Гардемарины

– Теперь, Морозов идите, переодевайтесь в робу и шагом марш мыть стены, но не в политотделе, а в кубрике! Я проконтролирую, как это вы делаете!

Шорохов с интересом посмотрел на Чхеидзе и ничего не сказал, а только как-то странно повел головой.

Алексей поднял глаза и почувствовал, как предательски катиться из левого глаза слеза. Еще этого не хватает – разреветься перед строем курсантов. Нет, он не против заслуженного наказания, но здесь явная придирка, явное желание показать, кто в отделении начальник. На него смотрели несколько десятков глаз курсантов, одни с сочувствием, другие с некоторым нетерпением: «Что ты тут задерживаешь всех нас? Мы же так торопимся».

Действительно, большинство курсантов очень спешили. Кто на электричку на станцию Новый Петергоф, кто к своим девушкам, с которыми было назначено свидание. Не до Алексея было им и его проблем. Хотя он ощущал, что многие ему сочувствуют.

Алексей тоже очень спешил на свидание. Сегодня, как назло, его ждала в Петергофе Настя с «первого меда», с которой он познакомился в Ленинграде в прошлое увольнение. Они договорились встретиться в нижнем парке у «шахматной горки» в восемнадцать тридцать, и Алексей планировал побродить с ней по аллейкам парка, затем пригласить ее посидеть в так называемой курсантами кафе «сорокодверке» – поесть мороженого, а потом уже вечером часов на восемь сходить в кино в кинотеатр «Аврора» на сеанс нового кинофильма, где в темноте можно было прижаться к столь желанной Насте, погладить, возможно, ее белую ручку и, может даже, поцеловать в щечку. От этих мыслей Алексею стало совсем плохо, и он немного пожалел себя.

Настя специально ради этой встречи должна была приехать из Питера, где жила. И Алексей с огромным трудом пригласил ее в Петергоф, который ему хотелось «подарить» ей. Теперь все его планы летели в тартарары, мало того, ему грозило бесчестие. Пригласить девушку и не прийти на первое свидание – это позор, который он потом ничем не сможет загладит перед Настей.

Он уныло попрощался со счастливыми товарищами, уходившими в увольнение.

– Ты это, Алеха, не расстраивайся! – пожал незаметно Алексею руку его друг и сосед по столу Миша Коростылев.

– Миш, а Миш? – внезапно, осененный догадкой, зашептал, догоняя строй, Алеха, – меня у «шахматной горки» будет ждать девушка, я тебе рассказывал. Сходи, пожалуйста, передай ей, что я не приду. Придумай что-нибудь. Заболел или в наряде. Узнай ее номер телефона, мне во как надо! – Алексей, показал пальцем на горле, как ему нужен ее телефон.

– А как она выглядит? – спросил, начавший уже спускаться по лестнице вниз, заинтригованный Миша.

– Самая красивая из всех, ты ее узнаешь, черненькая такая, симпатичная, волосы длинные! – почти кричал сверху лестницы вниз Алексей.

Николай остановился и помахал приятелю рукой. Остальные курсанты с недоумением смотрели на них, сбегая по лестнице вниз.

Увольнение для курсанта большой праздник. Начищенные, наглаженные, с надраенными до лакировочного блеска ботинками курсанты спешили в увольнение, и любая задержка воспринималась ими с раздражением. Можно опоздать на электричку, можно опоздать на свидание. А здесь … Этот Морозов с его стеной. Черт бы его побрал.

– Так, Морозов, я вас куда послал? – вывел Алексея из сладких раздумий на лестничной площадке раздраженный голос командира отделения Чхеидзе, – вы почему еще здесь и не переоделись? Я сейчас приду и буду разбираться с вами!

Морозов не знал, что только что командира отделения из-за него отчитал замкомвзвода Шорохов.

– Ты что же это, старшина, делаешь? Почему не наказал сразу с утра, а дождался увольнения? Это уже не наказание, а издевательство называется! – Шорохов повел подбородком. – Чтобы больше такого не было! – и он повернулся и пошел в старшинскую, где должен был обеспечивать порядок в роте в эту субботу. А Чхеидзе, разгневанный тем, что ему еще попало за этого Морозова, побежал к лестнице догонять строй.

Алексей повернулся и увидел разгневанное лицо командира отделения, летевшего вслед за строем и придерживающего левой рукой длинный черный палаш, а в правой руке державшего журнал увольняемых. У Морозова аж свело руку, так ему захотелось заехать в ненавистное лицо и если бы не дневальный Володька Петренко с Украины, который левой рукой незаметно перехватил Алексея за руку, то заехал бы в чхеидзину рожу, а там – будь, что будет. Вовка перехватил правую руку Алексея и с силой сжал ее, встав рядом и отдавая честь дежурному по роте.

