Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь

После бани и пельменей Исайчев с Васенко вольготно расположились на удобном диване в гостиной, хотелось часика на два придавить ухом подушку, но принцип был незыблем. Он был таков: дело всегда впереди. Посему, внутренние собравшись, они приготовились слушать.

– Давай, Русак, вываливай проблему, – предложил Исайчев.

Александр в раздумье обошёл пару кругов по гостиной и, кашлянув в кулак, начал:

– Как вы из рассказа отца поняли: есть у нас в Холмогорах, в укромном уголке реабилитационный центр для заслуженных нефтяников области. Место тихое, красивейшее… и озеро есть, и родники бьют и кедровник рядом – в общем глаз не отвесть! На него вся нефтянка края деньгами скинулась. Центр оборудован по последнему слову науки. Там имеется всё и даже больше чем всё. Он по площади небольшой, огороженный трёхметровым железобетонным забором с круглосуточно охраняемым въездом. В общем, мышь не проскочит… Десять процентов от койко-мест мы отдаём Героям Советского Союза по очереди каждой области. Это условие поставило правительство края при выделении земли, а им, соответственно, правительство свыше указало. Деньги на него налогом не облагались. Посему послушаться пришлось. Срок пребывания гостей – три месяца. Месяц назад в центр въехали Герои из Сартовской области. Семь человек. Среди них был некто Романовский Борис Максимович. Регалий, орденов и медалей у человека на троих хватает. Отечественную Войну на кончике пацаном застал, зато потом в составе секретных войск, где только не бывал. В 1980 году повёл эскадрилью вертолётов в Афганистан. Ему тогда пятьдесят исполнилось. Приехал к нам бодрым старичком, они с моим батей нашли общий язык, устраивали шахматные поединки.

– Ваш отец тоже там обретается? – вставил вопрос Васенко.

Русаков усмехнулся:

– Мой батя стоял у истоков нефтянки в Архангельской области. А потом он мой батя… Могу продолжать?

Васенко кивнул.

– Пробыл Романовский у нас две недели и погиб.

– В смысле?! – удивился Исайчев, – залечили старика?

– Его тело нашли на территории центра с растерзанным горлом.

– Растерзанным?! – переспросил Михаил.

– Именно! Была бригада следаков из области. Дело закрыли, как несчастный случай. Говорят, наша охрана проглядела одичавшую собаку, она и загрызла старика.

– А ты, Сашок, несогласен?

– Мишаня, я какой-никакой юрист. Хоть отец бьёт меня по рукам, чтобы не совался куда не следует, но для себя хочу всё же прояснить, что произошло. Я был на месте трагедии. Во-первых, там сбит фокус видеокамер. Везде нормально, а там только панорама вечернего неба. Кто-то явно постарался. Во-вторых, вдоль заботы идёт зелёная изгородь. Листьев, как вы понимаете в это время года нет, но ветки густо сплетены и не видно что за ней происходит, особенно в вечернее время. Так вот: там среди нехоженого снега есть утоптанное место. Я предполагаю утоптанное человеком. Зачем? Кого он ждал? А вот звериные следы начинаются с середины дороги. Получается, что эта одичавшая собака летает? Не думаю! Думаю, её принесли! И главное: ты же помнишь мою любовь к хорошеньким женщинам?

Исайчев хмыкнул и в замешательстве потёр указательным пальцем переносицу:

– Это здесь при чём?

– Так, она с годами ещё крепче стала, поэтому жёнка ко мне отца и приставила…

Исайчев ещё больше нахмурился, произнёс:

– Ну-у-у?

– Женщина у меня есть любимая… Начальник Экспертно-криминалистического подразделения органов внутренних дел области…

– Ну-у-у?

– Недавно… в одну из наших бессонных ночей она поведала интереснейшие факты. Поведала конфиденциально… В течение последних пятнадцать лет в области уже происходили подобные истории и не одна-две, а почти десяток. Находили диких золотых старателей с характерными ранами – растерзанным горлом. Только в прошлом году в течение одной недели в сентябре были убиты два золотоискателя. Причём расстояние от мест трагедий больше трехсот километров. Вот тебе и ну!

– Что в этом особенного, – воззрился на Русакова Исайчев, – у вас здесь места глухие, зверья разного видимо-невидимо.

Александр плюхнулся в кресло напротив гостей и хлопнув себя ладонями по коленям, воскликнул:

– Не зверьём, а именно одним зверем! По выделенным ДНК зверь, убивший последних шесть человек, как, впрочем, и всех остальных, включая Романовского – росомаха! Не разные особи росомах, а одна специально обученная росомаха. Десять лет назад это была росомаха близкородственная нынешней. Кто-то выращивает и обучает росомах убийц. Не мне вам объяснять, что молекула ДНК неповторима, как отпечатки пальцев. Из этого следует, что успеть в течение недели перемахнуть расстояние более трехсот километров, может только зверь, имеющий собственный автомобиль.

