Секундант Его Императорского Величества

– Данзаса «в противозаконном согласии, по убеждению покойного Пушкина, быть при дуэли со стороны его секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли».

Действия подсудимых квалифицированы по артикулам 139 и 140 Воинского устава, статье 168 тома 9 и статьям 173, 174, 332, 334 и с 349-й по 357-ю тома 15 Свода законов Российской империи.

Наказание, предложенное генерал-аудиториатом:

– Геккерена – лишив чинов и приобретённого им российского дворянского достоинства, написать в рядовые;

– Данзаса – выдержать под арестом в крепости, на гауптвахте, два месяца и после того обратить по-прежнему на службу;

– преступный поступок Пушкина по случаю его смерти предать забвению.

Император на докладе собственноручно написал: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты. НИКОЛАЙ. С.-Петербург. 18 марта 1837 г.»

Прочитанные страницы содержали общую информацию о дуэли и её расследовании, проведённом в феврале-марте 1837 года: как его организовали, круг участников, чем закончился суд. «О начале судебного расследования произошедшей дуэли распорядился император Николай Первый, – начал вспоминать и бегло рассуждать про себя Гребнев. – В нашем понимании следствие и суд находились на контроле у главы государства. После ревизии дела во второй инстанции – в генерал-аудиториате Военного министерства император производил утверждение – конфирмацию – судебного решения и выносил окончательное суждение о наказании подсудимых. Это понятно: установленная законом процедура, самодержавие всё-таки».

Дантес служил в конном полку, и Гребнев припомнил, что шефом лейб-гвардии конного полка Отдельного гвардейского корпуса по традиции являлся сам император Николай Первый. Офицерам этого полка выплачивалось содержание по высшей ставке.

Гребнев вспомнил, что для проведения расследования и суда согласно военно-уголовному законодательству была назначена группа армейских офицеров из семи человек вместе с аудитором, имевшим специальную подготовку военного юриста. Судебную комиссию возглавил полковник, в комиссию включили двух капитанов (ротмистра и штабс-ротмистра конного полка), двух поручиков и двух прапорщиков (корнетов). Судили двух офицеров и одно гражданское лицо, к тому моменту уже умершее. Все участники процесса являлись дворянами. Судьба судей впоследствии сложилась обычным образом. Аудитор – не дворянин и в соответствии с законом не являлся и не мог быть членом судебной комиссии. Дворяне судят дворян – равные судят равного. Это тоже было понятно.

Причины дуэли, указанные Комиссией военного суда в сентенции:

– «между подсудимыми камергером Пушкиным и поручиком бароном де Геккереном с давнего времени происходили семейные неприятности».

Причины дуэли, указанные генерал-аудиториатом в определении:

– «Предшествовавшие сей дуэли неудовольствия между камер-юнкером Пушкиным и поручиком бароном Егором Геккереном возникли с довольно давнего времени. Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейственного спокойствия и святости прав супружеских»;

– «…кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма…»

Материалы дела не содержат полученных Пушкиным анонимных писем или копий их текстов.

Непосредственная причина дуэли, указанная генерал-аудиториатом в определении:

– «26 января сего года Пушкин по получении безымянных писем послал к отцу подсудимого Геккерена, министру нидерландского двора, письмо, наполненное поносительными и обидными выражениями. Следствием сего письма был вызов на дуэль, предложенный Пушкину от Геккеренов… По изъявленному Пушкиным на это согласию избраны секундантами…»

Такая же непосредственная причина дуэли указана в сентенции полкового суда.

Воинские начальники подсудимых, от командира полка до командира корпуса, представили по результатам расследования мнения об обстоятельствах дуэли и наказании её участников. Из пяти командиров о причинах дуэли высказались четверо. Под предлогом смерти Пушкина военное командование посчитало вопросы о причинах дуэли не подлежащими достоверному выяснению и указало, что вызов на дуэль со стороны Геккерена обоснован оскорблением его чести Пушкиным. Оценка действий Геккерена по отношению к Пушкину фактически не дана: одно мнение содержит предположение об оскорбительности этих действий и в одном мнении высказано косвенное суждение о содержании записок, посылавшихся Геккереном к Наталье Пушкиной.

Документов под грифом «секретно» четыре: о повелении императора об организации расследования и суда; о направлении в Комиссию материалов, поступивших от следователя Галахова; об обстоятельствах дуэли; о причастных к дуэли лицах, установленных следователем в первые дни расследования.

В справке за подписью председателя Комиссии указано, что он наставлял всех присутствующих, «что в суде случится, хранили б тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» Петра Первого (апрель, 1715 года).

