Серенький волчок

Тогда же, в десять лет, я начал учиться плотничать. После пьяных выходок папани я убегал на другой край деревни, к знакомым мастерам. Работа с деревом успокаивала меня. Запахи смолы, звук рубанка и шуршание ароматной стружки – словно лекарство для больной души. Я забывал о домашних страхах, и мне хотелось остаться там навсегда. Все было дружелюбным и понятным. И зависело только от моего умения и смекалки.

У нас, в деревне, жил знаменитый краснодеревщик, народный умелец Андрей Муштаков. Его мебель можно найти в домах артистов, бизнесменов и чиновников. Сам он жил скромно, спокойно, религиозностью не отличался, но душой был чище многих верующих, любил пофилософствовать.

Я продолжил учиться у него. После уроков бежал туда. Он наливал мне кружку терпкого чая и угощал медом. Такой вот неизменный ритуал. А потом мы шли в мастерскую.

Я быстро осваивал ремесло. Вскоре мог делать простенькую мебель самостоятельно. А вот с художественной резьбой по дереву пришлось попотеть. Но в том-то и была основная особенность мебели Муштакова. Он делал не просто прикладные вещи, а настоящие произведения искусства.

Муштаков говорил, что невежественный мастер сродни слепому художнику и что нужно развивать кругозор, если я хочу достичь подлинного творчества в работе. Он приучил меня к книгам, и я читал много хорошей литературы. Одно время я даже пробовал сочинять, но вскоре понял, что это не для меня.

Папаше мои занятия у мастера были не по душе. Когда я возвращался домой, он начинал материть Муштакова на все лады. Мол, отбивает у отца родного сына, выгоду ищет, и прочий пьяный бред. Вряд ли это была отеческая ревность, скорее чувство собственничества. Он привык думать, что мать и я принадлежим ему, как вещи. А тут посторонний человек вмешивается.

Один раз пьяный папаня завалился домой к Муштакову. Наверное, он следил за мной, потому что пришел сразу после меня. Ему нужно было застать меня у мастера. Решил поиграть в отцовские права.

Мастер спокойно слушал его, не перебивал. Это спокойствие и разозлило папашу. Он стал набирать обороты, махал руками, кричал, матерился, что не позволит какому-то плотнику настраивать ребенка против отца.

Муштаков что-то тихо ответил, я не расслышал – был от них далековато. Затем он крепко взял папаню за локоть и повел к калитке. Там они стояли пару минут. Мастер продолжал говорить. Отец слушал молча, потом плюнул и отправился восвояси. Я не решился спросить у Муштакова, что он такое сказал.

С той поры папаша придирался ко мне меньше, хоть было видно: зубы у него скрепят от желания мне врезать. Всю накопленную ко мне злость он стал выплескивать на мать. Она терпела все его выходки и побои, а когда я пытался поговорить с ней об этом, она обреченно махала рукой и вроде даже защищала отца. Этого я понять не мог. Меня бесила абсурдная, покорная логика жертвы: терпеть и креститься – вот так считала мама правильным. Но только не я.

Я быстро пришел к выводу, что добро должно быть с кулаками: если кто-то сознательно совершил плохой поступок – оставлять это без наказания нельзя. И пусть кара будет ужаснее, чем само преступление. Так даже справедливее.

Мне исполнилось тринадцать, когда родилась Катенька. Отец с горя надрался до поросячьего визга. Он шатался по деревне и рассказывал всем встречным – поперечным, что должен был родиться пацан, обещал устроить жене веселую жизнь, когда она вернется из роддома – за то, что обманула

Мы с мамой этого не видели. Добрые соседи потом доложили. А роддом был в районном центре, я тоже поехал туда. Жил в эти дни у травницы тети Клавы, маминой приятельницы.

Я приносил маме в палату продукты. Деньги у меня к тому времени водились. Муштаков хорошо платил – как своему подмастерью.

Мама протягивала мне подержать сестричку. Никаких особых чувств я не испытывал. Помню только, что подумал: и так забот хватает, и вот теперь еще добавится.

Маму выписали из роддома, но мы не поехали домой сразу, а еще несколько дней жили у тети Клавы. Она все поила маму какими-то отварами, и они охали возле новорожденной: дело в том, что у Катюши обнаружилось косоглазие. Мама причитала, что это все из-за отцовской пьянки, что это божье наказание. Спрашивала у тети Клавы, останется ли порок на всю жизнь. Наверное, тетя Клава не хотела расстраивать маму, поэтому заверяла, что все может исправиться, на все, мол, воля божья.

Потом мы поехали домой. Папаня был мертвецки пьян. Наверное, это и спасло мать от побоев. Он ползал с бутылкой по огороду и даже не заметил нашего приезда.

Я не ожидал, что привяжусь к Катюше. Принято считать, что братья и сестры не очень-то дружат между собой. Но у нас все было по-другому. Она росла девочкой спокойной и тихой, сильно замкнутой. Очень любила всяких пташек – букашек, могла подолгу сидеть в траве и разглядывать какую-нибудь ромашку.

Был один случай. У соседей имелся огромный бык. Они часто пасли его на лугу, за огородами, привязывали длинной веревкой. Мы гуляли в тот день с Катенькой неподалеку. Меня что-то отвлекло, я посадил сестренку на траву и отошел. Всего на пару минут. Когда вернулся – Катюша так же сидела, а рядом топал ногой этот бык. Он наклонил голову и раздул ноздри. Его привязь порвалась. До сих пор я отчетливо помню свой страх. А вот Катенька с любопытством и без боязни рассматривала быка, словно он был маленькой козочкой.

Я схватил сестренку и рванул с луга подальше. К счастью, глупая скотина за нами не побежала.

Вот тогда я понял, что мне придется защищать Катю всю жизнь, оберегать от грубой и жестокой реальности. Я чувствовал: сестра никогда не приспособится к этому миру, где нужно уметь дать сдачи любому, кто захочет причинить вред тебе или твоим близким.

Отец не смирился, что вместо мальчика родилась девочка. Он не трогал Катюшу, нет, иначе сразу пожалел бы об этом. Он выбрал другую тактику. Вел себя так, словно у него нет дочери. Маленькая Катюшка могла упасть, или описаться – если нас с матерью не было рядом, отец даже пальцем не шевелил, чтобы помочь.

Вот так мы и жили до смерти мамы. Мне исполнилось восемнадцать, а сестренке – пять. Мама тогда заболела. Отказали почки. Болезнь развилась очень быстро, и через восемь месяцев матери не стало. Врачи толком не могли сказать, что случилось. Но вот я-то знал, кто виновен в ее смерти. Это папаша своими побоями свели маму в могилу. Я поклялся отомстить за нее.

У меня было сильное желание прибить мерзкую гадину – нашего папашу, избавить нас с сестренкой от проклятой обузы. Но я боялся попасться. Тогда я отправился бы в тюрьму, а сестренка – в детский дом.

Муштаков подсказал спасительную идею: мне нужно оформить опекунство над Катенькой. Либо она еще надолго останется в лапах папани-алкоголика. Я был совершеннолетним, деньги зарабатывал, и никаких препятствий не предвиделось. Я не сомневался, что любой суд без проволочек лишит отца родительских прав. Он к тому времени превратился в полного бича. Удивительно, как его только на работе держали.

Если бы не Муштаков – бегать с оформлением документов пришлось бы бесконечно. Ведь сначала я решил сделать все собственными силами. Думал: что сложного? Матери нет, отец – пьяница. Но, как оказалось, такого рода опекунство – очень громоздкая и длительная процедура, и работают там бездушные и непробиваемые нелюди. Буквально в каждом кабинете от меня требовали кучу справок, тянули время, намекали на взятки. Даже издевались, что я, мол, таким образом от армии пытаюсь откосить. Я боялся, что не хватит сил столкнуть эту гору с места.

Спасибо Муштакову. Мебель он делал непростым людям, даже из Москвы к нему обращались известные личности. Так что больших связей у него было достаточно. Только он практически не пользовался ими. Но мне помог. Позвонил куда-то – и колесо быстро закрутилось.

В общем, через месяц папаня мой вышел из районного здания суда трезвый, но злой как черт. Катенька ему не нужна была, но то, что его родной отпрыск публично так унизил его, по мнению папаши, совсем никуда не годилось.

После суда мы с Катюшей отправились в парк, накупили кучу пирожных и залезли на карусели. На душе у меня было спокойно и радостно. Катюша, наверное, толком и не понимала тогда, что произошло.

Вечером мы вернулись домой. Отец сидел на кухне. Был пьян, но не так чтобы очень. Глядел на нас молча, прищурив глаза, словно пытался что-то решить про себя. Я отправил Катю в комнату и стал готовить ужин.

Видимо, я предчувствовал что-то нехорошее, и когда сзади метнулась тень – я резко отпрыгнул в сторону. Кулак задел меня по плечу. Я развернулся и со всего размаху врезал папаше под дых. Вложил в удар всю силу и злость. Папаня крякнул, словно раздавленная утка, отлетел и завалился за стол. Я испугался, что он подохнет. Проверил пульс: к счастью, урод был просто в отключке.

