Черти на том берегу

За спиной прокашлялся художник. Сказал: «М-да…», перевернул страницу газеты и вновь затих на своём диване.

Женщина положила руки на стол, посмотрела на обсуждающих её, опустила глаза и задумалась. Святику такое поведении показалось подозрительным. Как повела себя сейчас она, мог поступить вполне всё понимающий, то есть слышащий человек. И ему стало неудобно за себя и своих собеседников, если их таковыми можно назвать. Постаравшись проявить свою безучастность, Святик подперев кулаком щёку, отвернулся от сплетников. Теперь он ни на кого не смотрел.

– Не делайте вид, что вас здесь нет… хи-хи…! – Возобновил приставания сосед с глазами спаниеля.

«Это я-то делаю вид…?!» – Осмотрел беглым взглядом каждого, не обернувшись лишь на художника, – было неудобно. Возмущение прокатило от пят и упёрлось в макушку, там и закипело. И хотел было сорваться, но глаза соседа-спаниеля смотрели так, как голодный стоял бы у стола обжирающегося, причём без единого шанса хоть на малый пай. Святик тут же отвернулся. Но взгляд на себе продолжал ощущать.

– Вы вообще знаете, отчего у меня такие губы? – Вопрос заставил вновь повернуться и уставиться прямо на губы.

Это были действительно странные губы. Как можно было их не заметить..?

– Нет. – Дал короткий ответ Святик.

– Я пятьдесят пять лет ими дую. Вот так… – Сосед выставил вперёд губы, раздул щёки, от этого поменялась форма его глаз. Захотелось подставить ладошки, на случай если глаза выпадут. – Правда, нельзя так раздувать щёки. Меня за это всегда ругали… трубач я, трубач…

– Трубач он. – Вставил свой комментарий сосед с густыми бровями. На него тут же посмотрел, вздыхая, Святик… ему органически не нравилось, когда возникали ситуации подобного рода. Это знаете ли, когда всяк кому ни попадя стремится всунуть свой нос. И выходит, что кроме того, как видеть вокруг себя пустословов, безвольно причастщаешь себя к этому вертепу, – а осознав это, ощущаешь желание порыгать и сходить в душ.

Теперь то, что вот-вот взорвёт мозг Святика…

– Он переживает, что убил человека и остался без наказания. – Излилось из-под «густых бровей», точно свободным потоком неконтролируемой мысли.

За спиной у Святика снова глубоко вздохнули и зашелестели свежей газетой.

На соседа-«спаниеля» уставился толстый указательный палец, и он опустил глаза в стол, но через пару секунд их поднял, и буквально вытаращившись на Святика, сказал:

– Ну, было дело..! По пьяни было..! – дед смешно раздулся, словно принимая позицию – чтоб себя защитить – закоренелого уголовника. Конечно же, выглядеть стал очень смешно и нелепо. По лицу Святика прокатился смешок, но не вышел наружу.

Святик: – Что прям таки и убили?

Дед: – Прям таки и убил..!

Святик: – На смерть?

Дед: – Полностью!

Святик: – По вам не скажешь…

Дед: – Сам в шоке!

Святик: – Это как же?

Дед: – В голове всё переворачивается…

Святик: – Я не о том. Чем убили?

Дед: – Трубой.

Святик: – Трубой?!

Дед: – Ага…

И он снова поник, будто его выключили.

А сосед с густыми бровями скрутил в трубочку лежавший на столе лист бумаги, приставил к губам и воспроизвёл тихое и лёгкое «Ду-у-у…!».

Глаза похожие на спаниеля стали более грустными, а общий вид старика вызывал чувство жалости и сострадания.

Бумажная трубка раскрутилась и легла опять на стол. «Лицедей» нахмурил густые брови, явно понимая свою неуместность, похлопал деда по спине.

В голове у Святика возник вопрос, он думал, задавать ли его…

– Это не была труба самая обычная, как то могли бы вы подумать. Я не нагрел никого по голове, не проломил черепа. То не была труба водопроводная, ни канализационная. У меня, сказать честно, мыслей об убийствах никогда не было. Чтоб вот так завалить человека. Не-а..! Никккогда!

– Так что же произошло? – Спросил Святик и обратил внимание на соседа с густыми бровями, тот задействовал лист бумаги для оригами. Что складывал, пока понять сложно.