В деле имеются:

– справка, подписанная председателем Комиссии, о том, что 3 и 9 февраля он наставлял судей, «дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали (приводили на память) свою совесть», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения…»;

– клятвенное обещание двух судей-корнетов, без даты, приговаривать и осуждать по воинским уставам «право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христовом» – к присяге приводил священник Зиновьевский;

– справка аудитора о том, что 6 и 9 февраля судейская присяга для напоминания прочтена («присутствующие на пред сего неоднократно при судах уже бывали»), а асессоры-корнеты к оной приведены;

– подписка подсудимых от 6 и 9 февраля о согласии с составом суда;

– определение Комиссии от 13 февраля об окончании расследования;

– рапорт аудитора от 14 февраля о необходимости провести дополнительные следственные действия, в том числе истребовать объяснения от «жены камергера Пушкина»;

– выписка из материалов дела от 19 февраля, в которой Комиссия, рассмотрев рапорт аудитора, определила, «дабы требованием оных (объяснений от вдовы Пушкиной) не расстроить её», привести дело к решению;

– подписка подсудимых от 19 февраля о том, что пристрастных допросов не было.

Мыслей о причинах дуэли, кроме тех, что у него уже сложились раньше, у Гребнева не возникло, и задерживаться на этом вопросе он не стал.

«Отношение военного министра к командующему Отдельным гвардейским корпусом, передающее распоряжение императора, имеет гриф “секретно”. Секретными являются и документы за первые два дня следствия, в которых сообщается о выявлении лиц, участвовавших в дуэли. Ещё председатель Комиссии судей наставлял участников процесса хранить обо всём тайну. Однако само военно-судное дело не имеет обозначенного уровня секретности. Получается, что в начальный период расследование производилось в условиях секретности, но в дальнейшем это не нашло подтверждения в присвоении секретной категории самому делу. Государственных секретов пока не видно, секретность первоначальных документов будем считать обычной бюрократической процедурой, – проговорил про себя Гребнев. – Кроме того, с 1820 года, а может, и с более раннего времени Пушкин находился под негласным надзором полиции, и материалы по вопросу надзора секретны.

До начала разбирательства по делу выполнены подготовительные действия. Председатель военно-судебной Комиссии, полковник, в соответствии с законом призывал всех “судить по совести” и своей личной подписью удостоверил данное обстоятельство в определении Комиссии. Члены её приведены к присяге. Для тех, кто ранее уже неоднократно участвовал в судебных заседаниях, текст присяги зачитывался для напоминания. Два корнета, назначенные судьями в первый раз, принимали присягу впервые. К присяге приводил священник. Принимая присягу, как того требовал закон, он предупреждал “об ответе за дела свои на Страшном суде Христовом”, что подтверждено его подписью в клятвенном обещании судей. Полковник самодеятельностью не занимался и знал, о чём под протокол надлежало говорить с назначенными судьями, – продолжал рассуждать Гребнев. – Священник тоже следовал принятому порядку. То есть закон требовал от судей при исполнении судейских обязанностей обращаться к совести, а церковь – помнить об ответе за дела свои на суде перед Богом. А что, собственно, имеется в виду, когда в присяге говорится о людских делах и о Божьем суде за них? – думал Олег Петрович. – Что такое “людские дела”, понятно. А что значит “суд Божий”? Это означает, что придёт время и судить будет Бог по закону Божьему. Надо понимать, присяга призывает: “Совершая дела свои, соблюдай закон Божий”. Это, конечно, ясно людям того времени. А что значит “жить по закону Божьему”?»

Гребнев быстро повернулся к монитору и набрал в поисковике «жить по закону Божьему». Через минуту он читал: «В первую очередь это значит соблюдать заповеди. Заповеди Божьи – внешний закон, данный Богом в дополнение к ослабевшему (вследствие греховной жизни) у человека внутреннему ориентиру – совести». Вот как оказывается.

«Председатель Комиссии – армейский полковник – и церковный священник имели в виду одно и то же. Значит, наличие совести у судьи – важное условие судебного процесса. Как это понимать?» – опять задумался Гребнев, потом повернулся к монитору и набрал в поисковике запрос. Вскоре он читал, что в главе XXIV Устава воинского Петра Первого сформулировано требование, что высшему военному судебному чину «надлежит быть не токмо учёному и в военных и прочих правах, но при том осторожному и благой совести человеку, дабы при написании и исполнении приговору преступитель оным отягчён не был». «Понимать надо так, – решил Олег Петрович, – что благая или хорошая совесть судьи является гарантией для подсудимого от незаслуженного наказания – несправедливого приговора, неправосудного суда».