– Или если росомаха Хью Джекман. Уверен, у него классная машина.

– Ребята, нужно разобраться во всём этом, – сокрушённо сказал Русаков, – и без вашей помощи я не обойдусь…

Исайчев потянулся за лежащей на журнальном столике пачкой сигарет и, получив на свой вопрошающий взгляд одобрительный кивок, выудил сигарету, прикурив, спросил:

– Я думаю вашим органам внутренних дел эти нюансы известны. Они что не хотят отягощать следствие глухарями? Так?

Русаков промолчал.

– Понятно, – продолжил Исайчев. – Твоя пассия может помогать в этом деле?

– Неофициально.

– По-другому я и не ждал, – Михаил, дважды глубоко затянулся и, затушив сигарету о пепельницу, продолжил, – давай так: сейчас отдыхать, а завтра отвези-ка нас в реабилитационный центр. Я понял ты отца в эти дела не посвящаешь?

Александр встал, готовый проводить гостей по комнатам, на ходу ответил на вопрос Исайчева:

– Отец с виду крепенький грибок-боровичок, ему в этом году восемьдесят три года шарахнуло. Стараюсь оберегать от подобных потрясений. Сказал, что вы прилетели на открытие новой нефтяной вышки.

– Он что не знает о гибели своего партнёра по шахматам?

– Знает… но без подробностей… считает – несчастный случай. И вопрос закрыт.

– А как же? Как мы там вдруг появимся? Он же в центр поехал, – спросил Роман.

– Не волнуйтесь, когда завтра будем готовы выехать, отец начнёт перемещаться в сторону Архангельска. Утром машину пошлю. Хотя он сам за рулём крепче молодого сидит. Всю жизнь по северным дорогам болтался. Опыт! Его не пропьёшь… Но сейчас погода неустойчивая: то пуржит, то подтаивает, слякотно… боюсь одного отпускать…

1944 год. Сартов

Гул взлетающих аэропоездов не разбудил Ефима Мессиожника, валявшегося в конторке склада запчастей на старом пропылённом диване. Он был пьян первый раз за семнадцать прожитых лет.

Всё началось не с момента, когда на базаре он всё-таки взял у старушки царскую медаль за два куска хлеба. И не со встречи у киоска, куда он всё-таки пришёл на свидание с золотозубым блатным парнем. Пожалуй, всё началось с отъезда родителей из Сартова. А может быть, и раньше…

Отец – известный всему городу часовой мастер. Его синенькая будка стояла на Товарке, у переходного моста. Мать заведовала хозяйством интерната для слепых детей. Деньгами не хвастались, но Ефим знал, что считали их каждую субботу, и видел – пачки солидные. Сначала не мог понять, почему папа с мамой не построят хороший дом, а до сих пор живут в тесном подвале с маленькими окошками, в которые видно только ноги прохожих. Что папа скуп, дошло до сознания позже, но не задело – скупость отца не распространялась на единственного сына, в школе не было парня моднее Ефима. Всё было у Мессиожника-младшего, кроме дружбы, любви и уважения сверстников. Почему его не замечают девочки и сторонятся ребята, он понять не мог. Иногда он на несколько часов цепенел, лежал или сидел, уставясь в стену немигающим взглядом. Ласками выводила его из такого состояния мать. Она объясняла: «Это потому, что за ребятами ты не успеваешь. Видишь, тебе по физкультуре даже оценку не ставят. А девчонки ещё глупенькие, подрастут и поймут, что самое дорогое в мужчине – умная голова и положение. Учись хорошо, учись, Фима. Не обращай внимания… Потерпи». Отец выражался грубее:

– Скажу за себя, пусть я провалюсь на этом месте, если обидчики твои не будут чесать тебе пятки, когда станешь умён. Лиса считают хитрым, а он умный!

Война посеяла в семье тихую панику. А однажды, когда отец принёс с ночной улицы листовку, сброшенную с немецкого бомбардировщика, где указывалась точная дата оккупации Сартова, поспешно начали готовиться в дорогу. Быстренько набили и увязали несколько чемоданов, вернули одолженные знакомым деньги, купили билеты. Всю ночь перед выездом Ефим просыпался, разбуженный голосами родителей.

А утром узнал – он пока не едет. Отец повёл его в кладовку, показал, как отпирается сложный самодельный замок, распахнул дверь. Снизу доверху, в несколько рядов, вдоль стен стояли банки мясных консервов, а посредине оцинкованные бидоны с постным и сливочным маслом и много-много ещё чего: чего и Ефим пока не едал.

– Это золото, – сказал отец, отводя глаза в сторону. – Грех оставлять столько добра на разнос.

Ефим стоял не шевелясь. Ему стало жалко себя. В мире, который семнадцать лет воспитывал его, такие люди считались подонками.

Ефим бросился вон из комнаты. Отец сухими пальцами зацепил его плечо, сжал больно, сказал жалостливо: