При подаче съедать полностью!

– Вы не подпишите? Там не получилось подойти, столько людей, а толкаться я не привыкла, меня зовут Элина.

Борис мог поклясться, что на презентации ее не было, уж он точно бы такую заметил. И только возвратив книгу с размашистой, но аккуратной подписью «Элине от автора», он внезапно понял, что это и есть та самая кукла. Но сейчас она выглядела вполне нормально, если не считать потрясающей красоты.

Неожиданно для себя он пригласил ее на ужин. Элина согласилась. Они сели в машину…

Хлесткий металлический звук заставил Краснова очнуться. Ему казалось: он только вспоминает, а на самом деле уснул. Вернее, балансировал на грани сна и реальности, отчего воспоминания и были такими четкими.

– Принесите еще грифеля и бумаги, – попросил Борис вошедшего охранника. – Впрочем, постойте, – он вскочил, – сегодня не надо, лучше завтра.

Толстый маленький человечек не удивился, поставил на стол поднос, молча кивнул и, снова звякнув связкой длинных ключей, вышел.

Борис подождал, пока закроется дверь, и сел за стол. Тронул пластмассовой, гнувшейся даже от несильного нажатия вилкой вялые, непонятного цвета сосиски, но отвращение было сильнее голода. Он лишь выпил теплый чай в пластиковом стаканчике.

Возможно, уже завтра его переведут в клинику. Знаменитый адвокат, скрывающий сутулостью свой подлинный рост, черный и похожий на грача, вчера обстоятельно объяснял ему, что это ненадолго, максимум на полгода, потому что тело его жены бесследно пропало – а раз нет главного доказательства, то косвенные улики решающей роли не сыграют; правда, клиники не избежать, если Борис будет и дальше настаивать на своей версии случившегося; но это даже не клиника, а настоящий санаторий, где содержатся люди с достатком, и такой известный писатель, как Борис Краснов, будет чувствовать себя там просто превосходно. «Почти как дома» – добавлял взгляд его маленьких непрозрачных глаз.

Когда будущее более-менее определилось и он избежал тюремного ада, начала появляться тревожная мысль, даже не мысль, а так – теоретическое допущение: вдруг он действительно сошел с ума? Борис убеждал себя, что думать об этом не надо, но не мог остановить ход размышлений, которые были убедительными и логичными. Он – писатель, человек профессионально заостренного воображения, уже только это при определенных обстоятельствах увеличивало его шансы спятить. К тому же и темы соответствующие – великолепный повод дать зеленый свет обитателям темных миров населить реальность. А если Элина – только начало? Краснов пытался припомнить подобные случаи с писателями, но в голову, кроме истории с поэтом Батюшковым, ничего не приходило.

Однако после таких мыслей, как ни странно, становилось легче, и он приходил к выводу, что безумие здесь ни при чем. Он в полном порядке. Но тогда возникали проблемы с существованием Элины. Логика требовала найти причину, по которой девушка может стать куклой, не нарушив физические законы этой планеты.

В тот вечер, после презентации, они вышли из японского ресторанчика, когда ярко светила луна. Оживленные саке, они спустились к реке, долго шли по набережной вдоль ее выгнутого бока. Борис вспомнил первую повесть, где тоже была река. Элина ее не читала, и он предложил поехать к нему за книгой. И она снова согласилась.

Со дня их знакомства прошло несколько недель. Элина все больше времени проводила в его доме, пока они не поняли: их роман плавно перетек в нечто большее.

Поначалу Борис сильно беспокоился, что привычке к творческому уединению пришел конец. Однако Элина на удивление аккуратно разместилась в его жизни, словно готовилась к этому задолго до их встречи. Во время его работы она исчезала, и ее присутствие в доме выдавал лишь шелест перелистываемых в соседней комнате страниц, или изредка скользящая в дверном проеме тень. Краснов с облегчением обнаружил, что пресловутые острые углы семейной жизни ни что иное, как миф, придуманный теми, кто не способен быть достаточно гибким, чтобы не набивать синяки.

Элина вынесла на террасу высокий красно-желтый чайник, поставила на бамбуковый столик и присела в плетеное креслице. Сложила на уровне лица ладони и улыбнулась. Борис рассмеялся, ненароком задел ногой легкий столик, и чайник, внезапно потерявший опору, опасно качнулся, звякнул крышкой и выпустил из фарфорового хобота длинную струйку пара.

– Ты смотри, – покачал головой Борис, – еще немного – и мог разбиться. Падал ведь, Элли?

Элина разлила по чашкам чай, сдвинула столик чуть в сторону.

– Мог и разбиться. Когда за столом его величество бегемот – жди несчастья. – Она высунула язык и скосила глаза.

– Эй, такой и останешься! – Краснов выбрал из корзинки на подносе маленькую вишенку и бросил в жену. Снаряд попал в плечо, оставил на белом кружеве кофты бледный отпечаток и юркнул в чашку с чаем. Элина с видом подстреленного ковбоя посмотрела на пятно, прижала к нему ладонь, веки ее сомкнулись, и она медленно съехала с кресла на пол. Просидев так несколько секунд, она приоткрыла глаза.

– Ну, как?

