Перевал

– Тропа, – произнес Каспар, когда караван подошел к опушке и соединился с отрядом Петерфинна. – Она ведет куда тебе надо? – спросил он у восседающего на месте возницы Паласара.

– Будем уповать, – с фатализмом, к которому окружающие начали привыкать, ответил Паласар. – Другой тропы окрест я не вижу, а эта тропа проторена, как для нас.

Цыганка с картами,
Тропа тореная,
Стезя исхожая,
Сырой чертог.
Быть может, черная
Темница княжия
Младого витязя
Наново ждет.

Затянул Петерфинн что-то тоскливое.

– Много он знает этих песен? – вполголоса спросил Паласар.

– О, тысячи! – поделился печалью Каспар. – У вальхов или, как они себя называют, кельтов он был бардом, музыкантишкой навроде северных скальдов.

– Песнопевец? – с грустью уточнил Паласар. Каспар почувствовал, что наконец нашелся предмет, дарующий ему с чужеземцем согласие сердец.

– И былиносказитель, – со всей возможной скорбью присовокупил Каспар. – Он читает наизусть Беовульфа, Нибелунгов, Сноррову Эдду и без счета песен про сидов и гаэлов. Только его лучше об этом не спрашивай, потом не заткнешь. Но давно уж старина Петерфинн променял арфу на кольчугу и теперь пробивает сердца не метким словом, а острым мечом.

– Выбрал достойное занятие, стал человеком, но не избавился от старых привычек, – удрученно закончил Паласар. – Хотя я и сам был известен как рассказчик историй, но тут совсем другая материя!

– Именно, – согласился Каспар, после чего отъехал к герою разговора: – Дорога проходима? – спросил он у песнопевца и былиносказителя.

– На первые двести шагов, – доложил со слов разведчиков Петерфинн, и Каспар приказал заходить в лес.

Среди деревьев пришлось принять строй плотнее. Дорога петляла. Чтобы не теряться из виду, отрядам спереди и сзади пришлось подойти вплотную к повозке. Кроме того, дорога была узкой. Рядом с повозкой мог иди только пеший, конный же рисковал в любой момент наткнуться на ветку и оказаться на земле. Пришлось отрядам вытянуться в колонну. Вначале лес был редок, но они продолжали спускаться с гор, и чем дальше они шли, тем плотнее становился строй деревьев.

Когда минул полдень, кроны сомкнулись над тропой, и в лесу стало мрачно и беспросветно, как в сумерках. Колеса стали чаще наезжать на корни деревьев, отчего Паласара качало на облучке. Двигались медленно, но без остановок. К вечеру лес стал странен. На ветках деревьев солдаты замечали зеленые почки, а на земле, где не было даже травы, росли одинокие цветки. То ли ветер так искусно качал цветы, то ли обман зрения преследовал людей, но многим казалось, что их куцые головки поворачиваются вслед за идущими.

– Мне кажется, что цветы следят за нами, – пожаловался Петерфинн, когда караван остановился на ночлег.

– Покажи, которые из них следят за тобой, и я буду рубить им головы, по одной за грош, – предложил Дамис.

– Тогда уж померимся силами, кто из нас больше одолеет! – не принял такую сделку Петерфинн.

Несмотря на шутки, тревога в отряде нарастала. Странности леса, цыгане, неизвестность маршрута не поднимали духа. Не дожидаясь захода солнца, Каспар скомандовал остановку на ночлег.

Конные спешились. Солдаты развели костры и стали готовить еду. Ответственные за лошадей начали распаривать в котле овес. Того мха, что можно было найти на полянах, не достало бы и одной лошади.

Все время приготовлений Паласар провозился в кибитке с курицей, но когда поспела еда, он, так ничего путного от нее не добившись, вышел и подсел к костру Каспара и десятников. Он взял круглый край черствого хлеба, как на тарелку, покидал на него куски мяса из котелка с непонятной похлебкой, которую сварили наемники, и стал пытаться жевать крупные куски мяса, временами отламывая от края куски хлеба, чтобы ими протолкнуть жесткие комки волокон в горло.

