Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

– С этим мне все понятно. Скажите, Петер, я слышал, на Олероне создается интернациональная бригада из добровольцев, готовых воевать на стороне повстанцев.

– Да, есть такое. Вы понимаете, Штефан, что вы в своем желании свернуть шею Рейху не одиноки. Все больше людей, живущих в Рейхе, начинают осознавать неправедность этой войны, когда людей убивают только за то, что они хотят жить по-другому, по-своему. Люди с обостренным чувством долга, справедливости и твердой жизненной позицией, у которых в голове мозги, а не набор из мишуры националистических клише и лозунгов, понимают, что Рейх, погрязший по самые уши в коррупции, когда большинство, работая с утра до ночи, с трудом перебиваются, получая гроши, считая каждую копейку, обслуживают крохотную верхушку, которая жирует, живя над законом и плюя на закон.

Они – эта самая верхушка, – прировнявшие себя к богам, забыли, что есть не только божьи, но общечеловеческие каноны, считая простых граждан идиотами, никчемным быдлом, просто придатками, созданными, по их мнению, лишь для того, чтобы они, боги, могли вкусно есть и сладко спать, милостиво разрешая им обеспечивать себя и ухаживать за собой.

Корпорации и банки, принадлежащие этой же самой верхушке, вконец обалдевшие от своей полной безнаказанности и сверхприбылей, обдирающие рядовых граждан как липку, готовы смешать с грязью, затоптать любого, кто не согласен с таким мироустройством. А депутаты сената – эти жадные, подлые, двуличные, бесхребетные приспособленцы, эти сладкоречивые подонки, избранные из каждого протектората в сенат для того, чтобы отстаивать интересы своего народа, за возможность подбирать крохи со стола олигархов быстренько забывают об обещаниях, данных своим избирателям, дружно голосуют за такие законопроекты, что волосы становятся дыбом, лишь бы угодить власть имущим.

Рейх – с его человеконенавистнической политикой, неприятием чужих мнений и желаний, превосходством одной расы над другими, делением людей по национальному признаку – насквозь прогнил, и Олерон станет тем поворотным моментом, тем отправным пунктом, когда Рейх все-таки поскользнется и расшибется в пух и прах, а верхушке Рейха и ее приспешникам наконец выпустят кишки. Поэтому и появились такие люди, готовые драться и отдавать свои жизни за светлое будущее всего человечества, за честь, за справедливость. Среди них, как ни странно, много немцев и даже англосаксов – людей, которым по рождению дано право считаться высшей расой и которые, казалось бы, могли быть довольны своим привилегированным положением в обществе.

– И они все, чтобы вступить в интербригаду, добираются до Олерона так же, как я?

Холечек внимательно посмотрел на меня.

– Каждый по-разному, у каждого свой путь, – ответил он уклончиво. – Но если есть желание и четкое понимание того, чего ты хочешь, то человек обязательно найдет свою дорогу.

Наконец диспетчер космопорта дал добро на посадку. Мы пробежались по полосе и примкнули к одному из многочисленных рукавов шлюзов. Перед тем как надеть шлем, Холечек сказал:

– Сейчас мы пройдем таможенный контроль, после этого я передам вас под опеку нашего парня – докера, который в обход таможенной системы проведет вас на корабль. Таким образом для всех будет считаться, что Штефан Дорн находится здесь, на базе «Депо сортировочное». Понятно? Яр Ковалефф остается в клинике СОМНО на СТК 3, Штефан Дорн будет находиться на базе «Депо сортировочное».

«Интересно, кто же тогда летит на Олерон? Вот это задачка», – подумал я про себя.

– Ну что, Штефан Дорн, удачи вам и ждем вас через месяц, – Петер протянул мне руку.

– Спасибо вам, Петер, за все и, ради бога, еще раз извините за бутерброды, я не со зла.

– Ну что вы, Штефан. Я счастлив, если вам понравилось, было вкусно и вы получили удовольствие.

– Еще какое.

Рукопожатие в перчатке скафандра получилось неуклюжим, довольно забавным, но очень теплым. Старший санитар Холечек мне начинал нравиться.

Мы надели шлемы и вышли из дисколета. Опять уже знакомая процедура прохождения таможенного аппарата. Опять долго плутали по лабиринтам коридоров, пока не оказались в небольшой комнатушке-подсобке, заваленной всяким хламом, где нас поджидал, сидя на лавке, облокотившись о стенку, раскинув широко ноги, человек в оранжевом скафандре докера. Я так понял, это и был тот парень, который должен переправить меня на корабль.

– Ну и сколько можно ждать? – вместо приветствия сразу наехал он.

– Извини, Марк, долго посадки не давали.

– Не давали им. Значит, раньше надо вылетать, спать надо меньше, чтобы вовремя прибывать на место. Я тоже здесь не могу целый день торчать, ожидая пока его святейшества соблаговолят появиться. У меня, кроме вас, дел и обязанностей вагон и маленькая тележка, – ворчал Марк.

– Ну все заканчивай, Марк, хватит, что ты ворчишь как старый дед. Извини. Больше такого не повторится, принимай человека и проводи куда следует.

Марк поднялся с лавки, буркнул:

– Пошли за мной и не отставай, – зашагал вперед, не оборачиваясь, совершенно уверенный в том, что я следую за ним.

Я махнул рукой на прощание Петеру и поспешил за Марком. Еще немного поплутав, Марк толкнул неприметную дверь с надписью: «Только для персонала», и мы вышли в шахту-туннель, по которой туда-обратно сновали погрузчики и кары с грузом. Возле ближайшей стены стоял обшарпанный погрузчик. Мы по лесенке забрались в высокую стеклянную кабину. Марк, взявшись за руль, щелкнул на приборной панели какой-то тумблер, приборная доска ожила. Марк, переключив скорость, нажал на газ. Погрузчик издал странный хрюкающе-визгливый звук, весь затрясся, напоминая больного, подхватившего неизлечимую форму лихорадки, немного задумался, а потом – как будто кто-то дал ему хорошего пинка под зад, тем самым придав нужное ускорение, – сорвался с места и как оглашенный рванул вперед, врываясь в нескончаемую ленту мчавшихся по своим делам каров.

Получилось чересчур лихо, потому что, вливаясь в общий поток, Марк умудрился подрезать грузовой кар, сзади раздался душераздирающий визг тормозов, а в наушниках скафандра – мат. Водитель кара, не стесняясь в выражениях, довольно витиевато обвинял Марка в нестандартной сексуальной ориентации, достаточно нелестно высказываясь о его, Марке, матушке, батюшке и о всех его родственниках вместе взятых. А также выказал свое крайнее недоумение и глубокое сожаление по поводу того, что родители Марка своевременно не воспользовались контрацептивными средствами защиты. Марк, сохранявший олимпийское спокойствие, пропустил все эти нелицеприятные высказывания в свой адрес мимо ушей, просто сжав левую руку в кулак, вытащил средний палец и, открыв окошко кабины, показал водителю кара всем с детства знакомый жест, обозначающий сами знаете что, чем заслужил в свой адрес новую порцию изощренных ругательств и твердое обещание натянуть его глаз на жопу. Правда, как он это сделает и как после этого действа будет выглядеть сам Марк, водитель не уточнил.

Из туннеля мы, трясясь и слегка подпрыгивая, вырвались на оперативный простор космодрома – боже, какая эта махина! Самое интересное, я ждал, что лунное притяжение, которое меньше земного, сыграет с нами злую штуку: как мы только выедем из шахты туннеля космопорта, наши тела в кабине от перепада подпрыгнут вверх. Поэтому, чтобы предостеречь неприятный инцидент, заранее пристегнулся. Заодно поинтересовался у Марка, почему он игнорирует эту меру. Марк, уверенно лавировавший между припаркованными звездолетами, шаттлами, погрузчиками, заправщиками и грузовыми карами, на секунду оторвавшись от руля, мельком посмотрел на меня, коротко бросил, продолжая свое филигранное маневрирование:

– Это лишнее, под всей бетонкой космодрома создано искусственное земное притяжение.

