Феномен ДБ

И выйдет из него не дело, только мука.

Однажды Лебедь, Рак да Щука

Везти с поклажей воз взялись

И вместе трое все в него впряглись;

Из кожи лезут вон, а возу всё нет ходу!

Поклажа бы для них казалась и легка:

Да Лебедь рвётся в облака,

Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.

Кто виноват из них, кто прав – судить не нам;

Да только воз и ныне там.

На мой взгляд, приемлемый выход из этой ситуации всего один, и он предельно очевиден: надо бы дать лебедю, раку и щуке по одному колесу от той телеги, и пусть они делают, что в голову взбредёт. Ну а с тем, что осталось на возу, люди разберутся – это им по статусу положено.

И вот настал 2013 год. Ещё в начале года свои надежды Быков связывал с Координационным советом оппозиции [183]:

«Я абсолютно уверен, что если бы в России году в 1913 существовал Координационный совет, летом 1917 года всё выглядело бы далеко не так катастрофично».

Увы, Дмитрий Львович в январе 2013 года явно был не в лучшей своей форме. Напрасно он попытался сравнить этот год с 1917-м. Ведь вот накаркал же! Главные события, как и в семнадцатом году, случились в октябре. 19 октября 2013 года КСО прекратил своё существование.

Глава 18. Она уже?

Эту загадочную фразу-восклицание, которая использована в качестве названия главы, я обнаружил в романе «Эвакуатор» Дмитрия Быкова. Конечно, если вынуть фразу из контекста, можно как угодно интерпретировать её смысл, но я не взялся бы за это малоприятное занятие. В принципе, готов был привести полностью весь текст стихотворения, однако лишён такой возможности из-за недостатка места, а потому ограничусь наиболее впечатляющим фрагментом:

Все мнётся, сыплется, и мнится,

Что нам пора,

Что опадут не только листья,

Но и кора,

Дома подломятся в коленях

И лягут грудой кирпичей —

Земля в осколках и поленьях

Предстанет грубой и ничьей.

Но есть и та еще услада

На рубеже,

Что ждать зимы теперь не надо:

Она уже?…

Смысл последней строчки я не раз пытался распознать за время написания книги, но всё почему-то оказалось без толку. Именно эта неудача заставила меня при исследовании творчества Быкова-стихотворца прибегнуть к услугам признанных литературоведов и филологов.

А начну с откровения Быкова не менее удивительного, чем те его слова, которые увековечены и в «Эвакуаторе», и в названии главы [52]:

«Проза как раз, по-моему, сдаёт позиции – сейчас время интуиции, всё в тумане, зыбко, неопределенно, и тут поэзия с её обостренной интуицией многое может».

Про «интуицию поэзии» не берусь судить – чем чёрт не шутит, может быть, стараниями Дмитрия Львовича поэзия ожила как прекрасная и обворожительная Галатея, при этом обрела шестое чувство, но об этом речь будет впереди. Что же касается прозы Быкова, то на сей счёт он сделал весьма откровенное признание. Печально, если дело обстоит именно так. Впрочем, мы уже неоднократно убеждались, что позиции прозы определяются не столько её достоинствами или недостатками, сколько авторским пиаром и наличием преданных друзей в жюри литературных премий.

Датой восхождения Дмитрия Львовича на поэтический пьедестал считается 15 февраля 2011 года, когда интернет-канал «Дождь» решил запустить передачу «Гражданин поэт». До этого Быков-стихотворец широкой публике был неизвестен. Возможно, причина в том, что его лирические стихи не обладали в достаточной мере той самой интуицией. Но стоило взяться за рифмованную сатиру, как выяснилось, что в этом жанре такие тонкости совершенно не нужны – чем проще пишешь, тем оно доходчивей.

Итак, с чего же всё началось, если верить Быкову [78]:

«Мы с Андреем Васильевым знакомы с восемьдесят третьего года, когда я внештатничал в "Московском комсомольце" в пятнадцатилетнем возрасте. И отличался тем, что бегал за портвейном очень быстро и, наверное, быстрее всех остальных внештатников. <…> А ближайшим другом Андрея Васильева был Миша Ефремов, совсем ещё молодой. <…> Потом однажды мне Ефремов встретился и говорит – давай ты будешь стихи писать, а я их читать. <…> Ну и записали "пилот" <…> абсолютно не предполагая, что это вызовет какой-то интерес. А на следующий день <…> мы проснулись достаточно знаменитыми».

