Хвост фюрера. Криминальный роман

Хвост фюрера. Криминальный роман
Владимир Козлов

После освобождения из тюрьмы вор в законе по кличке Таган знакомится в Риге с очаровательной дочкой генерала НКГБ Натальей Каменской, которая дарит ему костяную фигурку Пифагора, из-за которой произойдёт ряд невероятных и трагических событий на грани мистики.

Хвост фюрера

Криминальный роман

Владимир Козлов

© Владимир Козлов, 2017

ISBN 978-5-4474-8170-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Владимир Козлов, родился в Нижнем Новгороде в 1950 году. Автор трилогии Горькое молоко, романов Родиться царём, Разбитый калейдоскоп, Сестра Морфея, Танго скорпионов и других произведений.

От автора

В первой книге Наследство генерала КГБ, читатель узнает, о временах сучьих войн в местах заключения, которые произойдут между ворами в законе и отступившимся от воровской веры контингентом, так называемыми суками. После освобождения из тюрьмы, вор в законе по кличке Таган знакомится в Риге с очаровательной – дочкой генерала НКГБ Натальей Каменской, ранее тоже работавшей в этом ведомстве, которая дарит ему костяную фигурку Пифагора, из – за которой на грани мистики произойдёт ряд невероятных и трагических событий.

Вторая книга этого романа «Звездопад Марты», значительно отличается по характеру сюжета, от первой книги. Жизнь внесла значительные коррективы не только наших персонажей, но и всего общества и написана книга в другом ключе, более современном. Долго лежавший в забытье загадочный Пифагор, вновь всплывёт на горизонте. К этому раритету потянуться щупальца одного из хищников современной России и как на это отреагирует ситуация вместе с античным философом и математиком читатель узнает, когда прочитает эту захватывающую книгу

НАСЛЕДСТВО ГЕНЕРАЛА КГБ

ПРОЛОГ

Из Владимирского Централа, где Глеб Кузьмин досиживал последние годы своего многолетнего срока, его встретил вор в законе Вася Краковяк и передал ему подъёмные деньги от лучшего друга – Петра Барса, не сумевшего присутствовать при его освобождении.

Владимир – старинный город, с множеством церквей и монастырскими комплексами и других исторических памятников и конечно самой известной и суровой своими порядками крытой тюрьмой, озаряло жаркое летнее солнце. Все эти достопримечательности остались стоять позади на высоком берегу реки Клязьмы. Через четыре часа он был уже во владении реки Волги. Стрелки часов на стенах Московского вокзала в городе Горьком показывали ноль часов пятнадцать минут. Душа рвалась домой, но как назло в этот день из-за профилактического ремонта мост был перекрыт и автотранспорт по нему начинали пускать только с шести утра. Первая электричка так – же отправлялась только в пять утра. Деваться было некуда, и он решил прикорнуть на вокзале. Пристроившись на жёстких облезлых скамейках, он закрыл глаза в надежде уснуть, но сон не шёл. Так с закрытыми глазами он и просидел до самого утра. Когда рассвело он, прихрамывая, последовал к пригородным кассам.

Вскоре он сидел уже в электропоезде. Сидевшая напротив его тётка с сумкой и корзиной смотрела на него подозрительно, ни на минуту не выпускала из рук свой багаж. Относительно его прошлого у неё не было никаких сомнений. Острижен наголо, большой шрам на лице, выдавало его, как человека прошедшего огни и воды.

Он не обращал на тётку внимания. Глеб был полностью поглощён просторами, которые простирались за грязными стёклами окна электрички. Через полчаса он доехал до своего города и тяжело поднявшись с сиденья последним вышел из вагона. «Домой, только домой!», – пронеслось у него в голове.

Не спеша сойдя с электрички на единственную платформу железнодорожного вокзала «Моховые горы» своего родного городка, он в единственной ноге почувствовал нервное подёргивание, которое отдалось во всём его теле. Он сразу ощутил, что произошло это от крайнего перевозбуждения. Глеб подошёл к ограждению платформы, где стояло деревянное сиденье, и опустил на него своё не израненное войной тело, чтобы немного передохнуть. На самом деле он просидел неподвижно около вокзала, не меняя позы почти три часа, пока не почувствовал, что летнее солнце так пригрело его, словно с ног до головы окутало жарким одеялом. Очнувшись, он похлопал себя по карманам. Туго набитые деньгами карманы брюк заметно оттопыривались, и он безбоязненно прямо на перроне, переложил деньги из брюк в карман пиджака, который был, перекинут через руку. Он начал воодушевлённо осматриваться по сторонам. Потом вдруг тяжело задышал и, устремив свой взгляд вперёд, опираясь на изящно вырезанную трость, осторожно начал спускаться с перрона по выщербленным бетонным ступеням.

