СХОДНИК-II

Однако ни я, ни Нечай не ведали, что и баять. Ведь непривычными были мы возиться с малыми, а сей еще и по-киевски не понимал! Не имелось у нас и своей кухни, где готовили бы ему. И не собирались подсушивать для него творог с молочными пенками, вытапливать сливочное масло, варить ячменные каши и заготавливать конину, коптя ее вслед. Да наше жалованье никогда и не осилило бы закупку лошадей на убой!

– Зачем же тогда выменяли оного на хомут и за ручонки тащили до самого Подола, будто козу на веревке, упертую? – невежливо справилась Тихомира.

– Да ведь спасали! – был наш ответ.

– Спасти, аки вы, бестолковые, самое простое дело. А главное – выходить! У, мужичье пустое! Токмо и умеете самое легкое – зачинать. А кто будет за вас донашивать, рожать, выкармливать, воспитывать и обихаживать? Мало от вас проку для подрастающего поколения! – высказала она без учтивости.

И не соображала та малоумная, что прорвись мимо нас печенеги, некому бы было донашивать и некого воспитывать да обихаживать. Не бабы, неблагодарные, отстояли Киев!

– Простила бы ты им, Тихомирушка, – вякнул Негослав, прихвостень.

– Отнюдь не уверена, что прощу! – огласила та, суровая, глянув на сожителя, дернувшего встрять в сурьезный разговор, ажно на кусачую живность, от коей, досаждающей, всего себя покарябаешь. – Хотя и зарекаться не стану…

Многое будет зависеть от их поведения впредь. Аще не станут возражать мне, все возможно!

Воздержусь угадывать, что помыслил тогда Нечай. Я же постановил для себя: «Проще тягаться в бою с печенегом, что при оружии и в доспехах, неже с буйной сей!». Слыхивал от заезжего варяга, что случаются меж ними особливо дикие, кои, нажравшись отвара из мухоморов, теряют остаточный рассудок и прут на встречных, аки туры, потревоженные в пору их гона. Лишь тремя секирами разом возможно завалить оных! Вот и Тихомира суть такова!

Вслед изложила она мне и Нечаю, упершись неласковым взором в целях нашего устрашения и подчинения ей:

– Решила я: забираю от вас мальчонку! Вам он – незачем, а нам с Негославом – в радость! Ведь нет детишек в жилище нашем…

Дабы по-честному было, верну тебе, десятский, за тот хомут двумя курями, а ощипывать и потрошить будешь сам. Тебя же, ловчий, награжу за содействие пятком яиц, токмо что снесенных, хотя и недостоин их ты…

А не узрели мы радости на лике Негослава! И для приличия чуток поспорив с его благоверной злыдней, согласились не ее условия. Понеже лучшего для всех выбора и придумать было трудно! Исключая лишь прихвостня…

При том, что я осерчал на Тихомиру за унизительный всего пяток, а Нечай всерьез затаил злобность за ея недостойную леность, ведь не дело дружинника-героя – курей потрошить, домашних, еще и ощипывать! Чай, не дичь!

Взамен она разрешила нам изредка проведывать нашего печенежца. До своего убытия в Царьград Нечай успел повидаться с ним с десяток раз, всегда приходя с подарком. И потянулся к нему малой, явно расположившись за сердечность того, да и вразумлен был Негославом, ведавшим с наших слов, посредством чьей доблести спасся от невольничьего плена.

Тихомира с первого же дня переименовала сего Тимара в сходное наречие и стал он Тимошкой, ведь с обращением в новую веру пошла во всем Киеве мода давать ребятне греческие имена. Да и имя хозяйки дома начиналось похоже…

И уже вскоре, обученный Негославом, называл он ее «мамой» и «мамочкой», отчего та вся расцветала и млела.

На прощание подарил Нечай Тимошке, коего, подросшего, ноне зову Тимохой, а порой уже и по-взрослому: Тимофеем, глиняную свистульку да ножичек костяной. И диво! – когда обнял его десятский, то и тот обнял, сказав по-киевски, хотя и не вполне чисто: «Дядя Нечай» …

С тех пор хаживал туда я один – всегда с каким-то детским лакомствс торга, а единою подарил и детский лук для добычи стайных горобцов, оказавшийся вельми по душе малому, за что чуть не прикончила мя его воспитательница! Ибо, начав тренироваться с оружием тем, оказался он столь ловок, что насмерть поразил стрелой лучшую из несушек, пасшихся на заднем дворе.

И подумал я тогда же: «Растет охотник! Пора обучать!». Вслед обратился к Тихомире с предложением: время от времени забирать Тимошку с собой, в полевой лагерь нашей малой княжеской охоты, дабы резвился там на свежем воздухе и мало-помалу вникал в премудрости ловитвенного промысла, ведь надобно было думать и о будущем.

Едва заикнулся, Тихомира встала на дыбы, затрясла копытами и изрыгнула множество напраслины, одна иной пуще!

Лишь раз возразила отчасти верно, вспомнив своего покойного мужа, павшего от кабаньих клыков. Когда же выдохлась, приступил я к ее вразумлению:

– Гавкучая ты, Тихомира, а не по делу! Понеже не ведаешь, о чем мелешь! Ведь неразумием своим не доведешь ты Тимошку до доброго!

И аж взвилась она, наново вызверившись:

– Гавкучая я, по-твоему, и неразумная? А ухватом по спине не хошь?

– С ухватом успеется, – не оробев, ответствовал я. – Однако очевидно: губишь малого, в том и сумлений нет!

– Да чем же гублю его, старый ты охальник? – чуть сбавила она в тоне, почуяв твердость мою.

