Серенький волчок

В понедельник я, как всегда, отвел Катюшку в подготовительный класс. По пути из школы остановился поболтать с соседями. Точнее, они сами меня окликнули. Это было очень кстати.

Я пожаловался им, что отец не просыхает, мол, после переезда положу его в больницу на лечение, сделаю все возможное, чтобы вернуть ему человеческий облик. Потом я пошел домой. Можно было не сомневаться: соседи быстро разнесут этот разговор по деревне.

Дальше мне следовало поступать очень осторожно и аккуратно. Я знал, что отец дома. У него выработался режим: с утра он запасался самогоном и шатался по округе, а потом ложился спать и вставал часам к четырем и заправлялся новой порцией.

Так вышло и на этот раз.

Я зашел в дом. В комнатах стоял крепкий запах перегара. За все годы мы с Катюшей так и не привыкли к нему, но сейчас эта вонь была особенно невыносима. Я заглянул в отцовскую спальню.

Папаша лежал на кровати, даже галоши не снял. Сил не хватило. На полу валялась пустая бутылка из-под водки и почти приконченная бутыль самогона. Папаня надрался особенно сильно. Наверное, мне помогала сама судьба.

Я вышел во двор, насобирал в ведре папашиных окурков. Курить он всегда выходил на крыльцо, даже когда был пьяный. Мама рассказывала, что, когда они только сошлись, она попросила не дымить в доме. Как ни странно, но отец никогда не нарушал это правило. Даже после смерти матери.

Я задернул занавески. Раскидал окурки по веранде и в комнатах. Соседи не знали, что папаня до сих пор курит исключительно во дворе. Несколько бычков я бросил возле его кровати.

В нашей комнате я достал из шкафа припасенную бутылку спирта, свечку и вату. Руки у меня дрожали: доставал свечку – и сломал ее.

Я сел на пол возле шкафа и постарался успокоиться. Повторял раз за разом: это не зло, я восстанавливаю справедливость, ради мамы, ради Катюшки, ради себя.

И это подействовало. Мне стало легче, и дрожь почти прекратилась. В голове словно щелкнуло. Я будто раздвоился и видел себя со стороны: кто-то другой, а не я, крался в спальню отца. Очень странное чувство.

Кровать папаши была старого типа, на пружинах. Я отрезал от свечки часть и прикрепил этот кусочек под кроватью. На днях я проверял, сколько времени горит такой огрызок, поэтому знал, что он будет плавиться полтора часа. У основания свечки и по всему полу под кроватью я положил вату. Обильно смочил ее спиртом. Я загодя разбавил его немного водой, чтобы он медленнее испарялся. В бутылке осталась половина. Я укрыл папашу одеялом и вылил под него остатки. Один угол одеяла спустил к полу, на вату. Бутылку протер и запихал в постель, положил на нее папашину руку. Оставшиеся куски свечки сунул себе в карман, чтобы выбросить позже.

Я опустился на корточки, чиркнул спичкой о коробок, поддержал одну руку другой и поднес огонек к фитилю. Свечка загорелась. Пламя потянулось высоко. Я испугался. Хотел загасить огонек, но он быстро поутих и стал ровным. Отсчет пошел. Папаня по-прежнему спал мертвецким сном. У меня появилась уверенность, что все получится. Я не имел права ошибиться. Даже не ради себя, а ради сестренки.

Я прикрыл везде двери и вышел из дома. Следовало попасться на глаза соседям. Еще нужно было зайти к бабке Ульяне и сказать, чтобы она не продавала самогон отцу, что он уже до зеленых чертиков напился, а нам скоро переезжать, и папаша должен хоть немного протрезветь к субботе.

Удача продолжала помогать мне. В конце улицы я заметил бабку Ульяну. Старуха сделала вид, что не замечает меня. Хотела прошмыгнуть мимо. Она снабжала отца самогоном и понимала, что косвенно виновата в его пьянстве. Я окликнул, и ей пришлось остановиться.

Я объяснил ситуацию. Вряд ли жадную до денег барыгу тронула моя просьба, но она пообещала не давать папаше спиртное. Бабка, конечно, врала. Но мне просто нужен был свидетель.

Потом я пошел в магазин.