Марк подкатил к небольшому двухпалубному звездолету, на борту которого красовалась фосфоресцирующая громадная достаточно симпатичная зеленая акула с хитрым прищуром глаз, с грациозно изогнутым гибким телом и с разинутой пастью в три ряда белоснежных зубов, и, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений по поводу того, кто в действительности был изображен на борту, зеленой же краской, готическими буквами было выведено название корабля: «Зеленая акула».

Я засмотрелся на зеленую хищницу. «Ну точь-в-точь Кейша, как будто с нее писали», – подумал я, мысленно сравнивая изображение с оригиналом, я имею в виду с Кейшей. Вообще-то это только так этот звездолет считался небольшим – на самом деле очень огромная штуковина, и грузов на борт брал немало. Стоял он перпендикулярно лунной поверхности, подпираемый гигантскими опорами, аппарель люка заднего грузового отсека была откинута и покоилась одним концом на бетонке космодрома, являясь тем самым трапом, по которому в брюхо звездолета погрузчики доставляли грузы, которые время от времени подвозили грузовые кары.

Марк с ходу зацепил манипуляторами контейнер, который только что привез со склада космопорта кар, и мы по аппарели заехали в пещеру грузовой палубы корабля, доехав до конца палубы, заскочили в лифт, поднялись на вторую грузовую палубу.

– Все, приехали, – сказал Марк, выехав из лифта и тормозя погрузчик. – Как добраться до кубрика с каютами, знаешь?

Я кивнул.

– Свободен.

Я слез с погрузчика, и Марк тут же громыхая укатил в дальний конец палубы, пристраивая контейнер. Я же свернул налево, поднялся на несколько ступенек к лифту, которым пользуется экипаж, нажал на кнопку, на которой было написано: «Кубрик». Лифт, убегая у меня из-под ног, поднял меня вверх, створки шлюзовой перепускной камеры разъехались. Из камеры я попал вначале в небольшую комнатушку – блок санитарной обработки, а затем в гардеробную, где экипаж на случай спуска на грузовые палубы или же выхода на поверхность в агрессивную среду надевает скафандры. Здесь же в особом шкафу хранились всевозможные инструменты, которые могли время от времени понадобиться экипажу при мелких ремонтных работах. За дверью находился коридор, в нем располагались каюты для экипажа, заканчивался коридор дверью, которая скрывала капитанский мостик, откуда экипаж управлял судном.

Вступив в совершенно пустой коридор, я буквально кожей почувствовал, что за мной кто-то внимательно наблюдает, еще выработанное на фронте чувство, заранее предупреждающие меня об опасности, сработало и подсказало: «Будь внимателен, ты под чьим-то пристальным присмотром». Но, с другой стороны, что следившие за мной могли увидеть – неуклюжую фигуру в оранжевом скафандре, бредущую по коридору в поисках нужной каюты, поди разберись, кто это такой. Кстати о каюте, я как-то забыл спросить, как мне найти нужную. Что же мне сейчас носом тыркаться в каждую дверь как слепой котенок? Нет, экипаж оказался крайне предупредительным, на одной из дверей висела красная табличка «Для гостей».

Я толкнул дверь. Она оказалось не заперта. Оказавшись в типовой каюте, которая отличалась от других только присутствием здорового холодильника и вакуумной печи для разогрева полуфабрикатов. Я сразу, по настоятельному совету Холечека, включил серебряную коробочку, лишь только после этого с облегчением стащил с себя уже порядком поднадоевший мне скафандр и мстительно запихал его в шкаф. На прощание от всей души пнул его ногой. Открыл холодильник: стандартный набор из субпродуктов, которые после сказочной ветчины из свертка Холечека совсем не возбуждали во мне никакого аппетита. Вытащил из холодильника прохладную малипусенькую запотевшую бутылочку кока-колы, как называла мама сей разрекламированный еще издревле напиток – «пойло для идиотов», отпил пару глотков, пузырьки радостно ударили в нос.

Еще раз с тоской оглядев каюту, в которой мне предстояло безвылазно тусоваться целых пять дней, завалился на койку, жалобно всхлипнувшую подо мной, и задал сам себе извечный вопрос: «Что делать?» Есть не хочу, пить не хочу, копаться в своей голове, забавляясь чужими воспоминаниями, тоже не хочу, а что же я хочу? Оказывается, вообще ничего, такой вот я великий нехочуха. В конечном итоге под мысли, а чем же я буду заниматься все эти пять дней во время полета, я заснул и даже не заметил, как закончилась погрузка и «Зеленая акула» стартанула с лунной базы «Депо сортировочное», хищно облизнувшись, начала жадно пожирать парсеки космического пространства.

Это был один из самых скучных моих полетов. Книг не было, гологравизор показывал всякую дребедень, в основном мыльные оперы и несколько абсолютно безмозглых, без какого-либо мало-мальского сюжета боевиков. Не знаю, какой дебил составлял фильмотеку на этом корабле, но по этому поводу я выдвинул свою личную гипотезу. Возможно, список фильмов составляли не случайно, а специально, чтобы пассажиры, отправляющиеся на Олерон, во время полета насмотревшись этой хрени, отупели окончательно, превратившись в законченных имбецилов, и не смогли нанести хоть какой-нибудь ощутимый вред Рейху. Здесь я видел явные происки сторонников герра Канцлера и сподвижников Рейха. По кораблю прошвырнуться нельзя, даже в коридор, пришлось все дни тупо отсыпаться и вдоволь, до отвращения отъедаться невкусной едой.

Наконец я почувствовал, как звездолет заходит на посадку. И хотя в каюте не было иллюминаторов, можно было на все сто процентов утверждать – мы садимся на Олерон. Как только я понял, что звездолет начинают разгружать, достал из шкафчика и начал натягивать на себя ненавистный скафандр. Мне даже показалось, что теперь он, в свою очередь, очень мстительно улыбался и даже откровенно, хотя и абсолютно беззвучно издевался надо мной, от всей своей «скафандровой души» хохоча, радуясь своей маленькой победе. «Ничего, оранжевый сучонок, хорошо смеется не тот, кто последний, а тот, до кого позднее всех доходит. Понял?» Мне показалось, что скафандру мое замечание не понравилось, он перестал ржать и задумался. «Вот так, будешь знать, как смеяться надо мной».

– Стоп, стоп, стоп, – остановил я себя. – Я что, разговариваю со скафандром? Ты что, Яр, совсем с ума спятил? Пять дней ты был заперт в каюте, оставшись один на один с собой, и, не найдя себе лучшего собеседника, решил пообщаться с этим оранжевым чмом. Тебе лечиться надо, шизик.

Хотя опять же, где-то я читал, что, когда человека помещают в одиночную камеру, он сначала, чтобы не было так скучно, начинает разговаривать сам с собой, а потом по истечении некоторого времени у него шарики за ролики заскакивают и он по-тихому сходит с ума, потому что еще неизвестно, что такого страшного ты мог рассказать самому себе и какую правду-матку резануть. Короче, бегом на волю, к людям.

Я шагнул в коридор, он, как в первый день нашего знакомства, был совершенно пуст, и опять меня посетило тоже самое чувство, что за мной внимательно наблюдает как минимум пара внимательных глаз. Выходил я из корабля почти тем же самым маршрутом, что и заходил в него. Отличие состояло только в том, что на пассажирском лифте я спустился до первой грузовой палубы, здесь уже вовсю суетились несколько небольших погрузчиков, которые резво хватали, казалось, неподъемные для них грузы и тащили их из недр корабля наружу, этим они очень напоминали деятельных муравьев. Выйдя через распахнутую аппарель мимо снующих погрузчиков, ступил на бетонку космопорта.