– Послушай, – обратился Дамис к Паласару, – мы все: я, Вильямсон, Петерфинн нанимались к тебе, но ты всем отказал и выбрал Каспара. Почему?

– Я отвечу, только мой ответ будет правдив и поэтому не придется по душе каждому, – предупредил Паласар.

– Мы же не против правды, друзья? – не смутился Дамис. – Мы иногда бываем против того, кто, когда, кому и в какой форме ее излагает, но не против самой правды как, так сказать, высокой идеи тонкой материи. Можешь говорить и ничего не стесняться.

– Я отказал Вильямсону, потому что он слишком труслив. Если бы я взял отряд с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять первый. Я отказал Дамису, потому что он слишком зол и жаден. Если бы я шел с отрядом с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять меня от первого. Петерфинну я отказал, потому что он слишком много врет и сочиняет. Если бы я шел в его отряде, то мне потребовался бы второй, чтобы видеть свет и знать, куда идти. А потом мне было знамение, что вести меня должен некто Каспар, и я стал дожидаться его возвращения.

– Что за знамение? – спросил Дамис.

– Звезды подсказали, – соврал Паласар.

– И что ж это за звезды? – упорствовал Дамис.

– А ты поймешь мой ответ? – не уступал Паласар.

– А чего ж нет?

– А чему ж нынче равен параллакс субсолярной эклиптики Альдебарана? – ввернул Паласар. – А коли не знаешь, то что тебе до звезд!

– Уел! – признал поражение Дамис, поняв, что если Паласар захочет, то в вопросах наблюдения звезд обведет его вокруг пальца.

Вильямсон выслушал свою отповедь спокойно, но уличенный Петерфинн в гневе вскочил на ноги, как только Дамис закончил свой разговор.

– Это ложь! Я не лгал тебе! – набросился он на Паласара.

Повисло короткое молчание. Паласар раздумывал, что следует ответить. Разбить ли Петерфинна с помощью неопровержимых доказательств из его собственных реплик. Так можно нажить врага. Или сгладить «форму изложения» правды. Смех, которым наемники встретили защиту Петерфинна, избавил Паласара от выбора. Он попал в точку, и никаких доказательств не требовалось. Под общий хохот ирландца усадили обратно. Стараясь перекричать спадающий смех, Дамис пытался привлечь к себе внимание:

– Нет, нет, послушайте! Конечно, он много сочиняет. Но при этом не все, что сочиняет брат Петерфинн, настолько вранье, как полное вранье. Вот один раз, вернувшись из какой-то сомнительной авантюры, он рассказал, что на обратном пути повстречал заколдованный замок, который охранял тролль, который заставлял всех путников играть с ним в шахматы. Тех, кто проигрывал, он, тролль то есть, а не Петерфинн, сжирал, разумеется. Наш герой обыграл его, отчего бедняга так ошалел, что задохнулся и умер, проглотив собственный язык. В замке Петерфинн нашел и ублажил ни много ни мало сорок прекрасных девственниц. Я решил, что это обычные выдумки, не стоящие и кружки эля, но через неделю до меня дошел слух, что на женский монастырь, что днях в нескольких не таких уж многих от перевала, епископ наложил епитимью за то, что какой-то бродяга за игрой в кости подпоил вратников сонным зельем и сорок не сорок, но, видно, от души пожеребил… Сведения о приметах бродяги…

– Это вышло случайно! Я уже покаялся в этом! – подорвался на защиту своей чести Петерфинн.

– Мне-то что. Я просто рассказываю.

– Дьявол завладевает душой на время, а Бог живет в ней вечно!

– Пускай, мне-то что. Я историю рассказал.

– Отступник!

– Трепло!

– Антихрист!

– Враль!

– Гори в аду!

– Зашей рот!

– Тысяча чертей!

– И что?

– Тебе в грызло!