Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Встречаются в жизни люди, которые изменяют вокруг себя её обычное силовое поле. Такой человек находит и реализует своё призвание так, что оно вызывает восхищение, словно выдающаяся картина. Но как в живописном шедевре не сводится всё к сюжету, так и чётко очерченное профессиональное призвание здесь не исчерпывает судьбу, личность проявляется во всём.

Если индивидуальность – это множество качеств, собранных в своеобразный узор, то личность – это слияние индивидуальных качеств воедино, формирование особого сверхкачества, лика человека.

Личность – это непременно творческая личность, по образу и подобию Создателя. Говорят, что талантливый человек талантлив во всём, но бывают и люди конкретного, достаточно локализованного таланта, тогда как личность проявляется, действительно, во всём, с чем имеет дело.

Личность притягательна, как магнит с двумя полюсами. Она притягивает, вдохновляет – и вместе с тем отталкивает, подталкивает тебя к самореализации, к тому, чтобы идти по пути формирования собственной личности, своей судьбы. Здесь многое зависит и от тебя самого, от восприимчивости к каждому из полюсов.

Личность – по большому счёту, естественное состояние человека. Мы чувствуем это и пытаемся расширить смысл слова, применять его чаще, по любым выдающимся поводам. Но личность – дело особое, здесь мало одноразового подвига.

Читатель встретит в этой книге немало людей, про которых можно уверенно сказать: это – личность. О каждом из них стоило бы написать отдельную книгу. Но пока – хотя бы главку.

А ещё мне кажется, что в каждой личности просвечивает Луч. И свет в этих Лучах – един. Значит, это отсвет и моего Луча. Надо только не терять его из вида.

Лагерь в Лопасне[109 - Лопасня: река в Московской области, приток Оки. Иногда так называют всю местность в Чеховском районе.]

Летом после девятого класса мне довелось поработать педагогом. Именно на эту должность, а не просто вожатым, меня взяли в пионерский лагерь «Москвич» (автозавода МЗМА[110 - Московский завод малолитражных автомобилей. Так назывался с 1945 по 1968 год завод, который потом носил название АЗЛК, а позже «Москвич».]), куда поехала работать мама.

До этого уже я помогал маме в пионерлагерях, даже числился помощником вожатого и заменял её, когда она ездила на свидание к отцу. Но теперь я работал самостоятельно, в другом отряде!

Лагерь был расположен в чеховских местах: река Лопасня, живописные леса и луга. Природа замечательная. Но не очень-то у меня получалось любоваться ею.

Мама работала в младшем отряде, у первоклассников. Мне же достался отряд пятиклассников. И – хуже того – пятиклассниц!.. В отряде моей напарницей была взрослая вожатая, и в бытовом отношении она взяла девочек на себя. Но мне часто приходилось на прогулке или в лагере управляться со всем отрядом.

Мальчиков я держал рассказами перед сном (в тихий час и вечером пересказывал прочитанные книги). Они сами остерегали друг друга от чрезмерного озорства («а то Витя рассказывать не будет!»). С девочками было куда труднее – не очень-то я понимал их психологию, а реальных средств воздействия у меня было маловато (или я не владел ещё ими). Апогеем была эпидемия поцелуев взасос. Ничего сексуального тут не было: девчонки видели, что меня это шокирует, вот и разрисовывали друг друга засосными синяками почём зря. Высшим шиком у них считалось «ставить засосы» на виду у меня или у вожатой (которая тоже не очень-то могла их унять).

Но важно то, что мне было у кого учиться. Я приходил к маме в отряд: подсматривать разные её затеи, советоваться о проблемных ситуациях. Постепенно утихло и помешательство моих девиц на засосах. Хотя повергать меня в смущение им удавалось и всякими другими фокусами.

На этом лете закончился мой лагерный опыт. Мама ещё несколько лет продолжала работать в пионерлагерях. Ей помогали уже мои братья.

Чередование ролей

Вот такое любопытное было у меня чередование ролей: то ученик, то преподаватель, то пионер, то воспитатель в пионерлагере, хотя в то же время ученик в смысле педагогики…

Впрочем, если вдуматься, такие перемежающиеся роли свойственны большинству людей. Играешь роль сына, разговаривая с матерью, – а через пять минут ты уже в роли отца, который общается со своей дочерью…

Так что чередование противоположных амплуа не является таким уж диковинным. И особенно полезно сопоставлять их друг с другом, чтобы понимать тех, кто играет роль, отличную в данный момент от роли, которая досталась тебе. И жить своей ролью по-настоящему, а не так, чтобы маска заменяла лицо, а костюм оказался важнее тела. Чтобы роль не становилась двумерным заместителем личности.

