Каменный престол. Всеслав Чародей – 4

Через лес проходила широкая просека, видно проложенная совсем недавно. Навстречь Богушу по просеке половцы гнали полон. Отрок смотрел широко раскрытыми глазами. Смотрел и запоминал.

Русичи и севера? были навязаны за руки на аркан по десятку. Оборванные, запылённые и понурые, он медленно брели, глядя под ноги и всё равно спотыкаясь. Богуш откуда-то знал: сейчас для них важнее всего – не упасть. Упавшему перережут глотку и бросят. Это не жестокость, это обычный здравый смысл. Если пленник не может идти, это задержит всех. А бросить просто так – неразумно, всё равно, что подарить свою добычу другому. Да и остальные так-то, глядя на брошенного, начнут нарочно спотыкаться. А так, – и добыча не подарена, и остальные – в страхе.

Руси было не менее полутысячи. Вдоль опушек же, по краям полона гарцевали под сотню половцев.

Тут Богуш едва сдержался, чтобы опять не влезть.

Не встрял. Умнее стал. Жизнь научила. Вернее, смерть. Чужая и многократная.

Куда там одному супротив сотни. Не успеешь и двоих свалить, – стопчут и дальше поскачут – кумыс пить.

Выждав, пока половцы и полон не прошли мимо, варяжко двинулся дальше. Куда идёт, он не ведал и сам.

Авось да и найдёт своих.

4

Конь начал спотыкаться ближе к вечеру, и Богуш уже тревожно озирался. Пожалуй, пора уже было и встретить своих, но лесная дорога (громкое название – тропа скорее!) по-прежнему оставалась пустой.

Никак заплутал, варяжко?!

Богуш досадливо мотнул головой и закусил губу, прогоняя внезапно подступившее близь отчаяние, за которым ясно маячили недопустимые в его возрасте слёзы. Ещё чего, плакать выдумал, щеня глупое?! От Москвы до Корьдна зимой доскакал, а тут – растерялся?!

Оглядеться надо, – решил он, натягивая поводья. Он ещё не решил, как именно он будет оглядываться – на дерево ль полезет или ещё как. Главное было – хоть что-то сделать.

Конь довольно фыркнул, остановился и тут же потянулся к сочному мясистому репью.

– Эй, парень! – вдруг раздалось откуда-то. Богуш встревоженно завертел головой, и молодой (удивительно знакомый!) голос злорадно продолжил. – Гляди, как бы голова не отвинтилась!

Влип!

Позорище!

Прознает дедич Житобуд – придётся с месяц княжьи конюшни чистить в Корьдне. А Житобуд узнает непременно – не станет же он, Богуш, скрывать свою оплошку. Ещё чего не хватало!

Только бы…

Только бы успеть, только бы Житобуд дожил до этого «узнает». Иначе вся эта скачка и война в лесах ни во что придётся.

– Бросай лук и топор! – голос, между тем, построжел и стал ещё более знакомым, но отрок так и не мог понять, чей он. А может и понял давно, да только не мог поверить, что этот человек может быть здесь. – Ну шевелись, варяжко!

Ратьша!

– Ратьша! – завопил Богуш радостно. Скажи ему кто-нибудь раньше, ещё и месяц назад, что он будет радоваться Ратибору Кучковичу, сыну Межамира, московского властителя, словно кому-то из родичей – да он, Богуш, этому человеку в лицо бы рассмеялся, самое меньшее. А то и побил бы.

С молодым Кучковичем они при встречах, как сказал кто-то из варягов, бортами расходились. Так и не поняв, с чего Ратибор его там, на Москве возненавидел, варяжко махнул на это рукой – чего ему в том лесовике.

За прошедшие полгода Ратибор вместе с отцом показывался в Корьдне всего пару раз. На Богуша он зверем больше не глядел, но и близко не подходил, и даже не здоровался. Ну и Богуш платил ему тем же.

И вот теперь…

Ничего не было удивительного в том, что вместе с корьдненским князем против черниговской руси выступили и московляне. Ничего не было удивительного в том, что в московском полку был и сам московский дедич вместе со своим сыном. Ничего не было удивительного, что московский мальчишка возглавлял передовой дозор.

– Кому Ратьша, а кому – Ратибор Межамирич, – бросил из кустов всё тот же голос. Заросли орешника раздвинулись, и на поляне возник (именно возник, незаметно просочась сквозь кусты – сразу видно прирождённого воина!) поджарый высокий парень в крытом тёмно-зелёным сукном стегаче и таком же шеломе.

И впрямь – Ратибор.

На широком поясе московлянина, унизанном серебряными бляшками, висел настоящий боевой меч. Зимой у него меча не было. Стало быть, в вои выбился, посвящение прошёл.

Следом за мальчишкой из кустов вышло ещё двое, постарше, в простых доспехах. У одного в руках завязанный лук с уже наложенной на тетиву стрелой (и убирать её он не торопится!), у другого – рогатина наперевес.

Тоже московляне, небось, – глупо подумал Богуш.

– Слезай, говорю, ну! – потребовал он. Говорил без шуток, взаболь.

– Мне к князю надо, – Богуш всё ещё не понимал.

– Ни к какому князю тебе не надо, варяжье отродье, – процедил Ратибор. Рука его словно невзначай легла на рукоять меча. И усмехнулся, глядя в округлившиеся от изумления глаза Богуша (а варяжко не знал, что и подумать – спятил ли московлянин или к руси переметнулся?!).

Но сказать Кучкович ничего не успел.

Конь Богуша вдруг заливисто заржал, из-за ближних кустов ему ответили сразу несколько. А потом из-за поворота дороги выехали всадники.

Много.

Больше двух сотен, как на первый взгляд определил варяжко.

И впереди ехал тот, кто ему был нужен.

Князь Ходимир.

Мчались.

Останавливались на короткий передых, поили коней, пили сами, наскоро жевали сухомять, снова седлали коней и снова мчались.

Летела навстречь пыльная дорога, утоптанная трава ковром стелилась под конские копыта, билось за плечами князя на ветру запылённое корзно. Глухо стучали подковы, ссекая траву, выбивая камни из дороги, треща случайно попавшими под копыто сухими сучьями.

Спешили.

Где-то там, на юго-западе сейчас держится за засекой дедич Житобуд. Ждёт княжьей помощи.

Случайный половецкий загон в пару десятков коней ударился в бег, даже не пытаясь разглядеть, кто перед ними. Да и пытался бы – толку-то. Вряд ли обычные степные карачу[10 - Карачу – простолюдины, чёрный люд (тюрк.).], которые пришли сюда, в деснянские леса, чтобы пограбить и ополониться, знали про уговор их гурхана[11 - Гурхан – выборная должность у тюрок и монголов, верховный хан. Первый среди равных, в отличие от кагана.] с Ходимиром. Да и не до них было вятичам сейчас.

Житобуд ждёт.

К месту засады вымчали под утро.

Расступились две опушки, открыв широкий простор, на коротком гомонило черниговское войско. И Богуш ахнул – руси оказалось раза в три больше, чем было, когда Житобуд отправлял его за помощью. Может, он просто не всех тогда видел? Но всё равно варяжко тут же укорил себя за промедление – протелепался в лесах, проспал под кустом, дотянул до того, что к брянскому наместнику помощь подошла.