Два сфинкса

– Да, барон. Барышня заходила сюда в то время, когда я относил ваш чемодан на пароход. Привратник говорил мне, что она принесла великолепный букет и была очень весела. Минут через десять она вышла отсюда бледная и расстроенная и, как безумная, побежала к развалинам. Затем, уже после полудня, госпожа Дора нашла ее в спальне, лежащею без чувств и всю залитую кровью.

Ричард побледнел и беспомощно опустился на стул, отирая выступивший на лбу пот. Итак, он не ошибся! Альмерис нашла портрет Tea и ее письмо, которое он тогда забыл на столе. И вот, ревность и волнение вызвали те роковые последствия, которых он так боялся.

Взволнованный Ричард отправился на квартиру к трактирщику. Сам Майдель был еще занят, но Дору и Туснельду он нашел на террасе. Обе они очень обрадовались его приезду и рассказали ему подробности болезни Альмерис.

Когда доктор спросил: где она? – Туснельда ответила с легкой досадой, что, несмотря на все их уговоры, Альмерис упрямо каждую ночь ходит сидеть на лестнице, ведущей к Нилу, и проводит там по нескольку часов.

Ричард объявил, что немедленно же приведет молодую девушку и осмотрит ее; затем он вышел и направился к реке. Стояла теплая, благоухающая, великолепная звездная ночь; воздух был дивно прозрачен, а луна ярко светила.

Лестница, древние ступеньки которой были случайно открыты при постройке «Отдыха Рамсеса», была в тени группы пальм. Ричард издали увидел Альмерис. Она сидела на первой ступеньке и до такой степени была погружена в свои мысли, что ничего не видела и не слышала.

По обыкновению, на ней было надето простое платье из белой кисеи. Обнаженными руками она обхватила свои колени. Узенькая желтая лента сдерживала ее густые, полураспущенные черные волосы. При лунном свете лента производила впечатление золотого обруча и за нее был воткнут цветок лотоса. Когда Альмерис сидела в такой позе в тени пальм, под самым Нилом, ее можно было принять за воскресшую египтянку времен фараонов.

Ричард остановился очарованный. Какое–то смутное воспоминание зашевелилось в его душе, и в голове его пронеслось что–то, похожее на мимолетное видение – на таинственное веяние далекого. Ему казалось, что он уже видел подобный пейзаж, только вместо грустных развалин, там, на горизонте, высились колоссальные силуэты храмов и обелисков.

Все это как молния пронеслось перед ним и исчезло. Альмерис, видимо, побледнела и похудела; но выражение мечтательности и кротости необыкновенно шло к ее нежным и гармоничным чертам.

Прилив любви и жалости наполнил сердце Леербаха. В эту минуту он ясно чувствовал, что Альмерис для него дороже всего, и что Tea, несмотря на свою красоту, на свой развитой ум и свое знатное происхождение, никогда не займет в его сердце такого же места, как этот нежный, наивный ребенок.

Он быстро подошел к молодой девушке и сказал:

– Добрый вечер, Альмерис! О чем это вы мечтаете здесь?

Альмерис вздрогнула и, быстро обернувшись, пробормотала:

– Рамери!

Затем, почти тотчас, словно спохватившись, прибавила, протягивая ему свою маленькую ручку:

– Добрый вечер, господин Леербах! Можно вас поздравить?

Ричард весело рассмеялся и, удерживая маленькую ручку, дрожавшую в его руке, сел рядом с ней и весело спросил:

– Поздравить? С чем? Вот что называется самой выдать свое любопытство…

Ричард умолк, так как охваченная стыдом Альмерис вырвала у него свою руку и пыталась бежать.

– Останьтесь, ревнивица, и успокойтесь! – сказал он, насильно усаживая Альмерис. – Меня не с чем поздравлять. Я возвращаюсь свободным и никогда не женюсь на другой, так как люблю только одну вас, Альмерис. Хотите вы стать моей подругой жизни? Простите вы мне мое преступное ослепление, причинившее вам так много огорчений?

С минуту Альмерис сидела молча. На лице ее вспыхнуло выражение невыразимого блаженства.

– Мне и не снилось ничего подобного! Это я любила вас! О! Как благодарить мне Господа за то громадное счастье, которое он даровал мне перед смертью?

– Что вы говорите о смерти, Альмерис! – сказал Леербах, на которого эти слова произвели тягостное впечатление. – Вы будете жить для меня! Я вылечу вас, и мы долго и счастливо будем жить в моем старом замке в Германии – если только вы захотите ехать со мной, так как вы, злюка, до сих пор еще не ответили: желаете ли вы стать моей женой?

– Разве можно спрашивать: хочу ли я счастья? Если я останусь жива, я буду принадлежать вам на всю жизнь, – ответила Альмерис с радостной улыбкой. – А я хочу жить! Жизнь с вами была бы так прекрасна! Но, – она покачала головой, и грустная улыбка скользнула по ее губам, – я знаю, что я осуждена! Судьба за Эриксо. Она, – эта женщина с портрета, – победит, будет жить и будет счастлива с тобой. Я же – я буду спать под песком древнего Египта!

Сердце Ричарда сжалось от страха и тоски. Он обнял девушку, прижал ее к своей груди и пробормотал:

– Зачем, в этот счастливый час, когда мы соединились, ты говоришь про такие грустные вещи? Ты, кажется, прямо маленький Отелло! Но успокойся и отгони мрачные мысли. Женщину на портрете зовут Tea, а вовсе не Эриксо. Она ничего не победит, так как я люблю одну только тебя и только на тебе женюсь.

Ричард рассказал в кратких словах про свои отношения с Tea, которые теперь само собой навсегда разрываются. Затем, чтобы отвлечь ее мысли на другой предмет, он прибавил:

– Теперь, когда тебе все известно, скажи мне, почему ты называешь меня Рамери и почему, не могу понять, ты отождествляешь какую–то Эриксо с графиней Кронбург?

Альмерис таинственно улыбнулась.

– Я даю тебе имя, которое ты уже некогда носил, так как мы не в первый раз живем вместе и любим друг друга; но уже и тогда роковая судьба устранила меня с дороги к счастью. Я узнала тебя и теперь, как и тогда, когда была римлянкой Валерией. Ты тоже узнавал меня сердцем, если не глазами. И всякий раз, когда мы встречались, ты любил меня! Белокурая Эриксо – красивей меня, но она никогда не обладала всем твоим сердцем.

– Но если ты помнишь, что меня звали Рамери, ты должна так же знать, кем мы были в той прошлой жизни? – шутя и недоверчиво спросил доктор.

– Я не помню всего точно, – ответила Альмерис, не замечая его иронии. – Я знаю только, что ты был великим скульптором и изваял двух сфинксов, которые были поставлены в пирамиду. Сфинксы эти были с секретом, которого я не знаю, но который был придуман желавшим нам счастья, мудрым магом Аменхотепом, так как я была невестой другого и покровительствовавший нам маг хотел помешать этому браку. Но влюбленная в тебя Эриксо все испортила. Случилось это, должно быть, очень давно, так как тогда все люди носили такие же одежды, как и фигуры на стенах храмов. Гораздо позже, когда я была уже римлянкой Валерией, я снова любила тебя, но злая Эриксо опять отняла у меня твое сердце.

– Но кем же я был, когда ты была Валерией? Тоже римлянином?

– Нет, ты оставался Рамери. И ты, и Эриксо. А я с горя, что потеряла твое сердце, сделалась христианкой и погибла. Каким образом, я не помню, но знаю, что моя смерть была ужасна.

И Альмерис вздрогнула.

– Не думай, что я сошла с ума: все, что я говорю – истина. Аменхотеп все еще живет в большой пирамиде, так как он владеет тайной долгой жизни, – прибавила она, заметив, что доктор грустно смотрит на нее.

И действительно, последняя часть рассказа Альмерис произвела очень тяжелое впечатление на доктора, внушив ему подозрение, что молодая девушка психически расстроена.

– Однако, пора домой! Сырость, поднимающаяся с реки, может вредно подействовать на твое здоровье. Идем же!

Как перышко поднял ее Ричард и они оба, смеясь, вернулись домой.

Дома их ждали Туснельда, Дора и только что вернувшийся Майдель. Видя всю семью в сборе, Леербах, не выпуская руки Альмерис, подошел к старику–трактирщику и попросил у него согласия и благословения на брак с Альмерис.

В первую минуту все были поражены, но несколько слов относительно общественного и финансового положения Леербаха рассеяли все опасения. Майдель обнял жениха и невесту и поздравил их. А Дора и Туснельда себя не помнили от гордости и радости, при мысли, что их дорогая Альмерис сделается баронессой.

Все весело беседовали. Свадьба была назначена довольно скоро. Заметив лихорадочный румянец на щеках Альмерис и ненормальный блеск ее глаз, Ричард объявил, что всем пора на отдых, боясь слишком сильного волнения для молодой девушки.

Ричард вернулся домой счастливый, но и озабоченный. Все случилось скорей, чем он предполагал. Увлеченный любовью, он уже принял решение, которое хотел раньше всесторонне обсудить. Теперь он считал своим долгом открыть Tea всю истину; а признание это было не из легких. Поэтому, чувствуя себя крайне утомленным, он решил отложить на несколько дней отсылку прощального письма своей бывшей невесте. Доктор спал около часа, когда его разбудил бледный от ужаса Майдель. У Альмерис снова пошла горлом кровь.

Ричард поспешно оделся и бросился к больной. Девушка лежала без чувств, бледная как полотно.

После целого часа усилий Альмерис открыла глаза, но была так слаба, что едва могла шевелиться. Увидя склонившегося над ней Ричарда, она улыбнулась ему счастливой улыбкой, послушно выпила лекарство, которое он подал ей, и, держа его за руку, заснула спокойным, укрепляющим сном.

Леербах просидел у постели больной до самой зари. На сердце у него было тяжело. Как доктор, он понимал, что жизнь Альмерис висит на волоске. Но так как человек всегда охотно надеется на то, чего желает, то и он убедил себя, что его знание, при помощи любви и жизнелюбии молодого организма, победит болезнь.

Следующие дни Ричард провел в страшных муках. Врач в нем приходил в отчаяние, а влюбленный цеплялся за надежды, которые его же разум считал призрачными. Сама же Альмерис казалась счастливой и была вполне спокойна. Раз только спросила она Ричарда, не считает ли он нужным отложить свадьбу на несколько месяцев.

– Напротив, я хочу ускорить ее. Мне будет удобней ухаживать за тобой, а убеждение, что ты победила судьбу и на всю жизнь принадлежишь мне, будет способствовать твоему скорейшему выздоровлению, – с улыбкой ответил он.

Ричард уже несколько дней назад принял такое решение. Если уж Альмерис суждено умереть, то он хотел, по крайней мере, дать ей возможное счастье.

Выражение невыразимой грусти скользнуло по лицу Альмерис, но она ничего не возразила. Майдель же, по просьбе своего будущего зятя, ускорил приготовления к свадьбе. Альмерис временно перешла к Доре, пока отделывалось ее помещение и две соседних комнаты для новобрачных. Однако, несмотря на эти радостные приготовления и на любовь, какой окружали ее Ричард и родные, состояние здоровья девушки ухудшалось с каждым днем. Узнав от Туснельды историю матери Альмерис, Леербах понял, что эта болезнь была наследственная и что страдания и лишения Фатьмы отзываются на ее ребенке.