– Шагом марш отсюда, Морозов! Что вы здесь маячите? Сказано вам идти мыть стены! У вас сегодня помывка стены от первого рундука и заканчивая отбоем! – рассмеялся Чхеидзе и побежал по лестнице, придерживая левой рукой черный лоснящийся палаш.

Снизу раздался его радостный смех и команда:

– Увольняемые 22-ой А роты построиться в колонну в две шеренги!

– Ты шо, хлопчик, сказывся? – спросил его с легким малороссийским акцентов Вовка Петренко, отпустив руку. – Теж командир витдэления, тебя ж под трибунал пошлют, а он ешо радоваться буде. Терпи, козаче, атаманом будешь! Иди мой стинки!

Он, улыбаясь, подтолкнул Леху в сторону кубрика, где тому надлежало драить стены.

Алексей прошел в кубрик, снял синий парадный гюйс и аккуратно положил на свою койку, затем суконную галандку, брюки. Аккуратно все разложил на койке, из рундука достал сложенную кирпичиком синюю робу с его нашитым на кармане номером 225-18, что означало второй факультет, второй курс пятый класс на курсе, восемнадцатый по списку в классе. Так же, не торопясь, аккуратно сложил форму первого срока в рундук, повесил на вешалку. Затем одел робу, снял хромачи и надел рабочие ботинки. Не спеша пошел в шхеру за обрезом, хозяйственным мылом, ветошью и щеткой.

«Мне спешить некуда, – думал он, – до отбоя все успею».

Набрав в умывальнике воды, он не спеша, чтобы не разлить на пол, понес таз, который на флоте называли «обрезом», в свой кубрик. Так уж принято было в училище, что все вещи назывались корабельными названиями: таз – обрезом, пол – палубой, стенки – переборками, табуретка – баночкой и так далее.

Из старшинской доносились звуки футбола и незабываемый голос комментатора Озерова.

«Такой хоккей нам не нужен!» – вспомнил Алексей.

Внезапно из старшинской вышел навстречу Алексею со стаканом чая замкомвзвода Шорохов, увидев Алексея с обрезом полным воды, он остановился и внимательно посмотрел, как будто что-то вспоминая. Алексей тоже остановился, поставил обрез на пол. А черт его знает это начальство, еще впаяет неделю без берега за ни за что, и четко доложил:

– Товарищ главный старшина! Курсант Морозов! Драю переборки в кубрике номер один по приказанию старшины второй статьи Чхеидзе!

Шорохов отхлебнул чаю, пожав плечами, улыбнулся и сказал:

– Драишь, драй! Чего встал – иди, курсант! Занимайся работой!

Морозов поднял свой «обрез» и, чтобы не расплескать, понес в кубрик, где ждала его покрашенная зеленой краской стена.

Стена красилась прошлым летом силами так называемых «декабристов» и «академиков» и выглядела ранней осенью еще вполне прилично. Тем более, что второе отделение – приборщики кубрика – драили ее раз в неделю с мылом и щетками. А уж сегодня была большая приборка и стенка или, как говорили на флоте «переборка», драилась точно с мылом и усердием и выглядела чистой.

«Но приказ есть приказ, – подумал Алексей, – сказали драить, значит надо драить».

Он намочил в обрезе щетку, намылил ее и начал отдраивать, ухмыляясь, идеально чистую «переборку». Он драил ее с такой силой, что казалось, что сдерет вместе с краской.

Он драит палубу и крепко верит,
Что где-то ждут его пятьсот Америк!
Ну не пятьсот, так пять по крайней мере.
Материков, открытых, нет в семнадцать лет!

– запел он.

В это время главный старшина Шорохов внимательно изучал стены в политотделе и нигде не находил грязи или того, к чему можно было бы придраться. Покачав своей слегка кучерявой головой, он не спеша пошел в ротное помещение.

– Ты чего, еще поешь, Морозов? Весело? – раздался сзади голос Чхеидзе. – Так я тебе настроение испорчу! – раздался сзади голос командира отделения, который вывел Морозова из душевного равновесия, и он чуть не уронил от неожиданности щетку.

Он принял стойку «смирно», повернулся к своему командиру отделения, уволившему курсантов и, весело глядя в глаза, спросил:

– А что, товарищ старшина второй статьи, песни петь уставом во время приборки запрещено?

– Не запрещено! – нахмурился Чхеидзе, – но я думал, что вам веселиться вроде не с чего?

– Работа захватывает от этого рундука и до отбоя. Душа поет! – четко выговаривая слова, сказал Морозов, – разрешите продолжить работу?

– Продолжайте! – махнул рукой Чхеидзе и побежал сдавать дежурство по роте.

Он сегодня планировал уволиться.

Морозов повернулся к «переборке» и с новой силой стал тереть ее. Разводы мыла катились вниз по переборке и стекали на деревянную палубу.

– Палубу потом помойте заодно! – раздался сзади голос Чхеидзе.

Если друг оказался вдруг,
И не друг, и не враг, а так!
Если сразу не разберешь,