Той ночью я не спал. Лежал и ждал, что папаша захочет отомстить. Но было тихо. Утром он отправился на работу. И откуда силы взялись. Держался он только на водке.

А к обеду произошло событие. Оно изменило нашу с Катей жизнь.

Пришла почтальонша тетя Шура, принесла заказной пакет. Я сразу раскрыл его. Там находилось нотариальное уведомление о наследстве. Я перечитал два раза и все равно поначалу не поверил.

У нашей мамы был младший брат, дядя Толя. Они разъехались в молодости по разным городам и не виделись больше. Мама, когда я был маленьким, пробовала его искать. Не получилось. Она говорила, что характер у него не сахар, но все-таки родная кровь. По мне, так век бы не видеть таких родственников.

Не знаю, что там пришло в голову дяде Толе, но только завещание он написал в пользу нашей матери и ее детей, если таковые имеются. А потом помер. Семьи у него не было. И выходит, по завещанию мы с Катюшей становились владельцами большого дома в Московской области. И еще машина в придачу.

Это был подарок судьбы. И в тот момент я словно воочию увидел, что мне следует делать. Наверное, нужен был последний толчок. Это наследство и стало им.

На следующий день я отвез Катюшу к тете Клаве, попросил присмотреть за сестрой несколько дней. А сам поехал, как говорится, вступать в законные права наследника.

Я нашел нотариуса, у которого дядюшка писал завещание, узнал, какие документы нужно собрать. Оказалось, придется подождать полгода. Лишь тогда мы с Катюшей сможем вступить в наследование. Такое вот положение. В принципе, переехать и жить, конечно, можно было и сейчас, препятствий к этому не предвиделось, мне и нотариус сказал об этом прямо. Но я хотел начать новую жизнь полноправным хозяином нового дома. Поэтому решил повременить.

Как я оформлял документы, рассказывать не буду. Ничего сложного, просто все это было нудно.

Дом мне понравился сразу: двухэтажный, высокий, просторный и уютный, есть место для мастерской. По сравнению с ним, наш деревянный домишко казался лачугой. Видимо, дядя Толя был все-таки хорошим хозяином. А вот на машине родственник явно сэкономил. Жигуленок выглядел очень плачевно. Зато завелся с первого раза.

Папаня через некоторое время узнал о наследстве. В деревне трудно что-то утаить. Он всерьез думал, что поедет с нами. Рожа у него была довольная. Он присмирел и даже начал подлизываться к Катюшке. Я прекрасно понимал его задумку: наш нынешний домик он бы продал, а на вырученные деньги пил бы на новом месте. Только ему было невдомек, что он не входил в мои планы.

Катюше я объяснил, что скоро мы отсюда уедем и у нас начнется совсем другая жизнь.

Наконец прошли эти полгода. Я снова съездил в новый дом. Все находилось в порядке, хоть сейчас переезжай. Я с легким сердцем вернулся назад.

Было начало августа. Наше северное лето выдалось на редкость жарким и сухим. Старожилы говорили, что не упомнят такой погоды. Ситуация складывалась удачно, и жара оказалась кстати.

Я сходил к Муштакову. Это единственный человек, кроме сестренки, который был мне дорог. Он вытащил бутыль отличной медовухи, и мы выпили за перемены. Я обещал ему захаживать до отъезда.

Дома ждал сюрприз. Оказывается, папаня втихомолку от нас нашел покупателей на дом. В принципе, это не меняло моих планов и даже было мне на руку. Папаша по пьяни раззвонил на всю деревню, что мы переезжаем и станем почти что москвичами.

Тайком я отвез тете Клаве несколько самых необходимых вещей, кое-что из инструментов. И еще накопленные деньги. Из Катюшкиных игрушек взял только ее любимого утенка. Очень жаль было оставлять все остальное, но так требовалось.

Наступил понедельник. В среду должны были прийти покупатели для окончательной сделки. А в субботу мы всей семьей переезжали. Так думал папаня. Он загодя заказал контейнер-трехтонник, чтобы загрузить весь домашний скарб. Контейнер, еще пустой, стоял во дворе. Папаня лазал в нем, чесал затылок и матерился, что не все пожитки влезут.

Нужно сказать: отца поперли с работы за две недели до этого. Но все-таки не забыли, что когда-то он был классным слесарем. Дали хороший расчет. Так что оставшееся до переезда время он праздновал: слонялся по деревне, да бегал то к соседке за самогоном, то в магазин за водкой.