Он подумал, что тратит время на то, чтобы понять смысл написанного в документах, тогда как человеку XIX века всё было понятно с самого начала. «Далеко мы ушли, если, изъясняясь на одном языке, не сразу понимаем, о чём говорило предыдущее поколение, – сделал он вывод. – Раньше не обращал на это внимания и не задумывался. Узнал что-то новое, значит, не зря трачу время».

Тут он вспомнил, что в наши дни судья при вступлении в должность тоже принимает присягу, поискал в интернете и прочитал, что, согласно её тексту в Федеральном законе, судья клянётся быть справедливым, как велит его совесть, при этом упоминания об ответственности и Божьем суде в присяге нет. Гребнев посмотрел, что быть справедливым означает «правильно вести себя, чтобы поступки, мысли и слова соответствовали истине, правде, норме». Прочитанное его не заинтересовало, он только вспомнил картину «Что есть истина?», где тему обсуждают Христос и Пилат, и решил, что ему до них далеко. «Нет упоминания об ответственности и Божьем суде, и не надо. А то как бы это могло выглядеть в нашем суде сейчас? Судья выходит и объявляет присутствующим, что судить будет по своей личной совести, потому как самому судимым быть на Страшном суде после смерти. Что будет затем происходить в зале заседаний? Что-то я не туда зашел…» – решил Гребнев.

Индивидуальность членов суда в документах не прослеживалась: никто не высказывал особого мнения, не отказывался подписывать определения и приговор, вопросы, заданные подсудимым и свидетелям, составлял аудитор. Олег Петрович ещё подумал, что судей семь человек и у каждого, наверное, имелось своё представление о совести. То, что судьи принадлежали к одному – дворянскому – сословию и были офицерами, вероятно, предполагает, что их представления о совести в основном совпадают.

На этом месте он решил, что хватит рассуждений. «Не слишком ли я увлёкся? Какое отношение к сегодняшнему дню имеют упоминания о совести в уголовном деле давно прошедших времён? Вообще, полезно почитать повнимательнее, что такое совесть», – отметил Гребнев, признавая, что для ясного понимания вопроса у него недостаточно знаний, а разобраться хочется.

«Продолжим, – решил Олег Петрович. – Был момент, когда Комиссия определила окончить расследование. После этого аудитор обратился к ней с рапортом, в котором указал, что необходимо допросить жену Пушкина. Однако Комиссия отказалась проводить её допрос. Многое из того, что установлено при расследовании, допрос Натальи мог бы подтвердить или опровергнуть, но она осталась не допрошена. Решение не допрашивать Наталью Пушкину принято открыто и отражено в материалах. Не хотели “расстраивать вдову”, – отметил он. – Подсудимые своими подписями выразили согласие с составом суда, отводов судьям не заявлено. Они же своими подписями подтвердили, что пристрастных допросов не было. Почему-то к подписям господ офицеров хочется относиться уважительно и с доверием. Будем считать, что офицеров не подвергали физическому, эмоциональному или психологическому давлению. Значит, показания давались осознанно и всё, сказанное на процессе, и всё, что находится в деле, несёт свой изначальный смысл и имеет значение».

В кармане пиджака беззвучно завибрировал смартфон. Посмотрев на экран, Олег Петрович понял, что звонит жена.

– Да, дорогая? – ответил он на звонок.

– Приезжай пораньше, всё-таки праздник… – по голосу Светланы чувствовалось, что у неё хорошее настроение.

Гребнев посмотрел на часы и понял, что задержаться дольше не удастся.

– Уже собираюсь.

– Ждём тебя!

Телефонный звонок немного раздосадовал Гребнева – он не любил, когда работу прерывали. Но сегодня должна наступить новогодняя ночь, и Олег Петрович собирался встретить Новый год в кругу семьи в своём загородном доме, поэтому пора ехать. Текст справки имелся на домашнем ноутбуке. Гребнев откроет его, как только праздничная кутерьма предоставит такую возможность.

Он посидел ещё минуту, запоминая мысли, как будто последовательно закрывая рабочие окна программы. Бюсты Николая Первого и Пушкина стояли на столе лицами к Гребневу и из тени смотрели на него или на лежавшие перед ним бумаги.

Олег Петрович погасил настольную лампу, вышел из-за стола, достал из стенного шкафа портфель и убрал в него справку, решив всё-таки взять её с собой. Потом он выключил гирлянду огоньков у ёлочки на журнальном столике, накинул на руку мягкую зимнюю куртку и, не одеваясь, вышел из кабинета.