– Тем, что сидит он у тебя взаперти, дитя степей вольных, и чахнет! Даже на улицу выводишь его токмо рядом с собой. А и без того сторонится его, узкоглазого и смуглявого, прочая детвора. Сама ведаешь: жесток Киев к иноземцам, начиная с раннего возраста!

А подрастет, чем ему заняться? Не обучен ремеслам он, и нет у него влечения к ним, ибо по крови кочевник! Случись неладное с тобой, а годами ты уже отнюдь не девица и даже не молодуха, что с ним станется? Чем на пропитание себе добудет? Негослав, а и он не вечен, не будет столь заботлив, аки ты, понеже лишен по природе своей материнского чувства, да и трое собственных у него… Думала ли о том? Навряд ли!

Со мной же радостно будет Тимошке на природе-то! Окрест – волюшка! А воздух?! – вздохнешь, и пьянеешь…

Все ловчие и помощники их в нашей ловитвенной дружине расположены к мальцам и никогда не обидят, еще и приветят. И дразнить, ажно сверстники его в граде, не станут. Еще и вдосталь напробуется доброй дичины, изготовленной на костре. Не одним же молочным питаться будущему мужу!

Не приметила ты, понеже не соображаешь в ловитве, что у Тимошки явная склонность к охоте! Посему и несушку твою упокоил. Я же – ловчий из самых знатных, и многому обучить смогу.

А годков чрез седмь-осьмь он и сам начнет промышлять.

Не оспорить тебе, вдове славного Порея, что добычливые ловчие уважаемы во всем Киеве, несмотря на род и племя их. И многие девицы из самых пригожих с радостью пойдут за такового под венец!

По неведению упомянула ты того секача. Ни в нашей малой княжеской охоте, ни в большой, ни в любой ловитве и близко не подпустят тех, кому не вышли двадесять лет, к травле кабанов! – таков общий обычай.

Порей же пал по беспечности, пойдя на клыкастого в одиночку, ибо мечтал прославиться меж нами. Однако напомню: при жизни его завидовали тебе многие прочие жонки, что отхватила примерного охотника, с коим дом – всегда полная чаша! Соглашайся, что дело баю, невзирая, что обделила мя яйцами, ведь пяток отнюдь не пятьдесять! – из сущего недоброжелательства своего, ложного и огорчительного…

И надолго призадумалась она, ведь нечего возразить было, супротив предложенного мной, а то, что и я пекусь о мальце, представлялось ей очевидным!

Оценив же со всей тщательностью мои резоны, спросила, надолго ли собираюсь брать Тимошку в полевой лагерь, и сколь частым будет сие.

Ответил, что для начального раза ненадолго, ибо, по всем приметам, скоро начнутся дожди, за ними может и похолодать, и ясно, что не помешала бы ему и теплая одежка про запас. Другой же раз случится лишь весной, а стало быть, преждевременно предполагать о нем. На том и поладили с ней…

– Не уразумел я, вняла ли оная Тихомира вежливой укоризне твоей насчет яиц? Добавила ли хотя бы еще с десяток? – ляпнул поперек неспешного повествования, устного, лже-Радислав, чьи ухи устали внимать обилию ненужных подробностей. Увы! – избыточно резвый язык его порой опережал движение мысли, предерзостно нарушая должную субординацию, что не украшает!

И запоздало спохватившись, пожалел он, мнимый торговец ювелирной всячиной и липовый муж вымышленной жены на фальшивых сносях, о сей прыти. Да уж выпорхнули скоропалительные слова, облегчившись на лету насмешливой двусмысленностью.

А к полному удивлению нештатного сходника внешнего сыска Секретной службы Земли вятичей, бывалый ловчий воспринял выражением искреннего сочувствия те не вполне достойные экивоки вкупе со зряшными обиняками и опрометчивыми околичностями.

– Зажала! – выдохнул он с очевидной досадой, ибо еще с младости вывел себе, аки императив: «Оскорбительна мзда без щедрого наполнения!». – Не дождаться доброго от берсерка в поневе!

Дальнейшее изложение пошло, не в пример прытче. Ибо надо же когда-нибудь и закругляться, коли на горизонте начались изменения!

«Алеет Восток, взошло Солнце, в Китае родился Мао Цзэдун!» – ассоциативно всплыла из глубин подсознания внутреннего гласа, подслушивающего, любимая песня напрочь отмороженных хунвейбинов. Впрочем, тут же отключил он в себе хоровое исполнение сего хита из дальнего будущего, осознав, что днесь – летний рассвет из 1009-го, и время рождаться великому кормчему наступит еще нескоро – примерно чрез 1884 годика с гаком…

V

– Преображают нас лета-то! – раздумчиво вывел Молчан. – Вот и ты, представляясь Избором, оказался на поверку Борзятой. Вместе охотились на лиходеев, а ноне скрадываешь насквозь честного вятича, будто лесного злодея!

– А и я, Борзята от отца с матерью, понятия не имел, что ты, прозываясь Ратшей, являешься тайным Молчаном. При том, что оба мы ведали о ложности наших тогдашних прозвищ…

Что до честности твоей, отнюдь не уверены в ней мои начальствующие, предполагая, что мог переродиться ты, ступив на чуждую тропу. Ведь стать изменником можно даже на смертном одре!

– Что слышу я?! – воскликнул бывалый охотник, заподозренный в недостоверной и бездоказательной честности, вздев руце от явного возмущения. – О, горе мне, ставшему свидетелем явного нарушения прерогатив! А беспощадно карается оное Высшим советом старейшин и проклинается на века нашими главными волхвами! И уж извиняй: не смогу я зачерпнуть на память о своем боевом друге Изборе, чуть не зажулившем оберег с выи лесного главаря, горстку твоего теплого праха! Понеже твои секретные останки предадут огню втайне – без уведомления не токмо товарищей по выслеживанию, а и домочадцев…