Пьеса для пяти голосов

Сашу взяли в областную газету, она там на хорошем счету, редактор в ней души не чает. Он мне сам это говорил, мы однажды с ним встретились на какой-то деловой тусовке.

Я перенёс свою штаб-квартиру в областной центр, и бизнесу такая смена декораций пошла только на пользу.

А дома – дома у нас установился новый порядок. Мы теперь жили каждый в своём углу, благо, жилплощадь позволяла, при желании можно с человеком почти не пересекаться. Например, муж встаёт, варит себе кофе, режет бутерброд, завтракает. Тем временем сын разбужен, жена его готовит в школу, его кормят, как только муж-отец покидает кухню. Так что Петька кричит ему вслед:

– Пока, пап! – когда тот выходит из квартиры.

Как-то раз я застал Сашу в гостиной, она смотрела какой-то французский фильм и не заметила меня. А я сел на секунду, засмотрелся. И тут фильм кончился, и я вижу, что она чувствует: я здесь. Надо встать из кресла, пройти мимо меня, лицом в лицо. И вот она сидит, не встаёт, сидит – и всё тут! Дождалась, пока я не ушёл, только потом встала и скрылась в своей комнате.

Однажды я пришёл с работы, а они, Саша и Петька – ужинают.

Петька увидел меня и кричит:

– Пап, иди быстрей, мама такую вкусную запеканку приготовила!

Петька, наверное, своим детским сердцем чувствовал неладное и пытался инстинктивно, как мог, мирить маму с папой.

Что делать, я сел. Саша положила мне запеканку. Петька наелся, убежал в свою комнату. Саша поднимается следом со стула, и тут я что-то такое произнёс – типа хмыкнул или громко так усмехнулся.

Саша постояла немного и села. И вот мы сидим один против другого за кухонным столом. Я смотрю на неё, а она – нет, у неё глаза опущены.

– Я понимаю, – говорит она, – что я… Не жена, так, полжены. Домработница. Ты можешь меня прогнать, я тебе говорила, я уйду. С Петькой уйду, одна уйду. Ты найдёшь себе жену, какую только захочешь, ты…

– Заткнись, – сказал я. – Заткнись.

Она помолчала, но глаз так и не подняла.

– А может, будет лучше, если ты меня убьёшь? – вдруг прошептала она.

Она шептала, чтобы Петька не услыхал.

– Нет, – продолжала она, – так нельзя. Петька останется сиротой, ведь тебя посадят…

Я, помню, смотрел на неё тогда, и во мне клокотало какое-то брезгливое чувство. Мне было совсем не жаль её. То есть, немного всё-таки жалко, но я не мог этого выразить, у меня язык не поворачивался даже кричать на неё.

– Нет, надо как-то по-другому, – прошептала она и ушла.

После этого случая она совсем перестала попадаться мне на глаза.

Дошло до того, что раз прихожу с работы, а в прихожей меня Петька встречает и шепчет, что, мол, мама заболела.

Заболела?

Петька смотрел на меня снизу с такой надеждой, что я пошёл в Сашину комнату. Она лежала, свернувшись в клубок. Я подошёл, она даже не шелохнулась. Мне стало не по себе, я принялся звонить по врачам и вызвал кого-то за хорошие деньги.

Приехала женщина, посмотрела Сашу и даже сумела с ней тихо поговорить.

Потом пришла на кухню и сказала:

– Не знаю, что тут у вас происходит, но у вашей жены нервное истощение. Да и физическое тоже.

Она посмотрела на меня, здорового мужика под сто девяносто, неодобрительно, словно это я морил жену голодом.

Мы решили положить её в стационар. Саша месяц лежала в отдельной палате, за ней хорошо смотрели.

Весь этот месяц мы с Петькой почти каждый день ходили к ней в больницу. То есть, мы приходили вместе, Петька бежал в палату к Саше и проводил там какое-то время – полчаса, час. А я сидел в коридоре, гулял во дворе и посматривал на Сашины окна.

Пока мы шли домой, Петька мне всё пересказывал, что узнал от матери: чем там кормят, как лечат и вообще – сколько осталось до того дня, когда мама вернётся домой.

Когда Саша вернулась, диспозиция в доме немного изменилась. Теперь уже я старался больше проводить времени в своей комнате. Чтобы Саша могла быть с Петькой, по всей квартире, чтобы я не пугал её. Тогда и случилась эта история с балконом, когда Саша стояла у перил, а я собирался ловить её, если она вдруг упадёт.

Так мы теперь и живём.

Я снова поднимаю руку и снова опускаю.

Но сколько можно стоять здесь, на лестничной площадке?

Осторожно сую ключ в замок. Открываю дверь. Конечно, Петька хохочет, Саша что-то говорит ему спокойным голосом. Я тихо вешаю куртку. Теперь надо бы заглянуть в туалет, потом – прошмыгнуть к себе, а там будет видно.

Я суюсь в туалетный коридорчик, а мне навстречу, лицом в лицо – Саша. Дверь гостевого туалета – нараспашку, Петька там сидит и что-то напевает.

А я гляжу – Сашины глаза, чёрные, блестящие, они на её похудевшем лице – огромные, такие красивые, что у меня сжимается всё внутри. Я гляжу в её глаза, оторваться не могу, не видел больше года.

Саша отступает на шаг, медленно отводит глаза, потом – снова смотрит на меня.

И вдруг какая-то судорога пробегает по её прекрасному худенькому лицу. Она открывает рот, словно хочет и не может вздохнуть. Какое-то короткое рыдание вырывается у неё, она опрокидывается спиной на стену и начинает сползать вниз.

Я кидаюсь к ней, подхватываю её.

Саша сотрясает дрожь, она плачет, – нет, не плачет, а как-то жутко – воет.

Петька выбегает из туалета со спущенными штанами, глазёнки испуганные, сразу набухают слезами.

Я подхватываю Сашу на руки, несу к себе в комнату, ко мне – ближе.

Кладу на постель. Она по-прежнему издаёт эти ужасные длинные воющие стоны, но уже спокойнее. Она дрожит и вздрагивает, мне кажется, что ей холодно, и я накрываю её пледом.

Петька стоит в дверях, штаны уже подтянул.

Я машу ему рукой: иди, мол, к себе.

Смотрю на Сашу. Она затихает. Я ухожу, пусть спит спокойно.

На кухне мы ещё сидим немного с Петькой и так по-взрослому друг на друга поглядываем. Мы с ним так приучились сидеть, когда Саша лежала в больнице.

Потом Петька идёт спать, я остаюсь один. Прохаживаюсь тихонько по квартире. Непривычно даже – пусто, гулко. Лечь в Сашиной комнате? Как-то неудобно. Лезу в гардеробную, нахожу простыни, стелю в гостиной на диване. Заснуть долго не могу, ворочаюсь, диван скрипит, – дрянь подсунули, оказывается.

А когда просыпаюсь – вижу, Саша сидит рядом, в кресле.