Два писателя и две утопленные калоши

Два писателя и две утопленные калоши
Вера Анатольевна Прокопчук

Эта история началась с того, что великий писатель – не простой, а великий! – утопил калошу в луже. Лужа помещалась в г. Томске, напротив ресторана «Славянский базар», в конце 19 века. Что делал в Томске великий писатель? Он возвращался с острова Сахалин в Москву, проездом через Томск; зашел отобедать в ресторан, и, по выходе из него, утопил калошу. И да, это исторический факт.

И здесь же, в Томске, а конкретно в томской гостинице, великого писателя посетил местный писатель – малоизвестный, но не лишенный таланта – который по совместительству служил в Томске помощником полицмейстера; зашел познакомиться и засвидетельствовать свое почтение… И это тоже исторический факт, кстати.

А о том, как эти два невинных случая, произошедших вдали от российских столиц, подсказали петербургскому сыщику Полежаеву ключ к разгадке таинственного дела об убийстве молодой дамы в петербургском кабаре «Золотой Арлекин», можно узнать, прочитав этот рассказ…

Вера Прокопчук

Два писателя и две утопленные калоши

«История – это гвоздь, на который я вешаю свою картину»

А.Дюма

Глава 1

В первых числах апреля 1890 года от рождества Христова в сибирском городе Томске творился хаос – впрочем, как это всегда в девятнадцатом веке бывало по весне.

А именно: речушка Ушайка, протекающая через город, разлилась и топила Сенную слободу, почти подступая к ресторану «Славянский базар», что одинокой красной кирпичной башенкой торчал на берегу – аккурат в том месте, где вредная речушка впадала в Томь. Обыватели Сенной слободы, собравши в узелки нехитрый скарб, ютились на чердаках и крышах своих бревенчатых домишек – оттуда их снимали полицейские, подплывая на лодках. При этом, в той же Сенной слободе, несмотря на обилие воды, ухитрился приключиться еще и пожар. Как вы понимаете, в ситуации, требующей героического преодоления обстоятельств, непременно должен явиться миру герой – и он, разумеется, явился.

– Вот он! Сам Мараулов! – восторженно прошептал приличного вида старичок, и, снявши картуз, приготовился поклониться почтительнейше.

Его внучки, две симпатичные юные барышни, с любопытством созерцали означенного Мараулова. То был видный, бравый мужчина с аршинными черными усами, торчащими строго параллельно земной поверхности: правый ус – направо, левый ус – налево. Сверкая форменными пуговицами мундира, он любезно кивнул в ответ на почтительный поклон старичка и, ступая по скрипучим половицам деревянного тротуара, вошел в дверь полицейской управы города Томска.

– Орел! – старичок потряс пальцем в воздухе. – Видал его вчерась, как на пожар ехал. Повозка летит, а он в ней стоит, а за ним конные пожарные скачут, вроде как эскорт! Ну, прям патриций в Колизее, ни дать ни взять!

– Да уж, куда там, патриций, – хихикнули девушки.

– А патриций и есть: ни перед кем не гнется! – старичок поднял палец. – Кухтерина-миллионщика, и того не боится! Кухтерин-то раз кассиршу обидел в театре по пьяни, пощечин ей надавал – так Мараулов его, как босяка последнего, в участке продержал, а потом заставил кассирше той аж тыщу рублей заплатить, за обиду – каков?!

– Хм, – хором отвечали барышни, заинтересованно глядя в спину уходящего «патриция».

Глава 2

Меж тем, в полицейской управе…

– Итак, пожар в Сенной Слободе потушен, – констатировал полицмейстер г. Томска, постукивая пальцем по стопке исписанной бумаги.

– Так точно, я же написал об этом служебный рапорт, – отвечал ему Мараулов.

Тут надо пояснить, что Павел Петрович Мараулов был по должности помощником полицмейстера. Потом он будет и полицмейстером, но это будет несколько позже. А пока….

– Я читал, – полицмейстер пытался выглядеть строгим, но не удержался и хихикнул. Смех душил его; взявши со стола канцелярский документ о потушении пожара, он прочел вслух с выражением:

– «Море огня бушевало, крики спасавших свое имущество, команды брандмейстеров – все это сливалось в один гул. По крышам, объятым пламенем в густом дыму , мелькали каски пожарных, языки огня и дыма охватывали работавших, от жары трещали головы, от едкого дыма резало глаза. Пожарные работали в самой гуще огня, редко обливаемые водой… Кто выскакивал из пламени, кого ударило доской или отвалившимся бревном… Это был сущий ад. А пожарные продолжали работать, исполняя свой долг до самоотвержения, несмотря на получаемое ими маленькое содержание, рискуя ежеминутно отправиться к праотцам и забывая совсем себя, они надеялись, что если умрут, то семьи их будут обеспечены городом, что жизнь их застрахована от всяких случайностей…»

– Точно так-с, именно так и было – подтвердил Мараулов.

– Павел Петрович, да вы поэт, батенька! – всплеснул руками полицмейстер. – Такой штиль, да в канцелярском документе – каково! ей-Богу, поэт!

– Никак нет-с, стихов отродясь не писал, – возразил, смущенно потупившись, обладатель шикарных усов и даже зарделся по-девичьи, – я все больше прозу-с… Недавно вот пьесу сочинил!

– Прекрасно. Собственно, я вызвал вас по другому вопросу.

Мараулов глянул вопросительно.

– Я понимаю, сейчас у вас дел невпроворот – Сенную слободу опять топит, – продолжал полицмейстер.

– Да, – вздохнул Мараулов, – а мне опять тащи обывателей из воды вместе со скарбом! Эх, заработаю я себе ревматизм…

– Да, да, – вздохнул полицмейстер, – но у меня к вам поручение вот какого свойства: получил я намедни по телеграфу депешу, – он повертел в руках бумагу, – от надворного советника Полежаева, Аристарха Модестовича, из Санкт-Петербурга. У него к нам – к томскому департаменту полиции – один важный вопрос…

Глава 3

Вопрос к томскому департаменту полиции возник у Полежаева не сразу, однако, все началось в то утро, когда в петербургский департамент полиции вбежала молодая дама в шляпке, похожей на диковинную чалму, и украшенную пышным, свисавшим книзу перышком неведомой птички. Пушистые белокурые кудряшки (стриженые коротко!), торчащие так трогательно из-под шляпки, были перехвачены на лбу цепочкой с медальончиком. Ее манто, с претензией на элегантность, было слегка потрепанным, однако еще сохраняло свой силуэт и свои претензии. Тихо попискивая, как испуганная птичка, дама просеменила между столов и влетела в кабинет Полежаева.

– Мадам, без доклада нельзя, – вскричал секретарь. Однако дама уже впорхнула в кабинет, рухнула на стул подле массивного канцелярского стола, за которым сидел хозяин кабинета, и убедительно изобразила обморок. Манто распахнулось, под ним обнаружилось ярко-пунцовое шелковое платье с невероятным декольте. И длинная, очень длинная нитка стеклянных алых бус, многократно обмотанная вокруг шеи, и, тем не менее, свисающая почти до пояса.

Судебный следователь Полежаев был широкоплечий, поджарый господин, с тонкими чертами лица, чем-то похожий – и внешностью, и повадками – на добермана-пинчера. Глядя на даму в обмороке, он нервно потянул воздух носом, нахмурился, и попытался понять, к какому слою общества принадлежит сия особа с декольте; результат размышлений был никаким, ибо он ничего не понял. Поэтому он обратился к секретарю:

– Васильчиков, воды принесите!

Васильчиков примчался с кувшином немедленно и захлопотал вокруг бедняжки.

Дама выпила воды, пришла в себя, и, прошептав «Как у вас душно», сбросила манто. Тут обнаружилось, что вырез ее платья сзади еще глубже, чем спереди, и намного.

– Что у вас стряслось, мадам? – осведомился Полежаев.

– Мне страшно выговорить, – пролепетала она затравленно, глядя умоляюще в лицо Полежаева. Что это был за взгляд! То был взгляд нежного ребенка, безвинного, как ангел. Он, этот взгляд, взывал о помощи – и помилуйте, возможно ли отказать, когда тебя молит такое святое дитя? И эти глаза, бездонные, как озера, нежные, как фиалки!

Сочетание вызывающе-откровенного наряда соблазнительницы и выражения святой невинности на полудетском личике создавало весьма пикантный контраст; отметив это, Полежаев вежливо осведомился:

– Итак?

– Убийство, – шепнула она. И трагически прикрыла глаза рукою. Не забыв изящно оттопырить мизинчик.

– Где именно и кого убили? – Полежаев деловито обмакнул перо в чернильницу, подвинул к себе чистый лист бумаги и воззрился на даму вопросительно.

– У меня на квартире, – ее губки задрожали. – «Кабаре Золотой Арлекин», это недалеко отсюда…

– Так где убили-то? – у вас дома или в каком-то кабаре? – не понял Полежаев.

– Ах, это одно и то же, – она порылась в карманах, достала дешевый дамский портсигарчик, длинный мундштук, зарядила его пахитоской и глянула на Полежаева вопросительно. Так как Полежаев не торопился ей на помощь, вид ее стал удивленно-растерянным.

– Я не курю, – вздохнул он, а затем крикнул, – Васильчиков, у вас есть спички?

Когда, наконец, вопрос с огоньком для дамы был решен, она изящно затянулась. И объяснила следующее.