Космопорт был совсем маленький, какой-то местечковый, невдалеке находилось стеклянное здание в три этажа для наземных служб и персонала, но чего-то не хватало. Рядом на разгрузке стояли еще два звездолета, облепленные небольшими погрузчиками. Наконец до меня дошло чего не хватает, я совсем не увидел складов, ни одного даже самого маленького ангара. А куда же исчезают грузы? Ответ получил сразу же, как скосил свой взгляд влево: погрузчики с грузами, пристроившись друг за другом в длинную очередь, уезжали под землю, видимо, все складские помещения находились именно там. Оттуда же выезжали уже опустошенные погрузчики, деловито следовавшие за новой порцией груза. Я взглянул на палящее вовсю олеронское светило, на марево, плывущее над колесами погрузчиков и бетонкой космопорта, и сильно обрадовался, что я в скафандре. На поверхности было настоящее пекло, а в скафандре с его микроклиматом мне было очень комфортно, и жары я не ощущал никоим образом. «Вот видишь, я же говорил, что я необходим», – мысленно вякнул скафандр. Я его также мысленно поблагодарил, но послал в жопу и порекомендовал немедленно заткнуться, что он и сделал, правда с некоторой обидой.

Метрах в ста от меня стоял боевой сепаратистский джип «Патриот», раскрашенный под светло-зеленый камуфляж, с затонированными бронированными стеклами и башенкой крупнокалиберного пулемета на крыше. Возле джипа стояла маленькая, худенькая, черноволосая девушка в зеленой форме и махала мне рукой. Поскольку рядом никого, кроме меня, больше не было, я так понял, что махала она все-таки мне, из чего я сделал вывод, что она тот человек, что встречает меня. Подойдя к ней ближе, я увидел не молоденькую девушку, а взрослую женщину лет тридцати пяти с погонами майора. Она не была красива, но притягательность ей придавали очень живые, властные, карие глаза, в глубине которых жила глубокая печаль. О том, что женщина перенесла какую-то трагедию, говорили чуть опущенные уголки плотно сжатых губ и седая прядь в иссиня-черных волосах, подстриженных под каре.

– Штефан Дорн? – обратилась она ко мне таким голосом, что несмотря на ее маленькую худую фигурку одной фразой и взглядом сумела сразу расставить все акценты и приоритеты, моментально обозначив, кто здесь руководитель, а кто подчиненный, отделив меня от себя невидимой пограничной полосой, которую я не должен даже помышлять переходить.

Ее голос, ее манера держаться, прямая спина сразу выдавали в ней очень сильную, неординарную, несгибаемую личность. Обычно когда такие люди входят в комнату, то все находящиеся там невольно вскакивают, им становится неуютно и сразу хочется встать по стойке смирно. А затем, не рассуждая и не задумываясь, выполнять любое распоряжение этого человека. Я после ее то ли вопроса, то ли утверждения о том, кем я являюсь, чуть сам не вытянулся в струнку и руки по швам, но вовремя одернул себя, не дав сработать выработанным армейским инстинктам, вспомнив, что Штефан в армии не служил. Ответил просто, немного пельменисто, как штатский:

– Да, так и есть, я Штефан Дорн.

– Майор Алена Бортко, – козырнула она и тоном, не терпящим возражений, продолжила: – Садитесь в машину.

Открыв дверцу, я усадил себя на жесткое заднее сиденье. Алена присела рядом со мной. За рулем сидел крепкий мужчина в звании сержанта, лица его я не видел, только стриженый загорелый затылок, поломанные уши и бычью шею, из чего я сделал вывод, что сержант не просто водитель, этот парень серьезно занимается единоборствами, а еще наверняка является телохранителем Алены.

– Здравствуйте, – он, не поворачивая головы, вежливо поздоровался со мной.