Понятно, что «Гражданин поэт» не имел никакого отношения к портвейну – просто в одном тексте всё сошлось: и портвейн, и стихи, и Михаил Ефремов. Столь же естественно, что за двадцать восемь лет вкусы могли кардинально измениться, и к моменту своего триумфа Дмитрий Быков этого портвейна на дух не выносил. И всё-таки сдаётся мне, что без соответствующего допинга идея не могла возникнуть, хотя, возможно, допинг потребовался уже на завершающем этапе её реализации. Но кроме этого нужен был ещё и стимул, чтобы поддерживать проект в требуемом тонусе. Тут возможны самые неожиданные варианты.

Одним из этих стимулов мог бы стать пиар – это касается как Быкова, а вместе с ним, конечно же, Ефремова с Васильевым, так и намерения вызвать интерес публики к интернет-каналу «Дождь». Судя по всему, это удалось, хотя сам проект я узрел с изрядным опозданием, когда он появился уже на телеканале с тем же привлекательным названием.

Другим мотивом, или стимулом, могла стать политическая борьба – сатира в некоторых случаях гораздо эффективнее, чем перечисление заграничных активов неких бонз из Государственной Думы. Но это лишь в том случае, когда речь идёт о талантливой сатире – вспомним для примера эпиграммы А.С. Пушкина. Если же отбросить варианты с пиаром и стихотворным агитпропом, то остаётся последний вариант.

Но раньше, чем появился «Гражданин поэт», раньше, чем его стал озвучивать Михаил Ефремов, Быков уже выдал изрядное количество стихов в жанре политического фельетона [202]:

«Однажды, когда мне надо было в "Собеседнике" дать политический портрет Чубайса, я понял, что фактов не набираю, и написал в стихах. Всем очень понравилось. Потом этот жанр переехал в "Огонёк". Мне надо было поздравить Андропова с днём рожденья, но на политический портрет Андропова я тоже фактов не набрал и написал: "Товарищ Андропов, я вам докладываю…" А потом неожиданно для меня оказалось, что интимная лирика переехала в эту область».

Тут, видимо, не обошлось без разочарования. Или же возраст берёт своё, поэтому лирика даётся всё труднее и постепенно трансформируется в фельетон. Довольно необычное, как может показаться, превращение, однако на этот раз Быкова я понимаю. Сам когда-то серьёзно увлекался живописью – до тех пор, пока не почувствовал, что лирика неактуальна, пришло время для сатиры. Но вот беда, я так и не решился тратить краски и холсты на создание сатирических образов – одно с другим не совместимо, на мой взгляд, тут нужны другие способы самовыражения. Быков рассудил иначе: поэзия для него теперь не цель, а средство. Однако, если поэзия используется исключительно в утилитарных целях, тут недалеко и до греха. Необходимость рифмовать слова служит в этом случае оправданием отсутствия выразительного образа. Несоблюдение размера можно объяснить спешкой – к тому времени, когда что-то приличное успеешь сочинить, тема может стать совсем не актуальной. Однако опять сошлюсь на эпиграммы Пушкина, где властвует поэзия, ничуть не препятствуя заданному смыслу. Впрочем, Александр Сергеевич такое многословие, как у Быкова, очень редко себе позволял.

У Дмитрия Львовича проблем с многословием не возникало [203]:

«Сочинять политические фельетоны в стихах я начал, когда мне надоело делать это в прозе. … Сначала "Письма счастья" появлялись в "Огоньке", потом перекочевали в "Новую газету". Обоим главным редакторам – Виктору Лошаку и Дмитрию Муратову – я благодарен за долготерпение».

Думаю, что основная причина не в том, что надоело. Добротный фельетон, которым когда-то славились авторы «Гудка» Олеша, Булгаков, Катаев, Ильф и Петров – это дело не простое. Тут недостаточно обругать, навесить оскорбительные ярлыки, тут нужен буквально смехотворный образ. Похоже, у Быкова так не получалось, хотя Лошаку с Муратовым до поры до времени всё нравилось. Поэтому переход на рифмованный фельетон в значительной степени был вынужденным, как я предполагаю.

Вот характерные образцы творчества Дмитрия Быкова. Сначала фрагмент из «Подавившихся лимоном», написанный в июле 2002 года и посвящённый суду над Эдуардом Лимоновым [204]:

Отечество судит писателя вновь,

Причём на закрытом процессе.

Писательство портит и нервы, и кровь.

Оно из опасных профессий…

Теперь фрагмент из «Послания к Ирине Хакамаде, как если бы она домогалась моей любви», сочинённый в январе 2004 года, после того, как «правые потерпели на думских выборах катастрофическое поражение»: