвовать не буду. И кубок уйдет из гимназии.

И все же Нина не давала мне покоя. Вспомнил, что перед стартом я заметил ее на трибунах среди кадетов. Мы обменялись приветствиями. А, когда участники густой кавалькадой проходили уже в конце трибун, Нина сбежала вниз и крикнула через ограждение: «Будь осторожен!» Я дал ей знать, что так и поступлю. Уже потом, думая и о скачке, я вспомнил эти слова предосторожности Нины. Как можно судить разом и о победе, и об осторожности? Эти понятия несовместимы, к сожалению. С мыслями Нины об осторожности в конном деле делать нечего. Я и потом, проходя круг за кругом мимо трибун, вспоминал Нину и ее слова. Я даже всякий раз, проходя мимо трибун, чувствовал, что она смотрит на меня. Вспомнилось и то, что тот день был ветряный и холодный. Разгоряченный конь мой еще «дымился» паром – я только что прошел столб, как ко мне наперерез бежит Нина.

Она гладила голову моего коня и произнесла едва слышно: «Я люблю тебя». Я так и не понял – к кому относились ее слова? Конь терся носом о ее щеку.

– Вот вы и познакомились, – сказал я.

– За победу я принесла коню вот что… – и она подала коню морковку.

– А мне за победу?

– Ты еще получишь… – Уже на бегу крикнула девушка.

Я только сейчас заметил, что в порывах ветра срывался снег…

*

Я всегда с вниманием слушаю этого коренастого, уверенного в себе человека. Бутин. Сколько уже было с ним бесед. И о чем только мы ни говорили. На этот раз я встретил его в маленьком кабачке на окраине города. Он не любил шумных ресторанов в центре города. Он не боялся, но не любил известности. Кажется, он знал все: будь то история России, будь то, как заработать капитал. Но при этом оставался страстным конником. Страстью к конным бегам он заболел в Англии. Распродав конный завод он, однако, оставил себе теперь уже известную в округе конюшню скаковых коней. Он не пропускал скачек, будь они в Губернске или в самом Питере – известные Красносельские скачки.