За прилавком стояла Райка, такая же мелочная и жадная, как бабка Ульяна, только в пять раз толще. Я стал умолять ее не отпускать папаше водку. Райка уперла жирные руки в прилавок и заявила, что, мол, все понимает, но не имеет права отказывать покупателю в приобретении товара и все такое. Я сделал понимающий вид и попросил взвесить колбасы и сыра, еще взял бутылку коньяка. Мой путь лежал к Муштакову.

Через пятьдесят минут после того, как я вышел из своего дома, мы сидели в мастерской моего учителя. Я нарезал продукты. Муштаков положил на стол большой кусок осетрины, разлил по рюмкам коньяк. Мы выпили за жизнь. Поговорили о работе.

Я украдкой поглядывал на часы. Отсчет подходил к критической точке. И если я рассчитал все правильно, минут через пятнадцать должен был начаться пожар.

Но уверенность быстро сменялась страхом. Я сомневался: что если спирт испарится из ваты и она не вспыхнет? Вдруг свечка просто прогорит и потухнет? Может, папаня проснулся раньше и заглянул под кровать? Хоть он и алкоголик конченый, но у него хватит мозгов понять, что к чему. Мне ясно представилось, как он с криком бежит по деревне: помогите, сын отца родного поджег! Улики на белую горячку не спишешь.

Муштаков заметил мое состояние, но решил, что это из-за предстоящего переезда. Он показал свою последнюю работу: большой комод из черного палисандра, весь увитый тонкой резьбой в древнеславянском стиле. Заказчик был из Питера, видимо, особенно денежный и толковый, потому что такой заказ стоил немало. Мне тогда подумалось: а я когда-нибудь так смогу?

Муштаков положил руку мне на плечо и сказал, что главное в нашей работе – это вера в себя, и что с ней сам черт не страшен, где бы я ни жил. И как-то плавно разговор наш стал откровенным. Я рассказал мастеру ту же историю про отца, что и всем остальным. Мучила ли меня совесть, когда я обманывал Муштакова? Нет. Потому что так было нужно для блага, для справедливости.

И по поводу отца моя совесть молчала подавно: судья ведь не мучается душевными муками после вынесения приговора убийце. Может, в душе он и не ликует, но знает, что поступает верно. Папаша заслужил высшую меру уже только за одну маму, не считая всего остального. Иногда добрая цель требует плохих и жестоких, с точки зрения обывательской морали, поступков. Это что касается моего папаши. А ложь Муштакову была необходимым кусочком моего алиби.

Учитель согласился, что отца нужно лечить.

Он сказал: «Ты теперь для Кати – как отец. А семья, род, память предков – это то, ради чего стоит жить. Весь этот наш художественный промысел гроша ломаного не стоит, если ты одинок и потерян. Не повторяй моих ошибок».

Мы выпили еще, и он рассказал историю. Очень странную и страшную. Она потрясла меня. Я помню все почти дословно и перескажу от лица учителя.

Рассказ Муштакова

«Я ведь не всегда жил здесь как отшельник. Родился и рос я в Москве. Так что мы с тобой теперь вроде как земляки будем. Но речь не об этом. Была у меня девушка, Варенька. Нам тогда почти по восемнадцать исполнилось. Мы встречались уже год, а мне вот-вот повестка из военкомата должна была прийти. Варенька обещала ждать, я предчувствовал долгую разлуку, и мы проводили вместе все дни. Теперь такие отношения кажутся молодежи наивными, но у нас все было серьезно.

Однажды мы поехали за город. Хотели устроить небольшой пикник. Варенька взяла корзинку продуктов, я тоже кое-что в сумку собрал, еще бутылку вермута прихватил. Мы нашли в лесу маленькую полянку, с березой и кленом. Варенька сказала, что мы – как эти два дерева: всегда будем вместе.

Как говорится, счастливые часов не наблюдают. Вот и мы припозднились. До станции из лесу быстрым шагом – минут двадцать, а электричка была последней. Стало холодать. Мы заторопились. Варенька спешно собирала плед и остатки еды, а я взял бутылку. На дне оставалось немного, хотел допить.

Вот тут они и появились.

