Милосердный демон

– Ты это о чём? Вообще-то я…

– Побоялся вступить с нежитью в открытый бой. Усомнился, выстоишь ли. Смалодушничал – теперь же расхлёбываешь. И до сих пор тянешь, откладываешь на потом. А мне безделье не по нутру. Сделаться чудищем? Ну и пусть! Сдаться? Ни за что!

– Погоди, остынь. Тут не страх. Я говорил, что сжёг тело, хоть и трудно было решиться. И всё равно не помогло. Нужна печать.

– Что ж ты раньше не озаботился? В прошлые мои побывки ты ни разу не отлучался. Значит, нежить высовывалась не так уж часто. Успел бы навестить мастера.

– Да ведь она, лиходейка, что вытворила! Тела-то лишилась, однако ж личину сохранила. С виду призрак, дух, а в лицо взглянешь – вылитая Клатэриль. Не смог я.

Саэф со вздохом накрыл голову ладонями.

– Хватит гнаться за прошлым, – отчеканил Армор. – Пора приступить к делу.

– Что ты предлагаешь?

– Научи меня превращаться в дракона, и я отправлюсь к мастеру печатей.

– Ишь ты какой скорый! Это тебе не детская забава. Перво-наперво нужно снять барьер. Я поставил его, когда тебе исполнилось три года, чтобы твой дар случайно не проявился. Мой учитель однажды проделал со мной то же. И, надо сказать, чувствовал я себя паршиво. Как истает барьер, сила начнёт распирать изнутри, точно тебя, словно рыбий пузырь, но костре поджаривают – ещё чуть-чуть, и лопнешь. Дальше – превращение. Боль до зубовного скрежета, до помешательства, до жажды рвать, крушить и терзать. И напоследок долгая, изматывающая подготовка к перелёту: махание, парение, повороты.

– Понятно. Когда начнём?

– Не сдаёшься?

– Не привык.

– Завтра попробую снять барьер, а там видно будет.

– Чудно! Чем раньше, тем лучше. Хотя, если что, напишу капитану, будто ты заболел, и попрошу продлить побывку.

Следующая неделя промчалась для отца и сына стремительно. Армор славно потрудился. Без стонов и нытья, с одинаковым упорством выполнял все, даже, казалось бы, сумасбродные приказы строгого наставника. И пожал славные плоды. Глубоко в душе Саэф завидовал сыну. Поразительная настойчивость вкупе с увлечённостью и преданностью делу производили действие сродни магическому. Армор освоил драконьи премудрости всего за семь дней, тогда как Саэфу в своё время потребовалось семь месяцев. Правда, у него не было толкового учителя (как оказалось, вейди мало смыслят в волшебстве огнедышащих ящеров), поэтому многое приходилось постигать самостоятельно. Однако трудности отца не отрицали достоинств сына, а потому понукаемая давними обидами зависть пищала, будто новорождённый котёнок, тогда как гордость за родную кровь львиным рыком изливалась из каждого слова, из каждого ободряющего кивка.

Ещё порой прохватывала тоска: скоро-скоро птенец покинет гнездо, и он опять останется один. За столько лет уж должен был одичать, приноровиться к бобыльской жизни, а всё равно горько.

На исходе дня летнего солнцестояния меднобрюхий дракон заложил прощальный круг над деревней Три Ручья и хлёсткими взмахами продолговатых перепончатых крыльев толкнул поджарое тело навстречу влекущему южному ветру. Там, в полуденной стороне, на глади смирного Шильского моря распластался остров Гуноку, где, охраняемая смертоносным изжелта-зелёным туманом, обитает госпожа Марана, достославный мастер печатей.

После расставания с сыном Саэф думал вернуться к прежним занятиям: в тёмное время сражаться с нежитью, в светлое – отсыпаться. Вот только тварь почему-то притихла. Вылазки случались всё реже и однажды совсем прекратились. Простак бы на радостях пустился выделывать коленца, Саэф же встревожился.

По мере роста луны беспокойство старика усиливалось. Что она затевает? Умная тварь, цепкая, как плющ. Но и он, хвала небесам, не лапоть. Сообразил поставить сигнальные чары. Такие, что от малейшего трепыхания сработают и дадут знать, если нежить попробует высунуться. Вот бы ещё Армор вернулся. Давно пора. Перед прошлым полнолунием улетел. Скоро опять круглоликая засияет, а его всё нет.

Косая тень от стола боязливо притронулась к сандалиям Саэфа. Не встретила отпора, взбодрилась, расхрабрилась и вальяжно поползла вперёд. Во дворе умиротворительно шелестели лопухи, греясь под вялыми предзакатными лучами. С улицы тянуло свежестью и печёной уткой. Стукнула калитка. Надо бы запереть. Старик с натугой поднялся и выбрел на крыльцо. Дальше не сумел: путь преградил коренастый пучеглазый мужик с топором в руках. Набат.

От резкого прилива магии щёки Саэфа заалели. В мыслях молниеносно всплыло защитное заклятье, но его перебил возглас позднего гостя:

– Выручай, колдун, эта стерва к нам притащилась!

– Боги и демоны! Неужто сигнальные чары подвели? Чепуха. Крепко держались. Или она сумела их обойти? Не потому ли затаилась, что слабину искала?

– Судить да рядить опосля будешь. Пошли, не то сожрёт их, чума!

Саэф кинул настороженный взгляд на топор.

– Я ж, по-твоему, лиходей.

– А? Не, этим я стерву отгонял – да без толку. Она всё равно как дух али марево. Ни царапинки. Токмо зубы скалит. А на тебе, знаю, нет вины. Выследил я тебя: как ты в пещеру ходил, змием оборачивался и пузырь светящийся, где тварюга билась, латал. Ну, да хватит лясы точить, поспешать надо.

Лицо старика сморщилось, точно сопревшая падалица. Из глаз хлынула тоска. Одолжить бы хоть толику решимости у Армора или того же Набата!

– А ты хороший парень, бравый, – рассуждал Саэф, пока брат мельника тащил его за собой, ухватившись за ненадёжный, потрескивавший при натяжении рукав хламиды, – в одиночку с нежитью сшибся. Только вот я в толк не возьму, как исхитрился ты живым и здоровым от неё улизнуть?

– Ну, шельма, подловил-таки, – не оборачиваясь, пробурчал Набат. – По совести сказать, не сшибался я с ней. От кума шёл и ещё издалека падаль эту приметил. Вдоль забора бродила, но внутрь не совалась, будто держало её что. Тогда я к тебе рванул. А топор по дороге у бондаря прихватил. Шибко сынка твоего опасаюсь. Правда, его давненько не видать…

Промычав что-то невнятное, старик задумался. Набат принялся вспоминать былое нападение на Саэфа, оправдываться, но вскоре заметил безучастность спутника и замолчал.

Деревня тоже молчала. И люди, и звери присмирели в ожидании неотвратимой бури. Триручьёвцы все как один заперлись в домах, чтобы после, лишь только проглянет солнце, выползти на свет, поглазеть на разруху, посетовать о своих потерях, позлорадствовать над соседскими да снова взяться за обыденные дела.

У жилища мельника никого не оказалось, за исключением пяти дохлых полёвок. Саэф осмотрел тельца, помедлил, затем произнёс:

– Чую след. Пойду за ней, а ты укройся с родичами.

Набата не тянуло воевать с прожорливым духом, поэтому он с облегчением забарабанил в братовы ворота.

По следу нежити Саэф добрался до мельницы. И здесь висела та же непробиваемая тишина. Даже плеска воды не слышалось. Когда старик приблизился к реке, стало ясно почему. На верхних лопастях недвижного мельничного колеса расположилась мерцающая полупрозрачная женская фигура. От макушки к застывшей, словно металлической, глади тянулись гадкие серые хоботки. Нежить всасывала силу течения. Для того ли, чтобы подавить прячущийся под порогом оберег и довершить начатое, или чтобы наметить жертву покрупнее. Как бы то ни было, атаковать следовало сейчас, пока тварь занята и не в состоянии дать отпор.

Губы Саэфа дрогнули, зашептали заклинание и… застыли, словно схваченные судорогой. Он опять не смог.

Между тем нежить встрепенулась. Пустые, мёртвые глаза уткнулись в Саэфа. Глаза снулого карпа, но не Клатэриль. В голове молотом застучала жуткая, нестерпимая мысль: все попытки извести тварь провалились потому, что он никогда по-настоящему этого не хотел. Старику стало безмерно горько. В тот же миг Саэф ощутил резкий укол в сердце. Сухопарое тело колдуна рухнуло в прибрежную осоку, точно срубленный кедр. Нежить не мешкала и не церемонилась.

Саэф напрягся в ожидании следующей атаки. Напрасно. Не обращая больше внимания на старика, тварь слетела с мельничного колеса на землю и устремилась к деревне. Длинные тонкие хоботки развевались вокруг нежити праздничными лентами.

Свирепый гнев обуял колдуна. Остервенело царапая вязкую глинистую почву, Саэф поднялся на четвереньки. Из горла вдогонку нежити вырвался неистовый хриплый рёв: «Не пущу!». И следом отчётливый, до костей пробирающий шёпот: «Умру, но не пущу!».

Пойманная незримым арканом тварь остановилась. Вероятно, она спешила, поскольку выбрала самый предсказуемый и простой путь: что есть мочи рванулась вперёд.

Такую боль Саэф доселе не испытывал никогда. Словно все жилы разом вытянули. Потёкшие из носа струйки запачкали бороду алым.

И снова рывок, и ещё, и ещё. От небывалого напряжения у старика на глазах выступили слёзы, с шеи и волос обильно закапал пот. Но, невзирая на жестокие муки, колдун выдержал натиск: нежить не сдвинулась ни на пядь.

Словно в благодарность, стирая пот и слёзы, лицо Саэфа овеял ветер. Сухой и жаркий. Дружественный ветер.

В тот же момент в ушах зажурчал сладкий до приторности голосок:

– Я могу вернуть её. Я сильна.

– Не поспоришь, – вздохнул старик, – однако задаром-то ничто не даётся, за всё платить приходится. Тебе ведь теперь издалека не ударить, как раньше. Чем больше силы черпаешь в плоти, тем больше сама становишься плотью.

– А тебе какая печаль? – рассерженно зашипела тварь: слова Саэфа попали в цель. – Освободи меня, и я воскрешу твою жену.

Старик ухмыльнулся.