СХОДНИК-II

– Не смеши мясных мух! Никогда не оснащается он при выходе на слежку таковой важности луком и тулом, полным стрелами. Не его ремесло – «мокруха», и не станет совмещать без дополнительных выплат, изрядных! Уверен: отслеживает нас издали, а и не высунется! И на выручку не придет…

– Так кто же направил убивца?

– Без разумения! А подозреваю сразу три службы. Сначала – скрытную, вслед – мою, коя терпеть не может, когда к ее особливо ценным кадрам подползают чуждые, норовя укусить, аки гадюки, насмерть, и понятно, твою.

– Мою? Что несешь-то?! – вскинулся однозначно чуждый, хотя, аще строго по правде, не подползал он к раритетному кадру, дабы изловчиться вонзить в него ядовитые зубья, а до поры таился в ветвях, будто невинная пташка. Не бая уже, что свиданку под древом ему и назначил сам особливо ценный.

– То и несу, что было вложено в разум мой свыше – от Стрибога! Тем и ценен для многих, еще и уважаем. И не дергайся! Не то накликаешь и вторую стрелу, а не успею я… Рассуди сам. Кому ж еще и прикончить тебя, ежели не собратьям по сыску? Раз Твердила допер, что зазря поддался просьбе скрытников из Секретной службы и вот-вот угодит в заготовленный для него капкан, зачем ты ему живым? Вовсе без надобности!

На бывшего же подчиненного, ставшего мертвяком по приказу начальствующего, легко списать любую собственную промашку, ведь не разоблачит он гнусный поклеп на самого себя. И впредь – все улики в омут!

Дале давай прикинем, кому он прикажет срочно расправиться с тобой. Тому, кто днесь рядом! – продолжил Молчан морально прессовать бывшего курсанта Избора, понеже заподозрил, что тот попытается уклониться от обещания раскрыть сокровенные тайны своей службы. – А кто у нас рядом, пребывая главным твоим подручным по самым черным делам? Так ведь Базула, коему доподлинно известно, где встречаемся мы, и когда!

Уверен ли ты, готов ли поклясться, что откажется он выполнить преступный приказ Твердилы, не став убивать тебя из любви и личной преданности?

Определяйся сам! Однако не приметил я ни любви, ни преданности в нем. Ведь легко, а показалось, и с радостью, выдал мне твое скрытое от иных имя, равно и зловещую должность … Не метит ли сей прыщавый на твое место?

Однако, волен ты и заподозрить, что высказываю извет на твоего вышестоящего – праведного, точно ягненок у овечьей сиськи, равно и подчиненного, мечтающего о погребальной урне в недрах могильного кургана, где будут храниться твои косточки, аки героя, погибшего при исполнении. Ежели полагаешь сие, дозволяю оспорить…

День выдался жарким, да и вечер уступал ему лишь ненамного. И все же сильно смахивало на то, что бисеринки пота, изрядно проступившие на челе Борзяты, образовались отнюдь не по климатической причине.

– Зря связался с тобой, рискуя семью свою обездолить! Все же, аще послушным будешь, ничего не утаив от мя, исполню, что обещал. И защищать буду! – в силу неимоверной приязни к тебе… Однако пора нам направиться к частоколу, – резюмировал Молчан, предваряя переход от слов к делу…

VII

– Справедливо не мог я нарадоваться на Тимошку, аки ученика свово в ловитвенном промысле, удивляясь его смышлености и прыти. На лету хватал любую мою подсказку! А настал день, еже крепко выручил наставника, – молвил Шадр, переворошив уголья. – Ибо приключилась со мной неприятность и вознамерились выпереть из Киева в дальнюю глушь – на выселки нашего княжества, с запретом выезда оттуда до смертного моего часа.

И се – невзирая на многие заслуги мои пред князем и редкостные охотничьи подвиги! Вовек не прощу!