Может, давно украдкой следили за нами, а может, только подъехали. Но в любом случае возникли эти двое как из-под земли. Луна светила ярко, и лица сержантов я разглядел очень хорошо. Они были в форме, но без фуражек. Один, скуластый и помоложе, все время нервно глядел по сторонам, на физиономии второго – похабная улыбочка. Я почувствовал недоброе.

– Так, так, распитие спиртных напитков в общественном месте! – сказал этот похабный и подошел ближе. Скуластый маячил за его спиной.

Я попытался объяснить.

– Никак нет, товарищ сержант. Место это не общественное. Мы здесь вроде как на прощальном ужине по случаю моего предстоящего призыва в ряды вооруженных сил.

Я хотел свести все к шутке. Но сержанта мой ответ не впечатлил. Он разглядывал Вареньку. И этот взгляд мне очень не понравился.

Потом он обернулся к напарнику и сказал:

– Видишь, коллега, какая нынче молодежь пошла. Хамят правоохранительным органам.

Скуластый все дергался по сторонам и поспешно кивал. Хоть звания были у обоих и равные, но чувствовалось, что он подчиняется своему дружку. Похабный попытался взять Вареньку за руку, я шагнул и закрыл ее собой. Скуластый пошел по кругу и оказался позади нас.

Я был наивен тогда. Мне в тот момент стало ясным как дважды два, что нам встретились переодетые в милицейскую форму бандиты. Ведь настоящие служители порядка – они такие, как в фильмах про нашу добрую и честную милицию: жизнь отдадут ради долга. Только после развала Союза выявилось, какие страшные преступления творили они в советское время – безнаказанно, прикрываясь своими корочками и званиями! Мне эта жуткая истина открылась гораздо раньше, на собственном опыте.

В общем, я окончательно понял, что мы влипли, когда услышал крик Вареньки: «Андрей!». А в следующую секунду меня сзади ударили по голове чем-то тяжелым. Я упал, но остался в сознании. Удар пришелся немного вскользь. Наверное, так чувствует себя рыба, когда ее глушат динамитом. Я полз по траве за бандитами. Они тащили Вареньку вглубь леса. Один зажимал ей рот, другой выкручивал руки. Скуластый посмотрел на меня, и они остановились. Потом он сильно ударил Вареньку в живот, и она перестала сопротивляться. Тогда он отпустил ее и шагнул ко мне. Я попытался встать на колени и поднять руки. Но не успел. И снова получил удар по голове. На этот раз я отключился.

Когда пришел в себя – уже светало. Голова раскалывалась и была липкой от крови. Сильно тошнило. Один глаз заплыл, и качало меня как пьяного, когда поднялся на ноги. Но я хорошо помнил, что произошло. Мысли путались, я пытался соображать, думал: наверняка эти бандиты приехали не на электричке, следы от машины должны быть где-то поблизости.

Я начал искать их. Боялся, что вместо следов найду тело Вареньки. Я звал ее…

Потом я стал убеждать себя, что эти нелюди отвезли ее подальше за город и там бросили. Может быть, она пообещала, что ничего никому не расскажет…

Около часа я бродил вокруг, вглядывался здоровым глазом в траву. Иногда мне казалось, что я вижу отпечатки колес. В отчаянии побрел к станции. Вышел на тропинку. Там стали попадаться прохожие. Я что-то говорил им, но они шарахались в сторону. Я свернул с тропинки и дошел до станции окольным путем. По дороге меня стошнило.

На станции я первым делом зашел в туалет и смыл с головы кровь. На мне была теплая рубашка и майка. Я снял майку, разорвал, сделал бинты и перевязал голову.

После туалета я побежал в местное отделение милиции, здесь же, на станции.

– На нас напали бандиты! Они переоделись в милицейскую форму! – вот так с ходу заявил я им. Я не сомневался, что после таких слов за преступниками сразу бросится все отделение с розыскными собаками, отправят машину с мигалкой и по всей области объявят перехват.

Но на меня смотрели очень подозрительно. Лениво начали выяснять, кто я, как здесь оказался и почему голова разбита. Спросили документы. Напрасно я в десятый раз объяснял им, умолял поверить, требовал поехать на место преступления. Когда я говорил про милицейскую форму, на меня глядели еще хуже.