При подаче съедать полностью!

К примеру, ее увлечение языками. Сначала ей захотелось овладеть французским – она это сделала; потом освоила английский, затем поразмышляла о немецком: прикинула то да сё и учить не стала. Мы окончили один вуз: я – литературный факультет, а Инга выбрала информатику. Любой материал давался ей легко.

Еще до университета мою идею стать писательницей она поддержала так бурно, что путь к отступлению был отрезан. Инга являлась источником, из которого я каждый день черпала уверенность в начале, решив профессионально сочинять истории. Первую публикацию мы отметили шампанским и тортом. Напечатали короткий рассказ, но в известном журнале, и в будущем фундаменте писательской карьеры появился маленький кирпичик.

Инга шутила, что я заплатила сестрой за свой успех.

Так случилось: тот первый рассказ в журнале прочитал Леонид Громов, а потом в одном из интервью на вопрос о молодом поколении перспективных авторов назвал в качестве примера мою фамилию. Да, поверьте: вот просто так взял – и назвал. А мы даже не были знакомы.

После слов мэтра литературы моя популярность взвинчивалась по нарастающей. Меня пригласили на телевидение в очень интеллектуальную программу, где мы впервые встретились с Леней лично. Потом я познакомила его с Ингой, и, честно говоря, не представляла, что можно так влюбиться: Громов натурально сошел с ума. Он оставил дела, недописанную книгу, с которой его поджимало издательство, и они с Ингой на три недели улетели в Ялту. А ведь она еще училась! Ее потом хотели отчислить из универа за такие прогулы. Но вмешался всесильный Громов – и сестру помиловали. В течение этих недель счастливая сестра звонила из вояжа по сто раз на день. Затем они вернулись и объявили всем, что собираются расписаться. Правда, Инга по секрету уже рассказала мне об этом по телефону, из Ялты.

Леня не был, что называется, типичным образчиком писателя. Он вел очень подвижный образ жизни. Я никогда не видела его подавленным или раздраженным. Читаешь книги Громова – и представляешь цирк: на арене ходит веселый такой клоун, а публика смеется. Но чем дольше хохочешь, тем отчетливей понимаешь: не клоун смешит тебя, а ты его. А потом становится страшно. Очень глубоко Леонид копал: куда-то туда, о чем и думать порой не хочется.

Их брак был на редкость устойчив. Мелочи жизни зачастую разрушают семьи. Но для них, казалось, бытовых нюансов вообще не существовало. А в главном они очень хорошо сходились: отсутствие чувства собственничества, желания предъявлять права на свободу друг друга, до разумных пределов, конечно. Давалось это им порой непросто. Особенно Леониду. Откровенно говоря, сестра иногда инициировала поводы для ревности: время от времени по вечерам звонил Громов и спрашивал, не у меня ли Инга. Потом извинялся, говорил, что это пустяки, и разговор переходил на литературные темы. Я знаю: она никогда не обманывала мужа и не делала ничего такого, за что пришлось бы просить прощения, или что могло бы повредить их браку.

Однажды я заехала в офис к моему издателю Марте. Увидела, как по лестнице спускается угрюмый парень. Он напомнил мне персонажа из девятнадцатого века. Я еще подумала: сейчас заденет локтем и будет извиняться в духе героев Достоевского. Настоящий типаж.

Спустя некоторое время Марта сообщила: она открыла новое литературное имя. На одну из вечеринок пообещала притащить свое открытие – и слово сдержала. Сейчас, по законам бульварного чтива, я должна сказать, что им оказался тот мрачный парень с лестницы. Именно так и получилось. Жизнь тоже умеет преподносить штампы и клише.

Валентин… Его книги… Скажу так: их мажорная тональность резко контрастировала с характером автора. Казалось: эта комедия порождается кем-то другим. Я как-то разумничалась перед Мартой, доказывала: мол, иногда таким образом между творцом и творением устанавливается состояние равновесия, и Валентин потому депрессивный, что пишет очень веселые произведения, или наоборот.