– И куда ж, аще не секрет? – полюбопытствовал мнимый Радислав, поддерживая рассказ ветерана ловитвы с богатым жизненным опытом.

– В Полоцк, где Владимир-князь сильничал тамошнюю княжну Рогнеду, девства лишив ея, и поначалу шибко сопротивлялась та, о чем сказывал мне доверенный человек из очевидцев, уже седой, ажно лунь, а тогда – едва за двадесять. И поведал, что не он один, а и все присутствовавшие дружинники неутомимого Владимира, сделавшего аж три захода с малыми перерывами, солидарно облизывались на таковую сласть, ведь и сами были не прочь полакомиться той Рогнедой.

А не судьба! – ведь не по чину возмечтали… Стало быть, пришлось «оттянуться» им вслед на девицах и женках из нижних сословий.

Зело удручался я предстоящей опалой. А допер-таки, посредством чего избежать ее!

Не стану утомлять тебя подробностями, открыв главное: выручить мог лишь добытый мной барсучий жир. Однако прежде надо было добыть вельми упитанного барсука.

И здесь возникли сложности, понеже сей ночной зверь наделен редкостным чутьем, особливым нюхом и неизменной подозрительностью ко всем обитателям леса, не бая уже об охотниках.

Взял я в помощники Тимошку и отправились мы на место, где точно предполагались барсучьи норы. Добрались, выявили немало нор, а не могли понять, каковые из них посещаемые. Елико не пытались, без толку!

Было, уж закручинился я. Ведь понимал: без барсучьего жира и последующего излечения им ушной хвори у некоей зело знатной особы, а я и в лечбе сведущ, отправляться мне в Полоцк, и навсегда!

Тут-то и пособил мне Тимоха, высмотрев у одной из нор отхожее место. Ибо любят оправляться барсуки недалече от главного входа в обустроенные ими подземелья. Прибыв туда за полночь, устроили мы засаду с подветренной стороны, таясь, елико могли. Едва же, с началом рассвета, вернулся он к тому входу и замер, вслушиваясь и внюхиваясь, сразил я его первой же стрелой! И вдосталь оказалось в нем при разделке потребного мне жира – и нутряного, и наружного…

– Получается, барсучье сало и выручило тебя от вечной ссылки? – справился слушатель, уже позевывавший украдкой.

– Точно оно! И столь была оценена заслуга моя, ведь излечил им знатную особу на выданье, что разрешили мне отправиться вместо Полоцка в Тмутаракань сию, хотя и с запретом на возвращение.

«Жестокую «ответку» получил Щадр за преступную дерзость с княжеским оленем, мясом оного и рогами! – мысленно рассудил Радислав, вспомнив информацию к размышлению от внутреннего гласа. – А все же не ему изображать из себя страдальца!

Чуждая он сущность истинно благородной ловитве, хищная! Тать супротив природы! – не в пример достойным, вроде мя. Ведь соблюдая охотничью честь и присущее благородство помыслов и деяний, никогда не промышлял я в заповедных лесах, предуготовленных для охот токмо наших старейшин, боле одной косули за раз. А мельче она оленя! Да и продавал ту косулятину соседям, ведь не было поблизости торга, и за полцены. Рогов же и не вырезал, бескорыстно оставляя на месте… Что до провозглашенной ненависти к Киеву, обнадеживает она!».

И разжигая сие агрессивное чувство, обратился он к униженному и оскорбленному ловчему:

– Никогда не бывав в Киевском княжестве, недоумеваю зверству, учиненному супротив тебя! Изгнать заслуженного мужа из стольного града со всеми удобствами в зачуханную провинцию без удобств, лишив любимого дела и привычных радостей в уюте от знакомых женок, что может быть бесчестней?! Выбросили тебя, надругались и подвергли позору пред сослуживцами! Прав ты: невмочь простить таковое! Вороги, и те не глумятся столь!

И выслушав тебя сей миг, утвердился я, что не праведен ваш Владимир-князь, обесчестивший злосчастную Рогнеду и продолжающий бесчинства над нижестоящими! Не ценит он своих верных слуг, забывчив к их подвигам! И наносит душевные увечья, пребывая в полной уверенности, что никто не отважится отмстить за них! А ведь никто из оскорбленных киевлян и не отважился! Хотя даже Рогнеда – слабая силами девица, не струсила отбиваться от злодея в полном вооружении его.

И никому не спустили бы таковое в нашей Земле вятичей! В Киеве же, зрю, иные понятия – опасливые… При том, что не отмстить сторицей, означает простить злостное! Тут полностью согласен я с истинными мужьями, доблестными, что всепрощение – удел трусов, недостойных носить порты!

– Напрасно заподозрил ты, что смирился я. Высказал же: вовек не прощу! – энергично оспорил Радислава обидчик киевского князя.

– Эх, имей я годов, вдвое мене, уж я бы, – выдохнул он вслед с очевидным прискорбием. И надолго замолчал…

– Да что же было бы? – прервал Радислав затянувшуюся паузу.

– Точно поверил в твое сочувствие! Не повезло тебе с моими годами. Попусту накручиваешь!

«Провел мя старый притвора! Аки карася, подсек! Вот и верь таковым!» – подумал Радислав, огорчаясь нравственному несовершенству Шадра. Вслух же высказал:

– Вельми обидно выслушать подобное недоверие! Ничем не заслужил я… И в чем же, любопытно мне, корысть накручивать тебя?

– В том, что мылишься вовлечь в свои дела – тайные и явно недобрые!

Давно уж приметил я, что подкатываешься ко мне, набиваешься со мной на охоту и заискиваешь с виду. Еще и лыбишься до самых ух, подобострастно. А зенки твои остаются неулыбчивыми и холодными, точно волчьи! Да и ноне елико льстил, разливаясь в пять ручьев!

Зачем бы сие? Не иначе, имеешь скрытный умысел! И ежели вспомнить, сколь отвратен всем вятичам княжий Киев – за выплату ему дани и перемену им прежней веры, нетрудно догадаться о многом. К примеру, сообразить, что прислан ты в Тмутаракань под видом торговой надобности явно с иными намерениями…

Счастие твое, что знаком с кровным моим побратимом, дважды подряд – в ночном бою и поутру, спасшим мя от смерти. А второе твое везение: точно мечтаю я поквитаться! И в том – союзники мы.

Однако запомни наперед: аще ворон ты из матерых, так и я – не ворона, ощипанная! Посему, когда возникнет надобность, излагай прямо, и не крути! Не то – живо получишь от ворот поворот…

Внял? Не слышу ответа…

– Обдумаю, погодя и отвечу, – отреагировал Радислав, нахмурившись.

– Ну, годи! Торопить не стану! – расплылся в улыбке хищник, чуждый добродетельной ловитве, аще бывает таковая, далекий от истинной охотничьей чести, по разумению фальшивого коммерсанта. И не скрывал он самодовольства тем, что ловко перехватил инициативу, и уже диктует…

VIII

А и тяжела была доля криминалистов в первой четверти одиннадцатого века! Ведь не приходилось им рассчитывать на злодеев, оставляющих на месте преступления сотовые телефоны различных модификаций, паспорта – допустимо и заграничные, банковские карты – допустимо и платиновые, страховые свидетельства, медицинские полисы, пенсионные удостоверения, сберкнижки на предъявителя и ключи от квартир, где лежали деньги, добытые заведомо бесчестным путем.

Не имели они возможностей оперативно «пробить» номера телег, равно и экипажей для комфортного летнего выезда, саней и возков на полозьях, включая и иноземных марок, понеже в те допотопные времена еще отсутствовала нумерация на транспорте, облегчающая работу следователей и личные накопления владельцев тех средств передвижения.

Ничего не ведали даже о дактилоскопии!