В то время я не слишком успешно справлялся с сопоставлением ролей и сведением их в себе воедино. Постепенно, по ходу лет, это становилось легче, и прояснялось главное: ни возрастом, ни доминирующей своей ролью не стоит создавать для себя какие-то психологические преимущества. Наши роли чередуются и уравниваются в правах – как говорится, с точки зрения вечности.

Думаю, что моим подопечным пятиклассницам так же смешно вспоминать лагерную эпидемию засосов, как и мне. Может, кто-то из них даже пошёл в педагогику?..

Чередование ролей в моей жизни тогда только начиналось. Но переживания, связанные с этим, были особенно острыми. Ведь происходило примеривание и освоение новых, взрослых ролей, наполнявших меня гордостью и ответственностью.

Предлагайте новые роли молодым – пусть растут на этом!..

Столовки и пирожки

Мама давала мне деньги на обед, и я к ним относился экономно. Это был основной источник моих доходов, поэтому порой я обедал в дешёвых столовых, но часто сводил обед к паре пирожков.

О, столовки – столовые самообслуживания образца шестидесятых! С отсутствием ножей и клеймом на каждой тарелке: «Общепит». Большим достоинством для меня был бесплатный хлеб на столах, чёрный и белый. Поэтому, взяв даже самое скромное блюдо, можно было наесться досыта.

Кстати, и дома (хотя там хлеб не был бесплатным, но стоил достаточно дёшево) я привык к тому, что хлеб – главный элемент завтрака, обеда и ужина. У меня до сих пор сохранилась привычка есть с хлебом даже кашу и макароны (теперь стараюсь её умерить, чтобы избежать брюшка, но не надеюсь отвыкнуть вовсе).

Положительным для меня свойством столовок являлось и однообразное меню. «Котлеты полтавские» или «печень по-строгановски», салаты из капусты или из моркови, щи или молочный вермишелевый суп, не надо особенно задумываться, это удобно.

Остальное было так привычно, что тоже не вызывало у меня особых огорчений. Подносы, протёртые кое-как дежурной тряпкой. Иной раз и таких, наскоро протёртых подносов не хватало, приходилось брать только что использованные. Противнее были алюминиевые ложки и вилки. Часто они были мокрые, а ощущение лёгкой засаленности было им свойственно органически. Надо ли говорить, что столики были простейшие, с пластмассовой поверхностью, без скатерти? Зато простенький обед обходился копеек в сорок – тогдашних, конечно.

Замена обеда на два пятикопеечных пирожка с повидлом существенно улучшала моё благосостояние. Пирожки, приготовленные в масле, продавали обычно у метро из переносных ящиков. Бывали иногда пирожки с мясом, но я предпочитал сладкие.

Повидло чаще всего случалось яблочное, реже грушевое. Не надо думать, что разные сорта продавали одновременно. Или то, или другое. Помню, как наступило долгое время, когда повсюду в продаже были только пирожки с финиковым повидлом. Наверное, это было связано с политическими симпатиями СССР к странам Африки, с дружеской закупкой фиников.

Можно было заменить обед и на калорийную булочку – круглую, с изюмом, усыпанную орехами, за десять копеек. Иногда я мог позволить себе и лукуллов пир – купить ещё и мороженое. Ну, с мороженым можно было и обычную городскую булку слопать, что за семь копеек. В юном возрасте насущный хлеб всегда вкусен.

Программист третьего разряда

Нашей «производственной» специализацией в школе было программирование. Вместе с аттестатом мне выдали удостоверение программиста третьего разряда, он считался наивысшим. Сразу оговорюсь, что это не имело почти никакого отношения к сегодняшним представлениям о программировании. Впрочем, эти представления на протяжении моей жизни так кардинально изменялись, что приходилось становиться программистом на каждом этапе заново.

Об эволюции компьютерной сферы я позже напишу[111 - См. главу 7 «Предметы времени».], сейчас же расскажу лишь о школьных впечатлениях.

Повезло, что нашей учебно-производственной базой стал Вычислительный центр Академии наук (ВЦАН) на улице Вавилова. До этого вершиной вычислительной техники для меня был арифмометр «Феликс». И вдруг мы, десятиклассники, очутились как в фантастическом мире – на ЭВМ (электронно-вычислительная машина) БЭСМ-2. Расшифровывалось это как Большая электронно-счётная машина второй модели. Точнее, нас привели в зал, где она располагалась. По вычислительным возможностям БЭСМ-2 была, наверное, в миллион раз слабее заурядного современного ноутбука, но тогда… Громадный пульт с десятками разноцветных тумблеров, кнопок и ручек настройки; перед ним панель, где замысловато мигает множество огоньков. По всему залу стоят разнообразные шкафы и установки, где что-то мигает, что-то крутится. Сотрудники в белых халатах…

Программировали мы… На каком языке? – нетерпеливо спросит современный юный программер. Ни на каком. Ещё не было тогда нам известно о языках программирования. Писали мы на специальных бланках последовательность одноадресных команд. То есть в каждой строке был указан числовой код команды (например: взять число из такой-то ячейки в сумматор, или прибавить к сумматору содержимое ячейки с таким-то адресом, или записать содержимое сумматора в ячейку с указанным адресом, или передать управление на команду под таким-то номером) и адрес – номер ячейки, где хранится нужное число. Из этих строк и состояла программа.