Однажды вечером позвонил Леня. Я сначала подумала: сестренка снова где-то закуролесила. Но то, что сказал Громов… это было страшно! В общем, Инга попросила о разводе, она уходила к Валентину.

К сожалению, Леня или не видел, или не хотел видеть фактов: после десяти лет их совместной жизни начало происходить что-то невероятное и ужасное. Уже несколько месяцев со дня той проклятой презентации театра Инга и Валентин все чаще появлялись вместе. Она тащила этого молчуна буквально всюду. Задалась целью привить отшельнику вкус к светской жизни. Сколько раз я наблюдала, как в разгар мероприятия сестра ищет его: только минуту назад ходил рядом, а потом вдруг исчез. В конце концов Инга звонила Валентину домой, и он брал трубку. Ему, видите ли, стало скучно, но он не хотел ее беспокоить, поэтому ушел по-английски! Но я всегда подозревала: этому зануде никто не нужен.

Я сильно переживала за Ингу и Леонида. Внешне он совершенно не изменился после ухода жены. Все такой же веселый и работоспособный, как и в лучшие дни их супружеской жизни.

Слишком уж патологичным это выглядело. Так ведет себя тот, кто не хочет или не может осознать утрату любимого. Лишь потом я поняла: да он просто уверен, что она вернется. Леня мог ждать сколько угодно, и его поведение – результат не бегства от реальности, но силы духа.

Не в добрый час я тогда подумала об утрате. Так и случилось.

С сестрой было по-другому. Не она изменила Валентина, а он ее. Это происходило постепенно, у меня на глазах.

Инга все реже появлялась на людях. Сердилась, когда что-то шло не так, как она хотела. Стала задумчивой, лицо потеряло свежесть, а в осанке проступила сутулость.

Я позвала ее в кафе на серьезный разговор. Надеялась убедить, что повернуть жизнь еще не поздно, и хватит губить себя. Инга сидела печальной, пальцем вычерчивала на тарелке дорожку из сахара. Но я знала: сестренка внимательно слушает.

Потом она раздраженно посмотрела на меня:

– Что ты предлагаешь?

Я сказала: нужно уйти от Валентина. Всего лишь несколько лет совместной жизни с этим человеком превратили ее в жалкое подобие той сестры, которая у меня была. Валентин, кроме своего страха потерять писательский талант, не видит ничего вокруг. И нужно полностью ослепнуть, чтобы верить в его любовь.

Мы сидели возле окна. Шел снег. Я пыталась понять, почему мы перестали понимать и чувствовать друг друга. Инга почти не говорила, и это был дурной признак. Лучше бы она кинулась горячо уверять, что ничего не случилось, что я все придумала, а все так же хорошо, как и прежде. Но она продолжала чертить сахарные лабиринты, похожие на ее жизнь, и молчала. Затем посмотрела в окно и тихо спросила:

– А если я его люблю?

Мне стало так больно за сестру! Я еле сдержала слезы. Но все же не удержалась и уколола:

– А Леонид? Ты его тоже любила?

Я ничего не могла сделать. Иногда, в минуты полнейшего отчаяния, думала: а может, все так, как должно быть? Может, она действительно счастлива? Не всегда же счастье выражается в радости. Но потом снова вглядывалась в ее измученное лицо, наблюдала, как звонок телефона заставляет ее нервно вздрагивать, как она торопливо придумывает причину, чтобы отказаться от приглашения на вечеринку, как быстро теряет нить разговора, погрузившись в себя – в общем, я ощущала дикую ненависть к человеку, сумевшему каким-то образом приковать к себе мою Ингу.

К тому времени Валентин уже ничего не публиковал. Его таланта хватило на три книги, включая самую первую, которая была к тому же лучшей. «Приходящий в полночь» – так, по-моему, она называлась.

Я не понимала, как можно разучиться писать. Ведь в случае с Валентином речь шла не о более-менее удачных вещах, а о способности, грубо говоря, грамотно и складно составлять слова и предложения.

Инга как-то принесла мне тайком от мужа диск с его последними работами. Я прочитала страницу и поразилась: такое мог накалякать человек… ну совсем далекий от литературы! Это был не автор с претензией на большой след в книгах, а кто-то другой. Смахивало на мистику.

