Хвост фюрера. Криминальный роман

Не умываясь, Финн взял чемоданчик и поднялся на чердак. Положив чемоданчик на старое место, он замаскировал его кирпичами и вернулся в квартиру. Вскоре они уехали, оставив Глеба одного в квартире.

Он сел около окна, периодически поглядывая на часы. Мориса он увидел около подъезда, раньше назначенного времени. Тот стоял на крыльце в одном свитере и курил. Тогда Глеб оделся и вышел из квартиры ему на встречу.

Молодой человек неожиданно вздрогнул, когда увидал, что инвалид вышел из подъезда. Он хотел, что – то спросить у него, но Глеб его опередил:

– Чемодан я сейчас положил на старое место.

Только после этого он протянул Морису свою руку для приветствия.

– Можешь сходить проверить.

– Хорошо, – сказал Морис, – я вам верю, но я не за этим собственно вышел. Мама моя хочет познакомиться с вами. Я ей всё рассказал про вас.

Такого оборота событий Глеб не ожидал и он, растерявшись от предложения молодого человека, сказал:

– Это будет не совсем удобно.

– Очень даже удобно! – убеждал его Морис. – Она вас чаем хочет угостить, а если вы собираетесь владеть головой Пифагора, она вам поведает интересную историю.

– Ну, если так, тогда пошли знакомиться, – тут же решил Глеб. – Мама надеюсь у тебя не злая?

– Сейчас увидите, какая у меня мама, – обрадовался Морис, что так легко и быстро затянул в гости инвалида.

Они поднялись на второй этаж, Морис нажал на кнопку звонка. Дверь открыла женщина в чёрном халате с большими золотистыми звёздами.

«В такие халаты в древности облачались восточные звездочёты, – отметил про себя Глеб, – а Финн прав, – женщина действительно красивая!»

Она была небольшого роста с чёрными и небольшой проседью волосами, аккуратно собранными сзади в пучок. Её смуглая кожа, – по-видимому, следы летнего загара, лоснилась и была похожа на полярную ночь. Её большие тоже чёрные глаза – агаты не прожигали его, а с необыкновенной добротой нежно гладили на расстоянии. Хотя в её взгляде, как ему показалось на секунду, присутствовала некая придирчивость, которую Глеб отнёс к запаху табака. Однако ему хватило этого времени, чтобы забилось его сердце. Это был тёплый и ласкающий взгляд, от которого у Глеба появилось ощущение, что по его жилам в этот миг течёт не кровь, а малиновый сироп. С непонятным оттенком в душу ворвалась приятная истома и сковала ему рот. Так – как он надеялся встретить в этой квартире напыщенную и избалованную с невероятно завышенным апломбом даму. Она, словно кусочек звёздного неба освещала его своей улыбкой.

– Здравствуйте, – приветливо произнесла она, – меня Наталья зовут. Давайте я помогу вам раздеться? – и она, не дожидаясь, распахнула его кожаное пальто. Увидав на его груди награды, она нежно провела по ним своей ладонью, чем смутила Глеба. Он не стал её отстранять, – находясь ещё в ступоре, а безмолвно позволил ей поухаживать за собой.

– Меня Глеб зовут, – представился он.

– Я знаю, – ответила она, – а Морис оказался прав, у вас действительно необычайный голос. – Проходите в зал? – повесила она его пальто на вешалку и показала рукой на двойные стеклянные двери.

Оцепенение у него сменилось восторгом, когда Глеб вошёл в зал. Он был ослеплён убранством и роскошью квартиры. Первой ему бросилась в глаза печка в зале. Она была полукруглая и тянулась от пола до потолка. Профессионально выполненные настенные мурали на ней в виде пальм и припавшего на задние лапы льва под ними, производили неизгладимое впечатление. Ощущение было такое, что он прибыл в (Калахари) для сафари. К тому же эти мурали, как ему показалось начала источать запах древней Африки. Квартира капитана была значительно ниже по комфорту. Здесь на полу и на стенах кругом были настоящие персидские ковры ручной работы. Над дубовым столом, который стоял посередине просторного зала свисала массивная хрустальная люстра и что это был раритет у Глеба не вызывало никаких сомнений. Он подошёл к одному из ковров, где висел арсенал старинных ружей инкрустированных серебром и, погладив ложе одного из ружей, с восхищением сказал:

– Прелесть, какая!

– Это папе подарили, после того, как они покончили в Западной Украине с бендеровцами в сорок седьмом году, – сказала Наталья.

Он повернулся к ней и, увидав над телевизором портрет красивой женщины огромных размеров, спросил:

– А эта красивая графиня Гагарина, чей кисти будет?

– Это совсем не графиня, – это моя мама в молодости, – объяснила она. – А писал её один художник по фамилии Головкин из Украины, который гостил у нас перед войной.

– Впечатляет! – оценил картину Глеб.

– Да он хороший был художник, умел мастерски портреты изображать – сказала она, – меня он тоже писал с натуры, тогда я была девушкой – куклой, с толстыми косами. Картина называлась «Девушка у окна», но она ему самому ужасно понравилась, и он взял её с собой, чтобы выставиться. Обещал возвратить её, а после началась война. Папа говорил, что Головкина расстреляли за антисоветские выпады и судьба этой картины мне не известна. Возможно, висит в каком – то музее, а может пылиться в запаснике.