– Браво, браво, – Борис захлопал в ладоши, – бис, просим бис!

– О нет! – Элина села в кресло. – Это был смертельный номер, и он не повторяется. К тому же ты испортил кофту.

Так они сидели до заката, пока не подул холодный ветер.

Закончив последнюю на сегодня страницу, Борис поставил точку и выключил компьютер. Прошел в кухню, достал из холодильника бутылку пива и с удовольствием выпил. Прилег в гостиной на диване. В последнее время работалось легко, словно кто-то нашептывал готовый текст, и оставалось лишь записывать. Если это продлится – он отдаст рукопись в издательство раньше, чем рассчитывал. Можно будет отвлечься, слетать куда-нибудь. Например, на Соломоновы острова. Элли недавно читала о них.

Из спальни доносился чуть слышный голос жены.

– Элли, с кем ты разговариваешь?! – крикнул Борис.

Элина показалась на лестнице, перегнулась через перила, держа в руке телефонную трубку.

– Яна и Павел приглашают нас на субботу. – Она откинула волосы и сделала умоляющее лицо. – Только не говори, что снова не сможешь! Отказывать друзьям третий раз – я бы точно обиделась. –

Борис поднял руки.

– Нет, я не отказываюсь. Наоборот! Мы давно никуда не выходили.

В свете люстры тускло блестели массивные деревянные перила. Элина, словно школьница-первоклашка, легла на них животом, раскинула руки ласточкой и заскользила, сопровождая путь восторженным «о-о-о!».

Борис живо вскочил, подбежал к лестнице, подхватил жену, и они бухнулись в кресло.

– А если бы упала?

– Я верила: ты меня спасешь, – она поцеловала мужа, нежно провела кончиками пальцев по его щеке. Он закрыл глаза.

Открыв глаза, Борис обнаружил, что свечерело.

Забранный в мелкую сетку плафон под потолком ожидал положенной концентрации темноты, чтобы вспыхнуть. По тусклому небу за оконцем беззвучно плыл самолет.

Краснов подумал: неволя не то место, где можно тронуться рассудком, если ты способен чем-то занять себя. Однако если он в порядке, то непременно обязан отыскать для Элины естественные причины ее существования.

Какая нелепость! Он зарабатывал на жизнь, правдоподобно сочиняя то, чего нет, а теперь, когда возникла необходимость проделать это еще раз, пусть даже с собственной женой, он бессилен. «Придумай хоть что-нибудь, сперва сгодится даже что-то не вполне убедительное, главное – начать думать…» – уговаривал он себя.

Кровать под ним, когда он рывком сел, прогнулась, словно спина усталой лошади. Лампочка явно объявила забастовку, но сумрак только подстегивал воображение. Редкие предметы, казалось, потеряли оболочку, обнажив естество: у стула оно было бледным и зыбким; у стола – основательным, ромбовидным, косным, тяжело висящим в воздухе; на месте двери образовался темный провал.

Он наблюдал за сгустками черноты, пульсирующими в пространстве. Они были разными: те в углах – уже непроницаемы, возле плафона они только набирали силу, а рядом со столом и стулом – совсем бледные. Над стулом появилось слабое свечение. Его заинтересовал этот феномен, и он не отрывал от световых пятен взгляда, пока они становились все отчетливей, плотнее, обретая оттенки цветов и очертания, превращаясь в человеческую фигуру.

Перед Борисом оказался некто. На вид – лет шестидесяти, с тяжелыми изломанными линиями лица; с редеющими волосами над взрезанным тонкими параллельными морщинами лбом. Черный костюм посетителя местами выныривал из мрака.

Повернувшись, человек выудил из-за спины нетронутый обед Бориса, провел над сосисками носом и снова сунул тарелку в темноту.

– Отвратительный суд, вы так не считаете? – брезгливость в его взгляде смешивалась с усталостью.

Борис лихорадочно перебирал в памяти все знакомые образы и лица. А потом все стало понятным, и не осталось сомнений, кто перед ним.

– Я не сумасшедший. Но порой не уверен в этом, – тихо ответил он. – Есть расхожее утверждение: если думаешь, что весь мир обезумел, а ты – нет, то спятил на самом деле ты, и наоборот.

Визави наклонился к нему.

– Во всех расхожих утверждениях и высказываниях есть изрядная доля глупости, что не делает их менее или более правдоподобными. Тонкие грани, знаете ли. Настолько тонкие, что их ребро способно рассечь, подобно лезвию, ступившего туда. И вместо одной личности начинают самостоятельно существовать половины, но каждая продолжает мнить себя целостно. А потом появляется ощущение, будто за спиной кто-то кривляется и пародирует твои поступки. Обладая острым взглядом, можно, обернувшись, заметить скользнувшую тень. Это и есть та самая половина, у которой не меньше основания считать тенью обернувшегося.

– Я понимаю, – пробормотал Краснов. – Раздвоение сознания?

– Оставим эту терминологию врачам. Мое описание подобного состояния – простая метафора, когда речь идет о творческом процессе, – усмехнулся собеседник.

– Мне трудно уловить, как это относится ко мне. – признался Борис. – Но, ради бога, скажите, я действительно в порядке?

Посетитель терпеливо вздохнул.