ДР. Роман в трех тетрадях с вопросами и ответами

Другим источником конфликта был образ жизни их детей, росших в совершенно особой, причудливой для урожденных горожан реальности, в благотворном влиянии которой родители не были до конца уверены, хотя и поддерживали впечатление, что все хорошо. Но хорошо было далеко не все. Супруги это понимали, но боялись друг другу признаться до поры до времени.

К воспитанию младших Камневых я вскоре оказался причастен. Проведя лето, словно в отпуске, осенью я устроился в местную школу учителем истории и географии – так поступить я планировал еще в Москве. Отток специалистов и в целом населения из Старцево был постоянным и прогрессирующим. Таких, как я и Камневы, в той местности считали по пальцам. Нас и было шестеро. Учеников в школе было чуть более сорока. В классе Германа и Вали никого, кроме них. Мелкий порой дополнял их компанию, молча в углу копаясь в старых, еще советских альбомах и книжках.

Даня преподавала в школе иностранный, скорее из благотворительности. Свою зарплату она переводила в школьную столовую. Да и какая там могла быть зарплата? Что до Вали с Германом, то, конечно, назвать их книжными детьми было нельзя, хотя, возможно, они бы стали такими, живи их родители в Москве. Сложившийся образ жизни этому совсем не способствовал. Однако и нельзя было поставить их в один ряд с прочими деревенскими детьми. Книги время от времени читали, домашнее задание исправно выполняли. Стандартную программу понимали, в отличие от подавляющего большинства их сверстников, с первого раза. На иностранном языке, и не одном, пусть и не в совершенстве, но говорили.

Конечно, всё это – заслуга Дани. Тот французско-испанский разговор с Валей о грушах не был пижонством, постановочной сценой для гостя. Даня частенько говорила с детьми на разных языках просто так. И они из интереса, а вовсе не из-под палки, включались в эту игру. Для Дани же это был необходимый эмоциональный выход. После повседневных тоскливых уроков она хоть как-то оправдывала свои четыре языка на уровень С1. И то и дело вспоминая «Трех сестер», приговаривала:

– О, как я теперь вас понимаю, девочки, как понимаю…

Она, как и Федя, сбежав в свое время от чрезмерной мыслительной нагрузки, теперь страдала от ее нехватки. Потому не столько бандонеон привязал меня к ним, сколько возможность полноценного, равного духовного общения. Дети, напротив, такой потребности не испытывали. Им не было и трех лет, когда семья покинула столицу. Москва не успела для них стать малой родиной. Но и стать своими для немногочисленных местных сверстников также не вышло: большую часть жизни Герман и Валя проводили на острове, куда другие дети добирались редко и вовсе не для того, чтобы работать. Дети Камневых отчетливо понимали, что они другие, не такие, как все. Мало того что они не отсюда, но и, возможно, очень возможно, что они здесь не навсегда.

Деревенские (об этом мне поведал всезнающий Гришка) называли детей Камневых «дикие», ставя ударение на второй слог. Юные островитяне действительно не были ручными. Они умели жить своим умом и самостоятельно принимать сложные решения. Две истории, которые я узнал с перерывом в полгода (с сентября по март) хорошо иллюстрируют как эти умения, так и эту «дикость».

Первая была связана с закрытием ряда отдаленных школ, где не могли набрать учеников. Оставшихся переводили в Старцево. В одночасье образовалось сразу несколько относительно полноценных старших классов (я этого уже не застал). Однажды ученики, лет на 6—7 старше двойняшек, попытались зацепить странную парочку, так сказать, «поставить городских на место». Даня в тот день не работала – она была на острове, о чем местные знали. Германа, Валю и Мелкого, которому и трех тогда не было, неподалеку от деревенской пристани окружила толпа воинственно настроенных подростков.

Младшие Камневы, вместо того чтобы звать на помощь или бежать, неожиданно для местных стали спина к спине. Поставив под ногами Мелкого, брат с сестрой достали ножи. «Откуда и зачем у детей ножи?», – недоумевал Гришка, видевший всё своими глазами. У меня этот факт не вызвал удивления. Я прекрасно знал, что нож был частью «полевого набора» каждого из Камневых, кроме Мелкого, разумеется. Набор включал в себя, помимо швейцарского ножа, ручной светодиодный фонарик, монокуляр на 1 000 метров и простой кнопочный мобильник. Без этих вещей ни один из Камневых не выходил из дома. Всегда нужно что-то отрезать и завинтить, далеко видеть, посветить и быть на связи, понятное дело.

Так что не ножи были удивительны, а поведение их владельцев. Оторопевшие местные, явно не ожидавшие подобного, замерли и стали нервно переглядываться, потеряв всякую инициативу. Окончательно выбил их из колеи Мелкий. Держа Валю за руку, он вдруг присел и взял в руки осколок кирпича. Выражение лица малыша давало однозначно понять: он бросит камень в любого, кто посмеет тронуться с места. Между тем Герман, верно оценив ситуацию и понимая, что она долго не может быть столь же благоприятной, приказал Вале, которая стояла лицом к озеру.

– К лодке! Идем! Не разрываясь! Идем!

И они пошли. В шесть ног, не расцепляясь и не сводя глаз с нападавших. Местные закричали, угрожая всеми возможными цензурными и нецензурными словами. Некоторые из них наигранно бросались вперед, но быстро возвращались на место – перед их носами замелькали ножи, а Мелкий бросил в сторону нападавших камень. Не попал, но сразу подобрал следующий. Так дети дошли до мостка, с которого они забрали меня в первый день. Герман прикрывал брата и сестру в одиночку взятым с каяка веслом, пока Валя не спустила каяк на воду, усадив в него Мелкого, и не села сама. После этого Герман под свист и улюлюканье толпы шагнул в лодку и оттолкнулся веслом от берега. Казалось бы, бегство. Но это была победа. На следующий день Герман и Валя – Мелкого они всеми правдами и неправдами оставили дома – вошли в школу под гробовое молчание местных, околачивающихся возле крыльца. Ни до, ни после они больше не пытались поставить «диких» на место.

Федя и Даня ничего не узнали. Их дети решали свои проблемы сами. Я как-то уже весной заикнулся об этой истории, но, поняв по выражению лица Вали, что невольно сдаю детей, остановился на полуслове. Зато родители знали о втором случае, и тут уже нечего было скрывать. Это был первый опорос Брюха.

Чистокровную иберийку, стоившую космических по сравнению с обычными матками денег, Федя готовил к родам с особой тщательностью. Всех предыдущих свиней он в грош не ставил перед этой, как он выражался по аналогии с «носителем языка», «носительницей хамона». Тем более что привезенный с нею хряк-соплеменник, исполнив свою функцию, вдруг под самый новый год приказал долго жить. То ли не выдержал лютых морозов (на улице было минус сорок, в сарае – около нуля), то ли подхватил какую инфекцию – бог весть. Так или иначе Брюхо осталась одна, и Федя ходил за ней почти вплоть до опороса как за дитем малым. Лишний раз не дышал, и чуть ли не пылинки сдувал с любимицы.

Точную дату опороса никто не знал – когда покойный ибериец покрыл Брюхо, проследить не удалось. Плюс минус два дня. На этот «плюс минус» и возложили надежды, когда взрослым срочно пришлось выехать из Старцево в областной центр. Налоговики в очередной раз что-то там напутали, потеряв счета по проведенным вовремя страховым выплатам. Суммы и пени не были катастрофическими, но все же инспекторы потребовали срочного и личного присутствия обоих учредителей КФХ. А двадцатиградусный мороз и пурга превратили планируемую двенадцатичасовую поездку в тридцатишестичасовую. В довершение всех бед метель вывела из строя ряд базовых станций – несколько районов области, в том числе и Полигон, остались без мобильной связи.

За детей Федя с Даней не переживали. В быту они были полностью самостоятельны. Вдвоем Валя и Герман, пусть и не без труда, но обслуживали все стада, ранней весной (дело было в начале марта) еще не столь многочисленные. Пик окотов всех мастей к тому моменту еще не пришел. Как правило, он выпадал на вторую половину марта – начало апреля. Мелкий отсутствие родителей воспринимал спокойно. Капризничать, а уж тем более реветь без повода, было не в его правилах. А обеспеченность продуктами питания и дровами была многомесячной, если не годичной. Благодаря маминым урокам Валя умела готовить всё. Она не особо любила это занятие, но если надо – куда денешься.

Поэтому единственным поводом для беспокойства была именно Брюхо. Обычно свиньи поросились без чьей-либо помощи. Сложные случаи были редкостью. Проблемные роды – это про коз и овец. Свиньи рожали сами. Поросята без чьей-либо помощи сбивались в угол под лампочку для обогрева и вскоре принимались сосать мать. Казалось бы, о чем переживать. Но эта была Брюхо. И это был ее первый опорос.

По пути в город и по прибытии на место, пока еще была связь, Федя звонил каждый час, интересуясь состоянием свиньи. Герман подтверждал, что никаких признаков близкого опороса нет. Брюхо не «копала» пол, «грядки» – ряды сосков – не были четко выражены, и молока в них не было. И вообще вела она себя, как обычно. К тому же примета, обычная для всех окотов, не работала: Василий не пришел к Брюху в клетку, а мирно спал в амбаре. А он никогда не ошибался.

Василий – кот. Обычный, дворового окраса, но вислоухий, что заставляло предположить наличие в его родословной некой породы, вычислить которую, понятное дело, не представлялось возможным. Не представлялось возможным определить и его возраст, ибо с момента появления Камневых на острове он ни на грамм не изменился, застыв в шести-семи «кошачьих» годах. В этом он был похож на свою хозяйку-старуху по прозвищу ББ, которой можно было дать семьдесят – семьдесят пять, но это продолжалось без малого уже десять лет. За эти годы изменилось все вокруг. Другим стал Полигон, другими стали Камневы. И только ББ и Василий никак не изменились с их первой встречи.

Кота я увидел в первый же день – он был одним из встречающих на пристани. Сидя на перилах, он смерил меня скучающим взглядом и отвернулся, быстро утратив ко мне всякий интерес. На обеде кот не присутствовал и уже ввечеру я видел его переходящим по мостку через Святую на Малый Полигон. Там, в однокомнатной избушке-сторожке, край которой был виден с веранды дома, проживала ББ. С ней лично я познакомился несколькими днями позже. Гришка на вопрос об этой жительнице Полигона многозначительно промолчал, подняв палец к небу, прямо как Рафаэлевский Платон. Федя с Даней во время обеда не менее многозначительно улыбнулись. Федя пояснил.

– Ее надо увидеть. Так не расскажешь.

А Даня подтвердила.

– Да-да. Надо видеть.

И даже всегда серьезный Герман затянул вслед за Валей нараспев:

– Бэбэ, Бэбэээ, бэбээээ…

Бабушка, бабуля, бабка, бессмертная спустя год после знакомства с ней Камневых было преобразовано не то Федей, не то Германом в удобную аббревиатуру из двух ключевых слов: «бессмертная» и «бабка». Ее настоящего имени в деревне никто не знал. Никто не знал достоверно, и как долго она живет на острове и откуда там появилась. Поговаривали, что пока Полигон был полигоном, она была его сторожем. После его ликвидации старуха осталась на острове. Кормилась огородничеством и рыбалкой. Подрабатывала забойщиком скота. Денег не брала. По слухам, подобно королевской особе, она в жизни к ним не прикасалась. В качестве вознаграждения за свой труд ББ всякий раз забирала, помимо муки и соли, только головы и ливер. Иногда еще голяшки. Из всего этого мясного разнообразия она готовила няню[18 - Няня – фаршированный бараний желудок.] и всяческие студни. О вкусовых качествах ее блюд я умолчу – сам лично так и не пробовал. Что до запаха, то порой он долетал и через озеро. И меня тошнило. Гришка, напротив, облизывался и плыл к ББ просить мисочку. Иногда получал. В такие дни я на полдня уходил в лес, спасаясь от убийственного для горожанина аромата. От Гришки я узнал и то, что свиней и быков, несмотря на свой возраст, старуха укладывала с первого удара – не было промахов. Коз и овец ББ забивала и вовсе не без доли необъяснимой мистики.

Спустя несколько дней после моего знакомства с Камневыми ББ резала отобранных на сычуг козлят и ягнят. Преодолев немалое отвращение и страх, я решился-таки присутствовать при этом – зло, с которым я борюсь, нужно было знать в лицо. Узнав о том, что работать будет лично ББ, я еще больше укрепился в своем желании. Уж очень хотелось лично увидеть хваленое бессмертие. Герман заехал за мной, и я не без трепета сел в лодку. Предназначенных к забою козлят и ягнят я видел накануне. Их уже отделили от прочих. И, глядя ни них, я не понимал, как можно хоть пальцем тронуть этих малышей. Уже заочно я ненавидел ББ. Конечно, увиденное не изменило мои взгляды радикально, но заставило задуматься – это была прежде не осознаваемая и неведомая мне в кабинетно-профессорском раю сторона жизни и смерти.

Когда мы пришли к мясному цеху, ББ еще не было на месте, но Василий уже был там. Кот обладал удивительной способностью – он безошибочно чувствовал рождение и смерть. Наступление окота любой матки – всех, от кроликов до коз, – обозначалось появлением рядом с ней Василия не позднее чем за полчаса-час до события. Василий не ошибся ни разу.

С не меньше ужаснувшей меня точностью он чувствовал приближении чей-то смерти. В мясной цех он являлся тоже за час, хотя зачастую особых приготовлений к забою не было. Однажды забивать скот не планировали, однако Василий появился в мясном цеху, когда стада выгоняли на пастбище. Тогда всем показалось, что у кота наконец-то сбились часы. Но спустя час один из валухов[19 - Валух – кастрированный баран.] сломал передние ноги, упав с одного из мостков через Святую. Рассказывая эту историю, Федя клялся, что, когда он заносил приговоренного собственной неосторожностью барана в мясной цех, кот посмотрел на него с видом: «А ты сомневался?»

Чутью кота пытались найти рациональное объяснение. И не находили. После окотов и опоросов коту отдавали половину последа. Вторая половина доставалась Второму. После забоя вещий кот получал всякую мелочь из ливера. Можно было бы объяснить его появление личной заинтересованностью, но только если бы он приходил уже после начала процесса, а никак не за час до него. Резонно было бы предположить, что ББ посылает кота, но она таким чутьем не обладала. Доверяя своему питомцу ощущение рождения и смерти, в остальном ББ была его полноценной хозяйкой. Кот слушался ее с одного слова, уходя и приходя по ее распоряжению, как хорошо обученная собака. Вот и тогда ББ коротко скомандовала:

– Место.

Кот спрыгнул со столба и отошел к дверям амбара, где его уже поджидал Второй. ББ достала нож и принялась точить его о простенький брусок, дав мне время рассмотреть себя. Она не производила какого-то особого впечатления. Обычная на вид хилая старушка, каких много. Разве что одежда ее обращала на себя внимание. Пачканный-перепачканный платок был повязан как бандана, а бесформенное платье-балахон цвета обычного хозяйственного мешка, было подвязано не менее обычной веревкой. Образ завершали густо унавоженные белые валенки в калошах, выглядывавшие из-под подола, хотя на улице был июнь – не меньше двадцати в тени.

Заточив нож, ББ заткнула его за пояс, положила брусок на столб, на котором ее ранее ждал Василий, и тщательно помыла руки в ведре, поданном Германом. Надо сказать, что при забое на сычуг с некоторого времени из всех Камневых присутствовал только он. Девочки категорически не участвовали в этой процедуре. Отказался от этого и Федя, как только Герман согласился его заменить. Поэтому мое настойчивое желание увидеть забой было встречено с большим удивлением, но возражать никто не стал.

ББ меж тем вытерла руки полотенцем, висевшим на плече Германа. Отлаженность ритуала, проявлявшаяся в четкости действий обоих участников процесса, говорила о его постоянстве и едва не вывела меня из себя ввиду четырех блеющих поблизости жертв. Я с трудом сдержался, чтобы не заорать: «Какого черта вы делаете!»

ББ вошла в загон. Коротко спросила:

– Поил?

– Да, – ответил Герман.

Еще на рассвете он напоследок вволю напоил всех четверых молоком – необходимая процедура для изъятия сычуга. Малыши подошли к ББ, как подошли бы к любому другому. У меня перехватило дыхание, я вцепился в изгородь в предвкушении невиданного мной ранее ужаса, но он не наступил…

ББ наклонилась к ягненку слева, протянула к его носу ладонь и что-то шепнула. После чего шагнула назад. Ягненок понюхал ее пальцы и пошел следом, почти не отрывая носа от ладони старухи. Остальные остались на месте, прижавшись друг к другу. Они продолжали блеять, в то время как шедший за ББ замолчал. Она вывела малыша на площадку у цеха, погладила по голове, затем провела рукой по шее и спине, и ягненок лег. ББ опустилась перед ним на колени и, продолжая гладить, повернула животное на бок. Так он совсем успокоился, а перед решающим действием, когда ББ взяла его за нос и открыла шею, мне и вовсе показалось, что он отключился, как будто уснул. ББ подставила под шею миску, которую заранее приготовил Герман, и достала нож. В этот момент, не выдержав, я отвернулся. Отвернулся и Герман:

– Ягнята – не валухи. Тут… жалко, – сказал он мне обратном пути.

Вдалеке, на веранде, как обычно, что-то напевала Валя. Мелкий гонял клюшкой пластиковый мячик. Забой кроликов был пределом того, что ему пока можно было видеть. Но не увидел главного и я. Только услышал:

– Прости, – извинилась ББ.

Следом раздался негромкий всплеск – в миску хлынула кровь. ББ подождала минуту и поблагодарила:

– Спасибо.

Встала с колен и направилась в загон за следующим. Но я больше не мог находиться рядом.

– Извините, – бросил я и отошел в сторону.

Мельком увидел, как Герман заносит убитого ягненка в цех. Второй спешно лакал из миски свежую кровь – это была его доля.

Что я чувствовал в тот момент? Сложно сказать. Странная смесь жалости и боли. Без точных определений. Какой-то хаос смыслов и ощущений. И это было явно не то, что я как теоретик и практик ненасилия ожидал. Странно, но ББ после всего того, что она сделала и продолжала делать, – а на всех четверых у нее ушло не более пяти минут – не вызывала у меня ненависти, будто она делала то, что должно. Бывших будто под гипнозом животных я наблюдал и позже. Они сами шли за ББ и ложились под нож. Старуха никогда не пользовалась веревкой, чтобы связать ноги. И перед каждым она извинялась, каждого благодарила. Благодарность убийцы? Нет, здесь было что-то иное, чему я до сих пор не нахожу определения. Не смерть во благо или ради еды и выживания. Иное. Более глубокое и цельное, исконно существовавшее до всех придуманных нами моралей. Одно я знаю точно, а вы, кто бы вы там ни были, можете думать все что угодно: ББ не была Злом. Не была она и Добром. Ни первое, ни второе. Она была чем-то другим, чем-то, для чего не найти слова, чем-то третьим…

Но тогда я этого еще не понял и не нашел в себе силы вернуться, просидев полчаса на пристани. Даня пришла ко мне, чтобы посочувствовать.

– Я понимаю… Никогда не могла этого видеть. Федя и то… Валя пыталась. Но ей одного раза хватило. А Герман – не знаю… Он с ББ больше других общается, может, все дело в этом. А я так удивилась, когда узнала, что вы хотите присутствовать… Вы простите, но, знаете, нельзя по-другому. Я пробовала и искусственный сычуг, и растительный – не то всё, не то. Такой вот ужас: чтобы был настоящий сыр, нужно кого-то убить. Причем убить именно такое. Таких…