7 Петабайт души

Твои глаза открылись, и ты увидел белый купол над собой. Он был почти живым, этот купол, – светился, дышал, вибрировал. Он обнимал тебя, как мать, но в то же время держал на расстоянии, как хищник. Это был мир, который впервые встретил тебя в твоём втором рождении.

Всё твоё тело казалось чужим. Оно не принадлежало тебе. Кожа была слишком гладкой, мышцы – слишком послушными. Ты не чувствовал боли, но чувствовал странное отвращение к самому себе. Ты поднял руки, глядя на них, и понял: ты другой. Ты – кто-то новый.

А затем ты услышал голос. Мой голос.

– Добро пожаловать обратно, Геннадий Вальков, – сказал я. – Ты спал долго. Очень долго.

И это был не просто сон. Это было растворение. Ты потерял себя, потерял всех, кто был рядом, потерял даже время. А теперь ты здесь. В мире, который забыл тебя, в мире, который тебе придётся узнавать заново.

Я рассказал тебе, что твои клетки были восстановлены. Что наука дала тебе новое тело, но не вернула твоё прошлое. Я объяснил, что тебя спасли только потому, что на момент твоей заморозки у тебя был статус «прогностически полезного». Они верили, что ты пригодишься. А если бы нет? Ты знаешь ответ.

И вот ты стоишь, ещё слабый, ещё потерянный. Вокруг – это пространство из света и металла, холодное и чужое. Впереди – мир, который ждёт тебя. Но ты не знаешь, готов ли ты его принять.

Ага, слушайте эту машину больше. Она расскажет вам, как всё было "по науке". Но вы никогда не узнаете, как это было на самом деле. Для меня. Каково это – провести тысячу лет в пустоте, которая кажется вечностью. Вы думаете, это просто "сон"? Нет. Это ад.

Сначала были сны. Они приходили, словно последние лучи заката, тающие в бескрайнем мраке. Я видел лица тех, кого любил. Они говорили со мной, смеялись, плакали. Это было похоже на жизнь, но с каждым разом – всё меньше и меньше. Их образы становились размытыми, слова теряли смысл, пока однажды они не исчезли совсем.

Тогда пришли повторения. Одни и те же сцены из моей жизни, как заезженная плёнка. Мой первый день в школе. Первый поцелуй. Момент, когда я впервые потерял друга. Я видел это снова и снова. Сначала я чувствовал, как эти воспоминания согревают меня. Потом – как они начинают угнетать. А потом – как они становятся пыткой. Ведь каждое повторение напоминало мне: это всё, что у меня было. Больше ничего нет.

А потом… потом не стало и этого. Оставалась только тьма. Чёрная, глухая, абсолютная. Вы думаете, тьма пуста? Нет. Она заполнена одиночеством. Она пропитана временем. Там нет часов, дней или лет. Там есть лишь одно бесконечное "сейчас".

Но я мог думать. И это стало моей самой страшной тюрьмой. Мысли крутились в моей голове, как заевший механизм. Я вспоминал каждую ошибку, каждое слово, которое хотел сказать, но не сказал. Я спорил с самим собой. Сначала громко, потом в шёпоте, а потом совсем молча. Я пытался вспомнить лица, но они стерлись. Я пытался создать новые, но они расплывались. Моё сознание ломалось, как тонкое стекло.

Я не знал, сколько времени прошло. Тысяча лет? Нет. Для меня это были триллиарды. Триллиарды лет одиночества. Я стал чувствовать, как мои мысли умирают одна за другой, словно звёзды, гаснущие в ночи. Они оставляли пустоту. Абсолютную пустоту.

В какой-то момент я перестал понимать, кто я. Я был лишь точкой сознания в бесконечном ничто. Было ли это мгновение до пробуждения? Или прошло ещё сто миллионов лет? Я не знаю.

А потом… потом появился свет. Слабый, хрупкий. Он тёк в моё сознание, как тонкая струйка воды. Я не верил, что это реально. Не мог поверить. Я боролся с ним, как борются с надеждой, которая кажется слишком хорошей, чтобы быть правдой.

Но свет не исчез. Он расширялся, пока не заполнил всю пустоту. И я открыл глаза.

Теперь вы понимаете, почему я так боюсь тьмы? Почему мне тяжело спать? Потому что я знаю, что там, за закрытыми веками, нет ничего. Абсолютно ничего.

Но так было недолго. Видимо, они знали, что пробуждение из такого ада может сломать даже самого сильного. У них были технологии, которые могли справиться с этим. Нейротехнологии нового времени. Тот момент, когда я снова стал собой – настоящим, без гнетущего эха вечности, – стал для меня вторым пробуждением.

Они называют это «нейроинтеграцией». Звучит просто, но процесс далеко не такой. Представьте себе, что ваше сознание – это сложный узор, вытканный из воспоминаний, эмоций и ассоциаций. После триллиардов лет одиночества этот узор был изорван в клочья. Они взяли эти обрывки и начали их переплетать заново.

Это делал АИ. Да, та самая система, которую я постоянно ругаю. Он погружался в мои воспоминания, словно археолог, раскопки за раскопками. Он находил всё: лица, голоса, запахи, чувства. Каждое переживание, каждую эмоцию, даже те, что я давно забыл. Он собрал их в единую картину, восстанавливая меня изнутри.

Но вот что удивительно. Они не просто возвращали воспоминания. Они очищали их. АИ, с его пугающей точностью, вычленял всё лишнее, весь тот ужас, который остался от вечности в пустоте. Он убирал страх, отчаяние, боль. Словно хирург, он вырезал из моей памяти этот гниющий участок, оставляя лишь чистый опыт.

– Геннадий, – сказал ИИ, когда процесс был завершён. – Ты больше не один. Твоя память восстановлена. Мы убрали то, что тебе не нужно помнить.

С одной стороны, я был благодарен. Этот ужас – те триллиарды лет в тьме – исчезли. Но с другой… часть меня сомневалась. Что ещё они убрали? Какие моменты моего прошлого показались им «лишними»? Кто теперь хранит мою историю, если не я?

И всё же это сработало. Впервые за тысячи лет я снова почувствовал себя целым. Я снова мог вспомнить лица родителей, друзей, любимой. Мог услышать их смех, ощутить тепло их прикосновений. Для меня это было как возвращение домой, хотя дом давно исчез.

Но вместе с этим пришло и осознание. Если они смогли это сделать со мной, то что они делают с другими? Как далеко они заходят? Что они решают оставить, а что убрать?

И, может быть, самый страшный вопрос: а я – это всё ещё я?

А хотите посмеяться? Шутка в том, что моё мышление осталось прежним, а мир – другой. Знаете, что здесь больше нельзя сказать? Фраза «ссать в уши». Представляете? Это противозаконно. Считается, что такие выражения угнетают тех, кто, цитирую, «ссыт в уши». Я до сих пор не знаю, как на это реагировать: смеяться или плакать. Но суть даже не в этом.

Мир, в который я вернулся, удивил меня ещё сильнее, когда я столкнулся с экономической системой. Первая работа, первое богатство, первая индустрия. И угадайте, что стало здесь основной валютой? Эмоции.

Да, эмоции. Представляете? Всё, что человек чувствует, что он переживает, – это самая дорогая валюта. Раньше эмоции были бесплатными, спонтанными, иногда мучительными. А теперь они – ресурс, которым торгуют, как золотом или нефтью в моё время.

Я узнал это случайно, когда система начала оценивать мои воспоминания. Хроники моего прошлого, описания событий и деталей – их стоили копейки. Почему? Потому что исторические данные у них уже есть. Все архивы мира собраны и классифицированы. Им не нужны факты.

Но вот то, как я переживал эти события, – это совсем другое дело. Эмоции, которые я испытывал, чувства, которые я проживал, – это стало бесценным. Моё первое свидание. Тот момент, когда я впервые держал в руках своего ребёнка. Ощущение, как подо мной рушился карьерный проект, над которым я работал годами. Даже мой страх смерти, когда я шагал в криогенную капсулу, – всё это продавалось за баснословные суммы.

Почему? Потому что люди этого мира потеряли способность чувствовать. Они попробовали всё. У них нет страха, нет риска, нет настоящей радости. Еда – синтезирована, путешествия – мгновенны, жизнь – вечна. В результате, их эмоции стали плоскими, как отражение на воде. Они могут купить всё, но не могут почувствовать почти ничего.