Инга смотрела на меня так, как смотрит на врача человек, у которого умирает близкий родственник. Все средства испробованы, но он продолжает надеяться: вот доктор вздохнет и вытащит из кармана заветное лекарство.

Мне, откровенно говоря, было наплевать на Валентина, но он был мужем моей сестры. А ее я не хотела обманывать и не стала уверять, что у всех бывают творческие кризисы, например, у меня тоже. Вместо этого сказала прямо: написанное ужасно. Подмывало добавить: на все воля божья. Но я сдержалась. Не знаю, почему тянуло в тот момент быть такой злорадной. Потом я очнулась: господи, ведь это моя сестра, и я делаю ей больно!

Инга рыдала у меня на коленях. Я с горечью понимала: она плачет не потому, что плохо ей: эти слезы из-за мужа, будь он неладен!

Расстанься Инга с Валентином – она не погибла бы. Так или иначе, но это он виноват в смерти сестры и Лени.

За год до того, как все случилось, Валентин заявил Инге: он обнаружил причину своих неудач. Дело, оказывается, в ней, то есть в самой Инге. Якобы она передает его дар и литературные замыслы бывшему супругу. Швырнул в нее книжкой Громова. Инга плакала и клялась, что не виновата. В ответ он припомнил вечер их знакомства: шутку о телепатии. Стал кричать: ему, видите ли, известно, как она мысленно общается с Леонидом и посылает тому информацию и энергию!

Когда Инга рассказала об этом, мне захотелось выбить из башки ее муженька остатки спятивших мозгов. Я оставила уснувшую сестру в своей квартире и поехала к ним, но Валентина не застала. А на следующий день он улетел по делам в Питер. Там по его последней повести ставили фильм. Никто не догадывался, что этого писателя больше нет. Даже Марта не знала всех подробностей, но то был вопрос времени; а пока что инерция прошлого успеха поддерживала его на плаву.

В последний день события развивались с фатальной быстротой: сначала презентация новой книги Лени; потом скандал в закрытом ночном клубе «Богема», где Валентин со сцены кричал: Громов –черный маг и с помощью телепатии крадет замыслы и души других авторов.

Леонид верил в возвращение Инги. Его последний роман о писателе, потерявшем литературный дар – это просто совпадение. Он не знал, что происходило с ее двинувшимся мужем.

В клубе Валентин появился незаметно. Бах – и он уже выкрикивает в микрофон этот бред. Его чуть ли не на руках вытащили из зала. Инга бросилась за ним. Вечер продолжился. Но настроение у всех испортилось. Я сидела за барной стойкой и пыталась напиться. Было тоскливо и мерзко. Я отправилась домой.

Закрыла входную дверь – и тут звонок от сестры. А я предчувствовала: позвонит! Сестричка сообщила, что едет ко мне; ей стало абсолютно ясно, какую страшную ошибку ее угораздило совершить пять лет назад, и она готова на колени встать перед Леней. Я давно не слышала Ингу такой спокойной и уверенной.

Ответила:

– Приезжай скорей. Я люблю тебя, моя сестренка.

Она всхлипнула:

– И я тебя люблю, Ириша.

Я быстро приняла душ, накинула халат и включила чайник. Потом постояла у окна, но уже стемнело, и ничего не было видно. Меня внезапно затошнило, и сердце застучало так сильно-сильно. Я прилегла на диван. Думала: этот сумасшедший день кого угодно больным сделает.

В дверь позвонили. Это не могла быть Инга, она звонила иначе.

На лестничной площадке стоял сосед с нижнего этажа. Он… сказал:

– Ира, вам нужно спуститься… Там ограбили вашу сестру, она ранена. Скорую вызвали…

Шубка на груди сестренки пропиталась кровью. Я боялась расстегнуть ее, только повторяла: все будет хорошо, все будет хорошо, потерпи, девочка моя!

А у самой слезы лились. Инга закусила губу и смотрела на меня… словно понимала необходимость этих пустых слов.

Она закашлялась, протянула мне руку и прошептала: