ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

– Ваш сыр весь на своем сычуге?

– Да.

– То есть в каждом кусочке сыра есть такая вот кроха?

– Да. Кроха от такой крохи. Но есть.

Меня вырвало. Благо я сидел на самом краю пристани. Рвоту беспечно приняло озеро, а Даня ничего не сказала. Только принесла полотенце. Странно, но ее сыр я потом ел. Забитый при мне ягненок возникал порой перед глазами, но реакции того дня не было больше ни разу. Я будто смирился. А может, уже начал понимать то самое, третье…

Когда Герман отвозил меня обратно, я увидел ББ, спускающуюся с веранды и переходящую мостик через Святую. В мешке на плече она, по всей видимости, уносила свою долю. Кот следовал за ней. Он снова не ошибся, как не ошибся и тогда, с Брюхом.

Валя и Герман сменяли друг друга у клетки свиноматки. Один в сарае, другой – с Мелким в доме. И когда Валя около десяти вечера ворвалась в дом с криком:

– Гера! Вася пришел!

Герман все понял без лишних слов, но попытка дозвониться до отца на этот раз ни к чему не привела. Пришлось надеяться только на себя. И на Брюхо, конечно. Только они с Валей могли ей помочь. К слову, при спокойном течении родов помощь была несущественной: присутствуй, освобождай поросят по необходимости от родовой пленки, обмывай и клади под лампочку – грядку матери они сами найдут. Тех, кто спутается, нужно направить. Еще надо следить, чтобы свиноматка не придавила кого-то – немудрено, под сто пятьдесят вымахала, или чего хуже – не съела. У свиней и такое бывает.

Одеваясь, Герман решил взять с собой Мелкого. Не успели уложить спать. Один не заснет. Хоть и спокойный не по возрасту, но оставлять его одного в доме было все-таки не с руки. Согласившись, Валя в пять минут умело собрала младшего брата к выходу на улицу. Что там? Шерстяной свитер, валенки, тулупчик из ягненка да кроличья шапка. Все свое. Заминка возникла только у печки. Там с утра еще была натоплена из снега вода. Увидев, как Герман подхватил ведра, Мелкий взялся за свое, игрушечное, и наотрез отказался выходить на улицу безучастным. Он молча остановился у печки со своим ведерком и ждал. Натопленной воды больше не было, и Валя налила ему обычной – из озера. Ее пили, не опасаясь заболеть, в любое время года. Так и пошли. Герман шел первым с двумя ведрами воды. Он освещал дорогу шахтерским налобным светодиодным фонариком. Потом с фонарем-лампой шла Валя. Она вела за руку Мелкого, несла льняные полотенца и аптечку с хирургическим инструментом на случай чего. Второй, сопровождая детей от порога, замыкал колонну.

В сарае почти все, кроме Брюха, спали. Появление людей разбудило некоторых коз, но они скоро успокоились. Свиньи же никак не отреагировали на начавшуюся первоходку своей соплеменницы. Она лежала сбоку, в специально приготовленной для родов клетке. Углы и стены ее были отгорожены поставленными под углом решетками, чтобы мать, ложась и вставая, ненароком не придавила новорожденных. У противоположной от входа стены, в отгороженном метровом закутке висела лампочка-подогрев для поросят. Как раз под ней сидел Василий. Это означало, что процесс уже пошел. Или был очень-очень близко.

Дети вошли в клетку и прикрыли за собой дверь. Второй сел в проходе. Находиться близко к матке псу не полагалось (хищник пусть и свой, вызывал у свиней естественное беспокойство), а до положенного ему последа было еще далеко. Мелкий, заметив Василия, пошел было к нему, но Валя одернула брата:

– Не лезь к нему! Здесь стой. А то домой пойдешь.

Мелкий недовольно посмотрел на сестру, но повторять второй раз ей не пришлось. Мальчик вздохнул, поставил ведерко на пол и, как и все, начал ждать первенца. Брюхо то и дело беспокойно хрюкала. Но голос ее не шел ни в какое сравнение с тем воем, что поднимали порой козы с овцами.

Герман присел и пощупал несколько сосков. Сжал один, другой, сцедив капли молозива. Многозначительно посмотрел на Валю, и она понимающе кивнула в ответ. Погрозив Мелкому пальцем, она присела на корточки у задних ног Брюха. Герман подвинул к ней одно из ведер с водой, и Валя обильно смочила полотенце.

Первый родовой пузырь с поросенком не заставил себя долго ждать. Он легко в какую-то секунду выскользнул из Брюха и, упав на пол, разорвался. Валя подхватила поросенка, убрала пленку с его мордочки и вытерла всего мокрым полотенцем. Передала новорожденного Герману, и он, слегка промокнув поросенка сухим полотенцем, положил его под лампочку. Поросенок почти сразу поднялся на ноги. И первый, кого он увидел в этом мире, был Василий. Первенец Брюха сделал несколько шажков в его сторону, пока не уткнулся пятачком в нос кота. Только в этот момент Василий тихо, едва слышно, зашипел. Поросенок сразу отпрянул. Это было первое в его жизни «нельзя».

Василий же потерял к первенцу всякий интерес, который был вполне себе меркантильным. Помимо половины последов, коту доставались еще и мертворожденные или умершие вскоре после родов поросята, равно как козлята и ягнята. Второму погибший скот не перепадал. Пёс не должен был ни при каких условиях видеть в опекаемых им животных пищу. Отчасти и поэтому он до поры до времени совершенно не принимал участия в общем деле и спокойно дремал в проходе.

А дело шло своим чередом. С появлением четвертого поросенка в процесс вмешался даже Мелкий. Он нарушил-таки приказ Вали. Заметив, что Герман замешкался в углу и возится с лампочкой, опуская ее так, чтобы поросятам было теплее, Мелкий подошел к Вале и протянул руки. Валя вытерла четвертого и, увидев перед собой Мелкого, не стала ругать его за ослушание, а с улыбкой передала ему новорожденного. Мелкий не без труда донес поросенка до угла и, присев на корточки, уложил под лампочку. После чего, всё же не удержавшись, схватил за ухо Василия. Кот лишь скривился в ответ и лениво повел мордой в попытке освободить ухо из пальцев мальчика. Но Мелкий не отпускал. Неизвестно, чем бы закончилась эта борьба, если бы Герман не взял брата за руку и не отправил его на место.

Пятого ждали долго. Перерыв в опоросе – обычное дело, но здесь Брюхо сделала попытку подняться, беспокойно и даже агрессивно захрюкав, хотя по виду она не опоросилась еще и наполовину. Герману с Валей пришлось успокаивать иберийку, чеша и гладя ее по морде, и особенно за ушами. Пауза длилась с полчаса. За это время уже родившихся успели переложить к «грядкам», и они сразу разобрались, что надо делать. После перерыва Брюхо в одну минуту родила двоих. Рожая следующего, она все-таки вскочила на ноги и едва не случилось страшное. Седьмой с первых же своих минут должен был стать добычей Василия, но беда была не в том. Вскочив, Брюхо мало того что едва не наступила на сосущих ее поросят, так еще и попыталась перекусить одного из них, приложенного Валей к самому верхнему грудному соску. В последний миг Герман выхватил из пасти матки ее собственного детеныша. После чего он, прижимая спасенного одной рукой к груди, другой схватил ведерко Мелкого – вот и оно пригодилось – и что есть силы ударил горе-роженицу по носу, расплескав воду прямо на морду свиньи.

Брюхо взвыла то ли о боли, то ли от возмущения. И горе было бы и всем детям, и людям, и поросятам – сто пятьдесят килограммов, пребывающие в родовом стрессе, могли серьезно покалечить и взрослого, если бы не Второй. Одним прыжком он преодолел заборчик клетки и, встав между свиноматкой и детьми, что есть силы залаял, вмиг разбудив весь сарай. Задвигались даже кролики в клетках, а петух закричал много раньше положенного времени. Брюхо было дернулась на пса, чего в обычной жизни никогда бы себе не позволила, но, оказавшись с ним морда к морде, быстро сникла и, потоптавшись на месте с пару минут, к облегчению детей снова легла. Второго на всякий случай оставили в клетке. Он лег у морды Брюха, глядя ей прямо в глаза. Это нарушение всех правил сработало как нельзя лучше. Ни одной попытки подняться матка больше не предприняла.

Поросят от греха подальше убрали под лампочку, где в самом углу, не обращая внимания на загомонивший во всех своих частях сарай, уже приступил к своей доле Василий. Братья и сестры мертворожденного какое-то время тыкались пятачками в его тельце, пока кот, устав от этих странных претензий на его добычу, не передвинул ее глубоко в угол, почти полностью прикрыв умершего своим полнеющим с каждой минутой телом.

После скандала на седьмом Брюхо поросилась недолго. Восьмой и девятый родились с разницей в минуту. Десятый появился на свет через пять. Послед отошел как по учебнику – через двадцать минут. И по предложению Вали на этот раз он весь достался Второму – было за что. Да и Василий вряд ли обиделся. Доставшийся ему поросенок был едва ли не самым крупным в помете. Кто знает, что с ним было не так. За него было обидно, но и девять оставшихся было нормальным количеством для опороса. Так что ликование детей, когда все закончилось, можно было понять.

– Мелкий! Мы сделали это, Мелкий! – Кричал Герман, подняв брата на руки, а Валя, опустившись на колени, благодарила Брюхо, обнимая ее и целуя в пятак:

– Брюхо! Ты умница! Брюхо!

Валя, забывшись, говорила в полный голос, а едва не убившая одного из своих детенышей «умничка» томно жмурилась и похрюкивала в наступившем наконец покое – обе «грядки» заняли новорожденные. Ночной сарай гомонил на все голоса. Козы, овцы, свиньи, кролики, куры, индейки, перепела и даже утки на берегу словно приветствовали новых жителей. И только разбуженная криком Вали заснежено-замороженная деревня, не зная, в чем суть да дело, кляла ее последними-распоследними словами, призывая замолчать. Тщетно. Валя вспомнила о своем даре только спустя час, уже лежа в постели. Вспомнила. Испуганно прикрыла рот ладошкой. Но еще долго, укрывшись одеялом с головой, не могла сдержать счастливого, полного жизни смеха.

Вернувшиеся только к вечеру следующего дня родители даже и не знали, чем наградить детей. Всеобщая радость вылилась в спонтанную «вечеринку».

– Федя вообще тогда обезумел на радостях, – сетовала Даня, в то время как я принялся за вторую тарелку груш – они и без сыра были хороши. – Салют устроил. И было бы с чего!

– А что, нормальная винтовка, – вступился за отца Герман.

– Может, для чего и нормальная, но салют из нее – смех один.

– Так нет другой.

– Так и не стреляйте. А то что это? Постреляли едва слышно… Laugh, tell Valya?[20 - Смех, скажи же, Валя?]

– Yes, mom[21 - Ну да, мам.].

На тот момент, еще не разбираясь в оружии, я не стал уточнять, о какой модели идет речь. И где уж тогда мне было знать, что именно та портативная, умещающаяся в приклад винтовка AR-7, подаренная когда-то Феде коллегами по конторе, станет моим единственным в жизни оружием. Тогда же разговор о ней ушел с появлением Феди. Он сел напротив и принялся потчевать меня всем, что было на столе, однако, наткнувшись на мой вежливый, но категорический отпор, не стал заходить на второй круг.

К тому времени уже стемнело. Веранду освещали накопленным за день светом светодиодные фонари. Поймав неловкую паузу, я поднялся и стал прощаться. Мне предложили переночевать – места и в доме, и на веранде было вдоволь, а ночь теплая, но я был настойчив. На пристани Второй снова подал мне лапу и с того дня уже больше не следил за мной. Дети и Даня зевали, едва сдерживаясь. Все Камневы были жаворонками. Обратно меня отвозил уже Федя на моторе. Дорогой он молчал, а на берегу мы разговорились, и надолго. Так что домой вернулся он на рассвете. Феде, как мне показалось, надо было выговориться. Такое бывает с людьми, закрытыми почти без остатка в рамки одной, пусть и счастливой семьи. Я оказался как нельзя кстати.

Несколькими днями позже что-то подобное случилось и с Даней. Мы пересеклись с ней в школе, куда я пришел устраиваться. И пока ждали директрису, она, как и Федя в ту ночь, будто исповедалась передо мной. В обоих случаях это не были монологи. Мне тоже было что сказать, и я, как и они, нашел в их лице благодарных слушателей.

Общей для супругов темой была усталость от той жизни, что они вели. Хозяйство, что Камневы создали фактически с нуля, было, безусловно, лучшим на всю округу, если не на всю область, но творцы его даже спустя десять лет чувствовали себя здесь чужими. И главное, сомневались – тот ли путь они выбрали.

Тогда, в начале 2000-х, отъезд из Москвы был почти вынужденным. Аллергии двойняшек и чудовищная, на грани безумия, набитая транквилизаторами офисная усталость сплелись в единое целое, чтобы успешная семья бежала прочь из некогда любимого города. Причем решение это было отнюдь не спонтанным. Федя рассказал, и Даня почти слово в слово это подтвердила, что они больше года независимо друг от друга искали варианты отъезда, боясь признаться друг другу в своих желаниях. А когда правда случайно открылась, то еще год прошел в поездках по стране. Короткие отпуска без остатка были потрачены на поиск устроившего всех места.

Старцево оказалось идеальным во всех отношениях вариантом. Детские аллергии прошли здесь, как будто их не было. Место было достаточно удалено от больших городов и вообще от людей – населенный пункт расположен вдали от классических туристических маршрутов. С точки зрения планируемого фермерства здесь тоже было всё как нельзя лучше: вода, луга и даже идеальная для хамона дубовая роща. Прочее – мелочи. Денег на обустройство хватило с избытком. К моменту увольнения оба уже были начальниками отделов и, кстати, претендовали на одно кресло в планируемом руководством повышении. Но Даня с Федей как раз накануне шокировали всех, уволившись в один день с разницей в два часа.

Последовали годы ученичества и выстраивания жизни на новом месте. К моему появлению в Старцево и то, и другое было давно завершено. Их союз с землей и водой скрепил Мелкий, родившийся уже здесь, на покосе, в воронке, оставленной не то бомбой, не то ракетой. История рождения младшего Камнева, рассказанная мне дважды, – сначала отцом, потом матерью, понятное дело, различалась. Их ощущения были очень разными. Но повествование сходилось в деталях, увиденных с предельно разных ракурсов. Позднейшие рассказы Германа и Вали дали мне, смею думать, своего рода эффект присутствия.

Все случилось быстро. За неделю до срока. Семья вышла на первый в том году покос. В силу особенностей климата и разлива озера он был главным. Пропустить его было никак нельзя. И Даня, несмотря на возражения Феди, вышла на него со всеми. И не просто вышла, а работала.

– Грабли – не велика тяжесть, – пояснила она.

Интересно, что эту фразу слово в слово, независимо друг от друга, передали мне все четверо Камневых. Было и другое – признаваемое всеми. На покос в кой-то веки вместе с Первым вышел Василий. Он лениво перемещался от одного вала сена к другому, игнорируя призывы Первого к игре, пока не занялся кошачьими банными процедурами на самом краю воронки. В прочих фактах версии очевидцев расходились, местами очень даже существенно. Так, совершенно неясно, почему Даня спустилась в воронку. По версии Феди, жена пошла туда по частой в ее положении малой нужде – укрыться в поле было просто негде. Валя настаивала, что мама оказалась в воронке из-за цветов, которые росли только в этом месте. Только что это были за цветы, она не помнила.

– Ну просто красивые. Желтые…

Герман с не меньшей уверенностью говорил о замеченном мамой осколке бомбы. Якобы он вышел на поверхность с очередным разливом и сверкал на солнце, как стеклышко от разбитой бутылки. И здесь Герман не то чтобы был неправ, но, как мы увидим позже, был не совсем прав.

Наконец, сама роженица вспоминала об отбившемся от стада козленке, который спустился в воронку, но по какой-то причине не мог из нее выбраться. И здесь я тоже засомневался. Козленок и не мог выйти? Из земляной воронки? А как же метровые скамьи в сарае и валуны на Козьем озере? Взбираются легко. Играючи. А тут какая-то пологая земляная воронка.

Со своей стороны я не нахожу причины, по которой все перечисленные Камневыми события, предшествовавшие рождению Мелкого, не могли произойти вместе, одно за другим. Например, Даня действительно отправилась в воронку за козленком, а, оказавшись там, еще и набрала цветов. Заметила осколок снаряда, пожмурилась ему в ответ – чего удивительного, полигон же. И наконец, уже собираясь уходить, Даня решила воспользоваться случаем и присесть по нужде. Чем не цепочка событий, вполне достоверных? Так или иначе, присев, Даня уже не смогла встать. Она легла, ощутив приближение однажды уже испытанного. Еще с пару минут она надеялась, что ошиблась, но вдруг насквозь промокшая юбка убедительно говорила об обратном. Даня закричала:

– Федя! Федя!

Дальнейшее – не рассказ Дани. Кроме слов «боль» и «счастье», в нем мало содержания, что для рожениц обычно. Простим им это.

Всеми же сторонними участниками процесса изначально руководила паника. Родов не ждали. Многочисленные окоты и опоросы, принятые к тому времени Федей, сравнить с родами жены, конечно, можно. Но биологически схожий процесс в данном случае имел другую степень ответственности. Вот почему, оказавшись в воронке, Федя поначалу растерялся и только увидев двойняшек на краю обрыва, он пришел в себя и скомандовал:

– Домой! Простыни! Полотенца! Аптечку! Воды!