Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь

В кармане у Мессиожника три солдатских пайки хлеба, взял, когда ехал на товарную станцию разгружать вагон с запчастями для самолётов. Думал, задержится – пожуёт. Вагон не пришёл. На обратном пути остановил Ефим полуторку у Сенного базара, слез, пошёл хлеб на табак поменять. Табак золотая вещь для обмена, за него что хочешь отдадут. Мужик без хлеба потерпит, без табака в военное время совсем худо.

– Нате, бабуся, – протянул Ефим ржаной ломоть.

– Мало, касатик, серебряная она, на зуб пробовала!

– Я ж вам так даю, бесплатно.

– Нет, и нет, и нет, я не нищая. Тогда возьми, возьми, голубок, – старуха сунула ему в руку медаль. Он еле успел её удержать, отдал последние два куска.

Собрался уходить, а перед ним тот же парень в мятой военной фуражке подрагивает коленкой в широкой брючине, скрипит носком новенького сапога.

– Положил я на тебя глаз, кореш. Если нужна будет медалька этой войны с документом, с утра к пивному ларьку жмись, засеку. Где вкалываешь-то? Фабричный? Ну, ну, не особенно-то буркалами блести… Может ещё чем интересуешься, так мы завсегда…

Ефим осмотрел, нестоящего на месте шнырялу, едва слышно произнёс,

– Антиквариат… подлинники… старинные…

Пройдоха заблестел глазами:

– Дедовское старьё? Этого добра сколько хочешь… на что менять будешь?

– А на что надо?

– На довоенные консервы, самолучшие: икру, осетрину, американскую тушёнку говяжью, балтийский шпрот…

– Куда приносить?

Шныряла сунул в ладонь Мессиожника бумажку,

– Позвони, как созреешь…

2010 год. Село Холмогоры. Дом Русакова

Исайчев с Романом Васенко прежде чем войти в избу Русакова по примеру хозяина у порога обмели веником унты[1 - Унты? (от эвенкийского унта- «обувь», «сапог») – разновидность меховой обуви, сапог для холодного и очень холодного климата. В одном варианте делаются на резиновой или кожаной подошве, утепление из собачьей (ступня) и овечьей…], любезно привезённые Александром Егоровичем прямо к самолёту. У трапа, прежде чем выдать гостям обувку, Русаков презрительно осмотрел их модные ботинки:

– Не в Венецию прибыли, господа, здесь вам не тут. Север!

Через двадцать минут поездки гости поняли, насколько был прав хозяин.

Воздух звенел и колол тонкими иголочками их ещё не успевшие замёрзнуть лица. Усаживаясь на переднее сиденье автомобиля, Русаков бросил водителю:

– Сеня, позаботься о медвежьих комбинезонах для наших гостей. Ты теперь работаешь с ними, чтоб не одного волоска… понял?

Угрюмый Сеня молча кивнул.

Дом Русакова не оправдал ожидания Исайчева и Васенко, но тем самым даже обрадовал друзей. Это была обычная крепко сколоченная изба из нецилиндрованных стволов «железного» дерева лиственницы. Никаких изысков и излишних украшений.

Осмотрев залу, Роман не удержался тихим голосом пропел:

Новая светёлка чисто прибрана:
В темноте белеет занавес окна;
Пол отструган гладко; ровен потолок;
Печка развальная стала в уголок

Воздух в избе стоял особенный, пряный, наполненный ароматами сухих трав, еловой хвои, печёного теста. Некрашеное дерево излучало мягкий приглушённо золотистый цвет. По полу тянулись радужные домотканые половики или дорожки, впрямь напоминающие лесную широкую тропинку.

– Кто ж у тебя тут хозяйничает, коли жена в Архангельске? – спросил, рассматривая жилище и усаживаясь на полукруглый кожаный диван Исайчев.

Боковая дверь тихонько скрипнула и на её пороге показался пожилой с довольной улыбкой на лице мужчина. Его голова была лыса как коленка, только от виска по загривку и опять до виска едва проклёвываясь, рыжела узкая полоска сбритых волос. Припадая на одну ногу, человек вышел на середину зала и пристальным колющим взглядом изучил гостей, прежде чем протянуть руку для приветствия, пояснил:

– Мы с Колькой и хозяйничаем. Привыкли. Всю жизнь без мамки. Егор Ильич Русаков – отец Николая. Давайте прямо с порога в баньку и за стол, я пельмешек налепил. Северные с медвежатиной, – и дождавшись, когда лица мужиков расцветут предвкушающей улыбкой, обратился к сыну, – тебе, Саша, сегодня Семён нужен? Собираешься на промысел ехать? Или уж завтра гостей в курс дела вводить будешь?

– Да мы… – начал Исайчев.

Но Александр Егорович, неожиданно прервав гостя, обратился к отцу:

– Ты ехать куда-то нацелился?

Старик кивнул:

– Да. Пусть Семён отвезёт меня в реабилитационный центр. Хочу проведать летунов.

– Летунов? Кого же здесь так величают? – поинтересовался Васенко. Он удовлетворял любопытство, расхаживая по гостиной и, заглядывая в каждое окно, осматривал дворовые постройки.

– К нам по заявке Министерства обороны прислали ветеранов – бывших заслуженных лётчиков… – пояснил младший Русаков.

Старик вновь кивнул:

– Я в юности хоть и недолго в лётном учился, но к парящей братии себя причисляю. Со дня открытия центра разные Герои у нас были, а сейчас впервые лётчики. Тянет пообщаться… молодость вспомнить… Да и вашим разговорам мешать не хочу…

Русаков одобрительно взглянул на отца, попросил:

– Спасибо. Скажи Семёну пусть завтра часикам к десяти подруливает… и про комбинезоны для гостей не забудет.

Исайчев, разглядывая хлипкую фигуру старика, не удержался, спросил:

– Чего же недоучились Егор Ильич? Случилось что?

Русаков старший кашлянул в кулачок, посмотрел увлажняющимися глазами:

– Вспоминать об этом не люблю… Меня тогда в особое училище зачислили – в планерное. Таких на всю страну два было. Курсантов готовили для работы с партизанскими отрядами. Планеристы лётчики особые универсальные. Как-то начальство решило проверить наши охотничьи навыки. Сплоховал я на той охоте. Не добил кабанчика, а он хитрее человека оказался. Порвал ногу в клочья… Врачи думали вовсе ходить не буду… – обречённо взмахнул рукой старик, – ладно… дело былое…

Егор Ильич потоптался на месте и ещё раз, обмерив гостей взглядом, спросил:

– Новую скважину запускать, когда будите? Чего тянете? Пора уже…

– Так, затем и приехали, – неожиданно для себя ответил Исайчев, и боковым зрением заметил, как, после его слов, Александр чуть кивнул.