Дойдя до вокзальной площади, он почувствовал сильное головокружение и бешеное сердцебиение. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Взмокшая от сильной жары и трепетного волнения рубашка, неприятно прилипала к голому телу и вызывала нежелательный зуд. Всё тот – же небольшой деревянный вокзал, – фасад которого больше был похож на сельский клуб, отдавали отголосками окончания войны. На этот вокзал он приехал после дня победы на товарном составе в сорок пятом году. Рядом зелёный сквер, обнесённый штакетником, где по центру виднелся поставленный ещё до войны небольшой памятник герою гражданской войны Василию Ивановичу Чапаеву. Всё было по-старому, кроме заасфальтированной вокруг площади и электрички, на которой он справлялся к родному уголку впервые в жизни. Захотелось крикнуть во всё горло: «Ну, вот я и дома!»

Двадцать лет Глеб Кузьмин не был в родном городе. По – разному возвращаются люди в родные края. С безудержным и неуправляемым восторгом. С важностью и хвастовством те, – у кого звезда во лбу засветилась. С поникшей от стыда головой и прощением, в надежде найти утешение у родных и близких. Но все возвращаются туда, где они родились, и где прошло их детство и молодость. У него же в этот миг не было ни стыда, ни раскаяния и тем более хвастовства и важности. Была только одна радость, которая приятно мутила голову и растерянная поступь. Ему до сих пор не верилось, что позади его не шествует вооружённый конвой с рычащими овчарками. И что он запросто без всякой команды может идти туда, куда его многострадальная душа пожелает.

Он сделал глубокий вздох и пересёк привокзальную площадь. У большой бочки с квасом за шесть копеек утолил жажду, – залпом выпив кружку квасу. Не напившись, – повторил. Закурил сигарету и не найдя поблизости урны засунул обгоревшую спичку в коробок. Не петляя по улицам, – боясь запутаться в новых строениях и обходя кирпичные дома, – ориентир взял на свою улицу Южакова. Зная, что это самая крайняя улица в городе. Позади неё, только две реки Славка и Весёлка, а чуть дальше матушка Волга с её красивыми берегами. Осторожно, чтобы не улететь в густую траву, он спустился по деревянной многоступенчатой лестнице на улицу Суворова. Тут он сразу очутился на площади Победы, которой раньше и в помине не было. Высоко в ослепляющее солнцем небо взлетел обелиск с гигантской чашей, из которой, совсем без трепета и, не колышась, показывался еле заметный синеватый язык горящего газового пламени, – вечный огонь в память о павших воинах. И живые цветы на постаменте. Впечатление такое было, что возложили их только сегодня. Недалеко от обелиска, словно стиснутая по сторонам кустарниками канадского дерна, протянулась аллея героев, с портретами участников Великой Отечественной войны. В его памяти сразу пролистнули некоторые эпизодические страницы того кровопролитного времени. Голова вновь закружилась и он сжав зубы посмотрел по сторонам.

Увидав около газона – треугольника тётку, продававшую цветы, – направился к ней. Сунув ей, пять рублей, – продавщица отдала от радости ему все цветы и, схватив корзину, исчезла за зеленью кустарников. С влажными глазами он положил букет перед обелиском, не замечая, что обращает на себя внимание прохожих. После возложения цветов он, молча, постоял минуту под газовой чашей, затем зашагал на свою улицу. Дома своего не узнал, – отыскал по номеру. Калитка была открыта настежь. Поднявшись на крыльцо, он взволнованно дёрнул дверь. В нос ударил запах ситных пирогов и жареного лука с мясом. Натруженные руки старшей сестры Дарьи обвили его шею, – громкие рыдания и слезы радости добавили мокроты на его рубашке. Из сада в дом вбежали уже взрослые племянники – погодки, которых он помнил мальчишками в коротких штанишках.

До сумерек они вчетвером сидели за богатым столом, после чего он, окутанный заботой близких родственников, уснул на белоснежной постели.

НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ИСТОРИ

Про Глеба Кузьмина – Тагана давно уже забыли, так, как он исчез незаметно из города через месяц после окончания войны и появился только в тысяча шестьдесят пятом году в начале лета.

Посадили его тогда за бандитизм. Так прокурор им с фронтовым другом Николаем Коробовым квалифицировал налёт на мель завод. С трофейным оружием они, напугав сторожа, вывезли со склада на подводе четыре мешка муки. Коробов во время следствия будет застрелен при попытке к бегству, а Глеба приговорят к двадцати годам лишения свободы. Суд не посмотрит на его воинские награды, которые он получил во время Отечественной войны, и никакого снисхождения от вершителей людских судеб не последует. И надо сказать, что ему повезло. За такие преступления в трудные времена для страны до 1947 года приговор был один – расстрел. Именно в этом году расстрельную статью отменили, хотя в 1955 году её обратно вернули в уголовный кодекс.