– Я держал в руках большие книги по искусству, но в этом творчестве полный ноль, – выдавил из себя Глеб, – я сказал, впечатляет красота вашей мамы.

– Ах, вот вы о чём, – прощебетала она. – Спасибо! – мама не в пример мне, была действительно красивой женщиной. Папа прятал её всегда от всех, и ни на какие светские встречи не выводил. Он ревновал её и считал своей собственностью. Мама ощущала себя полностью свободной, только когда папа находился в длительных командировках. Даже в тяжёлые годы войны, она дышала свободно. Мы почти всю войну прожили в городе Горьком. Я в госпитале работала одно время, потом в сорок третьем попросилась на фронт. Всё лето была можно сказать участницей военных действий и исторические события Курского сражения, тоже не обошли меня. А ведь мне тогда было всего семнадцать лет. Затем получила ранение, и я вернулась назад в Горький. После госпиталя, работала у брата моего папы в одной секретной конторе, переводчицей. Привёз нас папа в Ригу только в середине сорок шестого года, а сам исчез ещё на год.

У Глеба после её слов приятно щёлкнуло сердце:

«Почти землячка…» – подумал он.

– После войны он уже не прятал маму, – продолжала она, – а наоборот водил её повсюду и гордился, что у него такая красивая жена. Он понял, что мама за время войны свыклась со статусом свободной женщины.

– Зачем? – вопросительно посмотрел на Наталью Глеб.

– Что зачем? – переспросила она.

– Зачем вы принижаете свои достоинства?! – обдал он её уже ласковым взглядом, – вы очень красивая и притягательная женщина и возможно ваш портрет не пылится, а давно висит в каком-нибудь знаменитом музее мира?!

– Ну что вы Глеб, – засмущалась она. – Я больше похожа на папу, а не на маму. От неё я только характер унаследовала. Ведь практически мы с ней никогда не разлучались. Разве только что, те три месяца, когда я на фронте была.

Она посмотрела на его протез и, приложив руки к своим щекам, воскликнула:

– Простите, я вас совсем заговорила?

И она, взяв его за локоть, усадила в кожаное кресло около журнального столика, всучив ему в руки семейный альбом.

– Поскучайте пока без меня, – сказала она и ушла на кухню, развевая своим звёздным халатом.

Он открыл альбом. На первой странице закреплённая специальными уголками была вставлена пожелтевшая от времени семейная фотография. На него смотрел мужчина в военной форме чекиста и миловидная женщина в шляпке. Посередине их сидела смуглая девочка с косичками, в которой он без труда признал Наталью. Но внешность женщины никак не совпадала с портретом, который висел на стене. Никакого сходства и рядом не было.

«Может это её тётка?» – подумал он, всмотревшись в фотографию.

Он перевернул следующую страницу, но посмотреть ему дальше альбом не дал Морис. В одной руке он держал кортик, а в другой его секретный чемоданчик с чердака. Подойдя к Глебу, он произнёс:

– Самую ценную вещь дядя Глеб я взял отсюда, – показал он кортик. – А всё остальное я вам доверяю уничтожить лично. Это будет моим заверением, что ради памяти деда я покончу с фарцовкой.

– Молодец! – смелый шаг, – похвалил его Глеб, – но как бы там не было, ты всё – таки трудился, поэтому позволь мне компенсировать твои труды, – и он отсчитал ему из кошелька четыреста рублей.

– Что вы! – замер от удивления Морис, – здесь мамина трёхмесячная зарплата, – я таких денег не возьму и вообще мне ничего не надо от вас. За умные советы и наставления я денег не беру.

– Бери сынок, бери, – сказала вошедшая с подносом мама, – мы на эти деньги дяде Глебу настоящий протез закажем. Негоже ему пиратскую ногу Сильвера за собой таскать. У меня есть хорошие ортопеды из знакомых, вот сейчас я и позвоню одному специалисту.

Она поставила перед ним рыбу, запечённую в яйце, салаты с помидором и мясом, а так – же графинчик с коньячком и целый лимон с ножиком.

Морис взял деньги и положил их в своей комнате на письменный стол. Он не стал возвращаться в зал, предоставив гостю свободно дышать, скрывшись за дверями ванной комнаты.

– У нас с сыном раньше друг от друга никогда не было тайн, – сказала она Глебу, – а в последнее время он замкнулся и стал редко бывать дома. Мне со своей двухсменной работой и не досуг было поинтересоваться, чем мой сын занимается, а вы вот обратили на него внимание. Он мне передал весь ваш разговор. И я вам несказанно благодарна, что вы вовремя остановили его, а то бы не миновать беды. Сколько молодёжи у нас к суду привлекли за валюту.

Уму непостижимо, – взялась она руками за голову. – А ведь он у меня единственный на всём белом свете, – ради него и живу. Морис чемпион Риги по шахматам среди студентов. У него большое будущее может быть. Вы заходите к нам чаще, мы всегда будем рады вам! – сказав это, она опять ушла на кухню.