Что можно запрограммировать таким образом? Теоретически – что угодно (кто сомневается, пусть прочитает про машину Тьюринга). Правда, «что угодно» было тогда довольно ограниченным. Мы писали программы для итеративных методов приближённых вычислений. Выполнялась программа одну-две минуты, но составление, подготовка и отладка занимали один-два месяца.

Однажды, чтобы к моменту отладки примерно знать результат, я произвёл те же расчеты (только с гораздо меньшим числом итераций-повторений) на механическом арифмометре. Несколько дней трещал на нём очень рьяно, примерную оценку результата получил, но понял, что ЭВМ – это великое дело.

Написав программу, мы сдавали её преподавателю; он относил плоды наших титанических усилий в ВЦ «на набивку». Когда мы приходили туда на практическое занятие, нас ждали… метры киноплёнки. На чёрной целлулоидной ленте были пробиты (отперфорированы) наши команды в виде рядов маленьких прямоугольных отверстий (каждый ряд соответствовал строке на бланке). Чтобы запустить плёночную перфоленту (многослойное кольцо) на вводном устройстве, нужно было склеить её начало с концом, причём с переворотом, как ленту Мёбиуса, – это позволяло прокручивать её многократно. Сначала вводили программу, потом исходные данные, потом запускали программу на выполнение. На панели высвечивался результат. Ряд лампочек означал число в двоичной системе (горит лампочка – 1, не горит – 0). Для удобства лампочки были разбиты на триады, так что можно было считывать результат не в двоичном, а в восьмеричном виде (всё-таки компактнее). До распечаток ещё было далеко.

Найдя ошибки в командах или в исходных данных на вводной перфоленте, мы могли кое-что исправить. Вставить строку не получалось, надо было всё отдавать на перфорацию заново. Но исправить 0 на 1 (ввод тоже имел двоичную форму), то есть пробить дырочку, можно было ручным перфоратором, похожим на дырокол. Чтобы исправить 1 на 0, устраняя пробитое отверстие, приходилось вставлять в него маленький прямоугольный кусочек плотной чёрной бумаги (такие кусочки почему-то назывались «м?зги»), выглаживая его ногтем, чтобы закрепить в дырке.

Описываю это без сожалений о каменном веке программирования, лишь восхищаюсь тем, как разительно изменилась компьютерная техника на моей памяти. Каким естественным, разнообразным и творческим стало программирование. Каким ошеломляюще-непостижимым был бы мгновенный перенос из того времени в это!

Насколько же ещё более ошеломляющим, ещё более непостижимым будет переход в вечную жизнь… Может быть, уже сейчас пора готовиться, вглядываясь в те чудеса, которые нам приоткрыты.

У входа в гильдию

Обеспечив практику в самом ВЦ Академии наук, пятьдесят вторая школа дала нам возможность заглянуть в преддверие своего рода гильдии программистов, которая в те времена только формировалась. А вход в неё был очень узок. Ведь не было ещё персональных компьютеров. Языки программирования (бытовал термин «язык высокого уровня») были новинкой, с которой могли познакомиться лишь редкие рафинированные специалисты. Далеко ещё до баз данных, дружеских интерфейсов, деления на прикладников и системщиков, до прочих основ программисткой цивилизации.

Но перед нами был открыт вход и в другую гильдию, гораздо более древнюю и традиционную – математическую. Здесь уже почти всё зависело от собственных способностей и энтузиазма. Именно чистая математика привлекала меня больше всего, хотя значительную часть жизни мне довелось заниматься программированием. Ещё бы – к чистой математике нас выводил Герман Григорьевич, а вычислительную практику вели другие люди, по-своему замечательные, только с меньшим педагогическим потенциалом.

Тогда я не подозревал, насколько математическая школа, а потом и мехмат предопределят житейскую канву моей жизни. Впрочем, так я и не стал членом гильдии математиков (по диплому – да, по духу – нет), а в гильдии программистов, хоть и побывал, но со временем постепенно из неё выпал.

Наверное, существуют своего рода гильдии-ловушки: если выберешь её как свою профессию, то потом некуда из неё деваться, приобретённые навыки лишь для неё и пригодны. Но и математика, и программирование могут как навсегда приютить в своих неоглядных глубинах, так и распахнуть тебе выход в любую сторону, чем я и воспользовался.

Нестандартность мировосприятия

Хочется мне так думать или на самом деле оригинальность мыслей (и даже поведения) ценилась среди нас выше всего? Ну, во всяком случае, достаточно высоко.