– Да что произошло… – странно прозвучало высказанное, интонация была вопросительной. – Не помню всего. Пьян был. Когда проснулся, вокруг темнота и узкая полоска света тянулась снизу вверх. Я прищурился – резало глаза. Во рту, как кошки нагадили и ещё знакомый запах, его я старательно пытался вспомнить. Изо всех сил напрягся, чтоб встать. Ноги ватные, залежавшиеся – кровь по ним бежала с трудом, – я это чувствовал. Когда поднялся, правую ногу невыносимо обкалывало со всех сторон. На ней я не мог стоять ещё минут десять. Качало меня во все стороны. А свет пробивался очень слабый, как выяснилось, горел фонарь для обхода помещений сторожем. Вот его-то свет и разделял занавесы, за которыми оказался я. А был то наш не мудрёный «театр», – старый, запущенный, никому не нужный районный клуб (вот что за запах – старый, плесневелый, сырой, местами замшелый клуб с залежавшимися декорациями, плакатами и транспарантами). Короче, проснулся за кулисами, стою, жду, когда нога в себя придёт. И что характерно, подмышкой зажимаю трубу – инструмент свой, – она со мной столько похорон прошла. Я вышел на сцену, огляделся. Фонарь светил бестолково. Не понимаю, что можно увидеть при таком освещении. Нога продолжала болеть и я сел на стул в углу, а трубу положил на колени. Подумал, чего просто так сидеть, дай-ка поиграю, всё равно нету никого. Трубу к губам и при первом же моём выдохе что-то не далеко от меня рухнуло на пол. Я одёрнулся. Оглянулся. Никого. Только решил продолжить, как понял, нога в порядке, можно идти. Глаза уже привыкли. Ориентируясь на расположение фонаря, я двинулся на выход, и споткнулся обо что-то. Нащупал тело. Оно лежало не подвижно, как мёртвое. Это меня сильно напугало. Я даже не вызвал скорую. Просто сбежал. На репетицию пришёл на следующий день, изо всех сил сделав вид, что меня не было в клубе три дня. Умер Федя, наш альтист. Я же понял, речь шла о том самом теле, его обнаружила уборщица. Она вызвала скорую. Но прошли сутки, как его обнаружили. Мне сделалось стыдно. И страшно. Я боялся сесть в тюрьму. Боялся, что меня обвинять…

Старик подумал, глянул на своего соседа, тот уже сложил из бумаги пароходик и поставил перед собой.

Святик потёр нос, когда старик шмыгнул. Он вспомнил историю дальнего родственника, но промолчал.

– А потом сказали, что Федя от разрыва сердца умер, – вот тут-то я и обвинил себя, но признаваться не стал… Да и посмеялись бы надо мной и подлецом посчитали. Так мол и так, у человека сердце прихватило, а я не помог. Тем более врач говорил, спасти можно было.

Даже если и тот самый родственник, что с того…

Эльдар Романович не прекращал рыться в бумагах.

Что должно произойти далее? – Святик не мог предположить. Даже постарайся он изо всех сил.

Женщина-«Эйнштейн» не на кого не смотрела, её глаза маршировали по столу, а губы шевелились так, точно она напевала песню, одновременно покачивая в такт головой.

Подростки достали из рюкзаков планшеты и стали водить по ним пальцами, при этом разговор их не прекращался не на секунду. Рядом с «густыми бровями» сидел чернобородый молодой человек, он всё время поглядывал на подростков. По выражению его лица сложно было определить, доволен он или чем-то раздражён.

– Смотрите… – снова прозвучал шёпот на ухо Святика… – хозяин ищет ключ. А сей предмет, привычно болтается у него на шее. Плим-плим… Хи-хи! – Святик посмотрел на соседа, не поворачивая головы, а тот уже принял серьёзно-грустное выражение, точно ничего не произошло.

Чернобородый человек взглянул на Святика, когда он старательно изучал его. Святик сразу не отреагировал на пристальный взгляд. Стало не по себе, когда увидел чёрные сверлящие глаза, – один из них подмигнул (как-то грозно), а уголок губ еле приподнялся в намёке на улыбку (только эта улыбка прозвучала – по-другому не скажешь – чересчур угрожающе). Святик одёрнулся, уткнувшись в бумажный пароходик на столе, сложенный весьма аккуратно «густыми бровями»… – надо, наконец, узнать, кого как зовут. Не следует примитивно ссылаться на «достопримечательности внешностей». Подумал себе Святик, осознавая свой рассудок на низком уровне, где давненько себя не воспринимал.

Сосед опять наклонился к Святику.

– Не переживайте. Такое здесь со всеми происходит…

– Что?

Старик отпрянул.

– Вы поймёте…

В кабинете воцарилась тишина. Замолчали даже подростки. Эльдар Романович уселся в кресло. Художник положил на столик прессу. С шеи таки был снят какой-то предмет, – его пытался рассмотреть Святик.