Вернулся он в новый большой бревенчатый дом, где проживала его старшая сестра Дарья Чашкина с взрослыми сыновьями Русланом и Корнеем – «Везучими». Сама Дарья стала вдовой в конце войны, – её муж Иван погиб, не успев понюхать пороху на поле сражения, хотя похоронки на мужа она не получала. Вместо неё пришло извещение:

«Ваш муж рядовой Чашкин Иван Егорович пропал без вести по пути следования дислокации войск в 1944 году 11 августа. Приказом ГУК (главное управление кадров) от 1.08.1945 исключён из списков Советской Армии…».

В воскрешение мужа она не верила.

Хоть и много случаев было после войны, когда «заживо захоронённые» возвращались домой живыми и невредимыми, но ей всегда казалось, что это счастье не для неё. Она женщина была и не совсем грамотная, но на вещи могла смотреть реально. Нельзя было на неё сказать, что она была конченой пессимисткой, или не любила своего мужа. Нет, – просто эта женщина реально понимала, что когда на эшелон необученных новобранцев сбрасывают увесистые бомбы с двенадцати бомбардировщиков, за штурвалами которых сидят ассы третьего рейха. То шансов остаться в живых, практически нет никаких. Хотя на протяжении пятнадцати лет после войны она для очистки совести писала во все инстанции, чтобы помогли найти мужа.

Во время войны она молилась ещё за младшего, – любимого брата Глеба, который в 18 лет после краткосрочных курсов попал в разведку, и нет да нет, присылал ей треугольные обнадёживающие письма с фронта. Он ей писал, что жив – здоров, и что Советская Армия обязательно победит. У Дарьи после, смерти родителей, которые нелепо утонули в паводок перед самой войной в Волге, остался муж, но не было ещё детей. Иван от зари до зари, трудился на оборонном металлургическом заводе, и призвали его на войну только в сорок четвёртом году. Нельзя было сказать, что жили они тяжело. Не ахти, какое, но хозяйство было. К тому же младший брат Глеб, допризывного возраста, всегда за счёт своих золотых рук, а именно плотницкими работами помогал семье и мог сам себя обеспечить всем. Она ходила и ухаживала за ним, больше чем за своим мужем.

Глеба призвали в армию, на второй год войны и отправили на учебный пункт в Горький на Мызу, где проходили краткосрочные курсы молодого бойца.

Во время войны Дарья от Ивана родит двух сыновей Корнея и Руслана. После войны в городе у неё вообще останется один родственник, не считая конечно сыновей и брата, – это деверь Егор Егорович Чашкин, – немногословный и чаще угрюмый мужчина. Эта угрюмость зачастую маскировала в нём добродушие и честность.

Егор жил на острове – заказнике с глухонемой дочкой Настей, охраняя там колхозные поля и дичь от браконьеров. Дарья с сыновьями носила с Егором одну и ту – же фамилию, и Егор не раз предлагал ей объединиться, убеждая, что брата ждать, смысла нет. Дарья постоянно отмахивалась от его предложений, говоря своему деверю:

«Пока детей не выращу, ни о каком замужестве разговора быть не может».

Корней уже в армии отслужил, а Дарья на сближении с Егором не шла. Она была женщина, не сильно грамотная с пятью классами образования, но мудрая и отличалась взвешенной рассудительностью. Мало того, она была очень интересная и видная женщина. Высокий рост, толстая коса до пояса и выделявшие большие груди, – не могли достаться плюгавенькому Егору, который не в пример был, здоровому брату Ивану. Когда Егор понял, что не по Сеньке шапка, – он с понятием постепенно стал от неё отступать со своими нелепыми предложениями о совместном проживании на его территории. Но контактов с ней не терял, особенно любил он своих племянников – погодков Корнея и Руслана. Из-за бешеного везения по жизни в последнее время соседи забыли фамилию Чашкины. Не из-за зависти, а за их частые везения, они стали «Везучие».

Им несказанно повезло во времена Хрущёвских лотерей. В тираже тогда разыгрывались не только автомобили, но и дачи на берегу Чёрного моря. Братьям в одном и том – же тираже посчастливилось выиграть дорогою дачу и автомобиль «Москвич». Кажется нельзя было в это поверить, в одном тираже и сразу два самых дорогих выигрыша ушли в одни руки.

По тем временам Чашкины в глазах соседей сразу стали зажиточными людьми. Дачу они продали, и на эти деньги вместо перекосившейся халупы поставили добротный сруб с баней и надворными постройками. Благо двор у них был большой с тридцати сотками земли. И настоящую родословную фамилию они стали забывать. Для всех их дом и его жильцы стали «Везучие».

