Страна Яблок

Вымыла-высушила Зойке соски, втёрла мазь, промыла доильник.

– Санечка – ты всё?

– Да, мам!

– Ну, пойдём завтракать.

Завтрак, посуда, уборка, огород – вот уже и полдень.

– Даша, пойдём следы Глупого Медведя искать!

– А какие? А где?

– Когда он вчера Толстяка пугал – вставал на задние лапы и когтями стены царапал. Пойдём поищем.

– Пойдём-пойдём!

Царапины мы нашли. И на столбах голубятни, и на сарае. А вот и Сергей Саныч. С Александром разговаривает. И Зёма как раз рядом. «Как раз рядом…» Глупо! Как будто Зёма мои слова подтвердит про Ночного Человека.

– Сергей Саныч, здравствуйте… Я хочу вам сказать… может быть, это ерунда, но мне точно не показалось…

Конечно, я всё скомкала и перепутала. Зачем ему слушать такую околесицу!

– Ксения, я понял. Это очень серьёзно. Спасибо тебе, что рассказала. Это очень важно! Но мне надо бежать, времени совсем нет. А это что за волк такой стоит?!

– Я не волк такой, я – Даша.

– Какая же ты Даша? Ты настоящий волк в Дашиной одежде! Я тебя узнал! Всё, побежал! Алик, давайте с Ксенией ещё раз, подробно!

И убежал. Александр ожидающе смотрел на меня, а я стеснялась. Начинать с «я проснулась…» – будто шторку отдёрнуть в свою комнату, и я такая – в ночной сорочке, простоволосая. С нечищенными зубами! Но как тогда объяснить, что я делала ночью на улице? Ещё подумает, что я лунатик. Стояла и молчала как дура. И чувствовала, что краснею.

– Ну, в общем, вышла ты на улицу в тихом обмороке сонном… – начал за меня Александр.

– А я знаю этот стих! – неожиданно выпалила я.

– Какой стих? – удивился Александр. – Сомневаюсь. Его никто не знает. Кроме меня и забытого поэта.

Я подняла глаза и увидела, что он улыбается. Совсем не насмешливо и не издевательски. А как будто удивляется и радуется, что я ему про стих сказала. Папа бы сказал: «Ликом просветлел».

– Я точно его знаю! Вот:

Есть у каждого бродяги
Сундучок воспоминаний.
Пусть не верует бродяга
И ни в птичий грай, ни в чох…[1 - Д. Кедрин «Бродяга».]

И замолчала. Что я, маленькая – стихи наизусть рассказывать?

– Ух ты! Надо же! – улыбнулся Александр. Хотел сказать что-то, но передумал и начал расспрашивать про Ночного Человека: какого роста, куда смотрел, какая машина была – легковая, грузовая?..

– Спасибо, Ксения! Это очень-очень важно. Мы обязательно проверим! Не откладывая! – быстро попрощался и ушёл.

Конечно, что ему со мной стоять! Похвалил за стишок, как ребёнка, и пошёл. Я некрасивая, на носу веснушки. И держать себя совсем не умею. Правильно папа говорит: нескладная, толстая, колода колодой! Зачем-то ещё Дашу с собой притащила.

– Санечка, а стих говорили – это как пароль у Бобров, да?

– Да, Дашенька, да. Пойдём домой, пора уже.

Александр

Убежать Спиридонцев не пытался, от своего дома сразу пошёл на собрание. Ворота из его окон прекрасно видно; понял всё, наверное. Шёл вихляющей походкой, которая должна была изображать непринуждённость, в нашу сторону не смотрел – точно, понял.

Осенью и зимой мы собирались в холле недостроенного Ларискиного дома, там человек тридцать поместится, летом заседали перед сенным сараем. Вылет крыши защищал от солнца и дождя, ветерок с реки и навозный дух с фермы остужали кипящие страсти.

Вообще на травке, под синим небом, собрания всегда проходили спокойнее, даже Вадим меньше нудел. И Аркадий смягчался, и братья Закирзяновы. Только на Спиридонцева ничего не действовало.

Он понёс с места в карьер:

– А что – теперь собрание собираем, когда у председателя левая нога захочет? Вчера-позавчера нельзя было сказать? Других дел у нас нет? Электричество отрубают, газ отрубают – это никого не волнует, главная чесотка – это собрание провести?

«“Чесотка” – кубатовское слово», – отметил я.

Выскочил Аркадий, подошла Лариса. Обмахнула скамейку платком, расправила юбку, села. Показала мне глазами на место рядом с собой и подарила свою особенную улыбку.

Её горячее бедро излучало тепло, как свежевыпеченная сдоба. Сквозь её юбку и мои штаны. Неужели у неё температура тела выше, чем у меня?

Мне стало неловко – на длинной скамейке полно места, а мы жмёмся друг к другу. Я отодвинулся, Лариса пошевелилась, снова прижалась вплотную. И ещё раз улыбнулась, совсем особенно.

Вытащила блестящий карандашик, вытянула его вдвое, нажала кнопочку сверху, и из ай-стика прямоугольным веером разложился невесомый, как крыло стрекозы, монитор. Вывела на рабочее поле шаблон протокола собрания, настроила на текст с диктофона, поправила причёску.

И снова улыбнулась мне контрольной улыбкой.

Сергей вытащил из кармана конверт.

При виде письма все утихли, от внешнего мира хорошего мы не ждали. Сергей помахал конвертом и взглядом довёл Спиридонцева до скамейки – он сел не на своё обычное место, рядом с Закирзяновыми, а около, на траву.

«Знает, что мы знаем, – подумал я. – Демонстративно отделил себя, все на лавках, а он на травке сбоку».

Сергей отогнал ладонью нахальную осу и внимательно осмотрел собрание.

В незамкнутом квадрате скамеек садились всегда одинаково, что зимой, что летом.

Сергей на стуле, по правую руку от него – Лариса, я и Аркадий, слева братья Закирзяновы с Вадимом, напротив – Армен и семейство Богомоловых.

Фамилия супругам подходила в точности – скромные и тихие, красный угол завешан иконами, на церковные праздники ходили к попам в костерёвскую церковь.

Сергей этих походов не одобрял, но машину выделял всегда – до Костерёва неблизко, пешком часа два идти. Игорь Николаевич, отец семейства, кротко отводил все ехидные вопросы насчёт национальности бога и половой принадлежности ангелов, улыбался в бороду, ни с кем не ссорился.