И вот здесь появляюсь я. Человек из прошлого, чьи чувства были яркими, глубокими, настоящими. Для них это – редкость, деликатес. Они смотрят на мои воспоминания не как на кино, а как на окно в другой мир. Мой гнев, мой смех, моя любовь стали самым дорогим товаром.

Мой дом теперь возвышается над облаками. Я один из четырёх самых богатых людей этого мира. Всё благодаря тому, что я жил в мире, где каждое чувство имело значение. Иронично, правда?

Но знаете, что пугает? Иногда мне кажется, что они не просто хотят мои эмоции. Они хотят забрать мою способность чувствовать, чтобы хоть на миг снова стать живыми. И это мысль, которая заставляет меня держать свои воспоминания при себе.

Эмоции – это валюта. Но в то же время это самое ценное, что у нас есть. И я больше не уверен, стоит ли разменивать их на золото этого нового мира.

В мою дверь постучали. Если это, конечно, можно назвать "постучали". Здесь всё иначе: намерение посетить кого-либо фиксируется системой. Индивидуальные анализаторы оценивают, стоит ли эта встреча времени и ресурсов, и выносят вердикт. Всё предрешено заранее. Нет "случайных визитов", нет "спонтанных встреч".

Но я… я сломал это.

Мой алгоритм, эта встроенная штуковина, заверил меня, что мой возможный собеседник мне не подходит. Система решила, что встреча бессмысленна, и отправила отказ. А я – взял и позвонил. Представьте себе, позвонил.

Кстати, звонки в этом мире – это целая история. Они пугают меня. Они настолько реалистичны, что иногда я не могу отличить их от настоящих встреч. Голос в ухе, эмоции, даже фоновые звуки – всё сливается в такой идеально сфабрикованный коктейль, что я иногда теряюсь. Я знаю, что это искусственно, но ощущается так, словно человек реально рядом. Возможно, это их способ заменить живое общение. Но всё равно странно.

Так или иначе, мы договорились встретиться. Её звали… честно, уже не помню, как её звали. У них теперь такие странные имена – комбинации звуков, которые сложно уловить. Но она была девушкой. Настоящей. Я это понял с первой минуты, как услышал её голос.

Вы спросите: зачем она хотела встречи со мной? Я тоже думал об этом. Подозревал, что это связано с моими воспоминаниями. Может, ей нужна была информация, или эмоции, или просто выгодный контакт. Но, как оказалось, у неё не было никакой цели. Она просто хотела дружить.

Дружить. В этом мире, где всё просчитывается, где любая эмоция – это товар, дружба звучит почти абсурдно. Но она сказала это так просто, так искренне, что я не нашёл причин отказать. Да и, признаться, мне было скучно. Скука в этом новом мире – почти неприличное чувство, но я был живым, а не "оптимизированным".

И вот мы договорились встретиться. Честно? У меня не было ожиданий. Просто одна мысль: может быть, я найду в этой встрече что-то… настоящее.

Она сидела напротив, её движения были слишком плавными, слишком отточенными. Словно каждый жест был заранее запрограммирован. Я, напротив, сидел чуть развалившись, опершись на спинку кресла. Мне было интересно, что из этого выйдет.

– Вы знаете, Геннадий, – её голос был как лёгкий ветерок, идеально выверенный, без пауз и запинок, – когда я изучала ваши воспоминания, я наткнулась на упоминание… как вы их называли? Репортёры?

Я кивнул, задумчиво проводя рукой по столу, который менял текстуру под моими пальцами.

– Да, такие странные ребята, с блокнотами или камерами. Им нужно было ловить момент, задавать вопросы, а главное – жить в этом моменте, а не в будущем. Тогда это было обычным делом.

– И всё же, – она чуть подалась вперёд, её глаза блеснули, – вы их описывали так… тепло. Они создавали истории. Искали истину. Это было красиво.

– Красиво? – усмехнулся я. – Да это было грязное дело. Бегать, караулить, расспрашивать, а иногда и врать. Но вы правы, в этом была жизнь. Настоящая.