Их мать Дарья, воспитывала сыновей одна и работала на хлебозаводе пекарем. С её профессией им было тогда легче пережить хлебный кризис, когда весь народ выстраивался в очередях чтобы купить буханку хлеба, не зная, достанется им хлеб или нет? А Дарья, заветный кирпичик хлеба всегда могла принести с работы. Мало того, она находила средства, чтобы в течение двадцати лет навещать своего младшего брата в тюрьмах и колониях и привозить ему передачи с продуктами.

ФЕЛИКС КАША

Феликс Нильс был одного возраста с Глебом и знал его со школьной скамьи. Он выходец из семьи латышских немцев в детском возрасте скверно изъяснялся на русском языке, но разговаривал хорошо на немецком и латвийском языках. В детстве он был очень болезненный мальчик и часто пропускал школу, отчего очень слабо учился по некоторым предметам.

Феликс, – тогда сын начальника ремонтных мастерских посещал школу в красных новых валенках, что являлось символом достатка семьи. К своему соседу Глебу по парте он относился с видимым высокомерием, так – как Глеб в то время носил подшитые дратвой чёрные валенки, на которых заплаток было столько же сколько и на видавших виды штанах. Глеб, в отличие от Нильса никогда не носил в школу завтраков и когда тот в переменах разворачивал перед ним кусок хлеба с салом. У него всегда от дразнящего запаха текли слюни, и он выходил в коридор от искушения, когда Нильс приступал к перекусу. В этот миг на Глеба накатывала мальчишеская злость и он готов был врезать увесистый подзатыльник, этому маленькому барчуку с нерусской фамилией. Ему часто хотелось отобрать у Нильса лакомый кусок, но он перебарывал в себе это желание. Глеб всегда считал, что несправедлива жизнь, когда у кого-то в животе урчит от голода, а у кого-то отрыжка изо рта благородная исходит от сытости.

Он по наивности своей думал, что все такие барчуки, как Нильс должны посещать другую школу, чтобы не дразнить голодранцев своими упитанными рожами. К тому – же у этого Нильса был «персональный гужевой транспорт». Ни для кого не было секретом, что колхозные лошади использовались тогда отцом и дедом Нильсами в личных интересах. В школу Феликса всегда привозил его родной дед на двуколке. (Кстати любовь к лошадям дед передал и внуку). Этого деда за глаза вся местная округа называла «Фазаном». Любил он зимой рядиться в рыжий тулуп и на шею повязывать ярко-голубой шарф. На голове у него хоть зимой хоть летом сидела бессменная остроконечная с красной звездой будёновка. Этот наряд делал его похожим на птицу фазан, которую из соседей не только на вкус не знали, но и в глаза никто не видал. Дед – Фазан считался лучшим знатоком по лошадям. Все к нему шли за советом, если заболела лошадь или кто – то захотел приобрести себе это нужное в хозяйстве домашнее животное.

Феликс у него был единственный внук, и он занимался им больше, чем родители. Он полностью оберегал его заботой и сдувал с него пылинки. Знаний ему дед давал не меньше чем школа. Благодаря деду он изучил языки и освоил прилично русскую грамоту. Пёкся Фазан и о здоровье внука. Зимой дед укутанного в полушубок Феликса сажал на сани с соломой и подвозил к самому крыльцу школы, где его бричку сразу же окружала ребятня.

Он вручал внуку портфель с книгами и обедом, затем безжалостно кнутом хлестал по крупу лошади и громко кричал: – «Но шалавая!», – и, как заправский ямщик срывался с места, не видя, как сзади несколько мальчишеских рук цеплялись за бричку и он их тащил на несколько метров от школы. Когда он чувствовал, что лошадь тяжело бежит, не поворачиваясь назад, кричал мальчишкам:

– Валенки поганцы прокатаете, – ходить в школу не в чем будет. Неучами хотите вырасти!

После чего мальчишки расцепляли свои пальцы, но по инерции ещё катились по накатанной дороге.

Отец Феликса раньше служил в латышской стрелковой дивизии, и являлся героем гражданской войны.

У деда же послужной список был весомей, чем у отца, – он был не только героем гражданской войны, но и первой мировой. Он служил в царской армии, где удостоен был звания подпоручика кавалерии и награждён Георгиевским крестом. В тысяча девятьсот девятнадцатом году перешёл в первую конную армию Будённого, где ему пришлось рубать шашками тех, с кем он вместе давал клятву верой и правдой служить царю и отечеству. Лицо деда украшали с завёрнутыми кверху кончиками пушистые усы, как у Будённого. Они были его гордостью. Промежду слов он никогда не забывал вставить, что лично был знаком с Семёном Михайловичем и имеет от него наградное оружие, которое висит на стене в горнице. Ему верили, так – как он на Октябрьские праздники не раз надевал портупею с этой саблей и ходил по соседям в гости, выпить первача, а заодно и похвастаться наградной шашкой.