Два писателя и две утопленные калоши

Идея устроить мини-кабаре, этакий миниатюрный приют для богемы, пришел ей в голову случайно. Сперва она – в прошлом танцовщица кордебалета – просто сняла для себя квартирку из двух крошечных каморок, в которую попасть можно было по винтовой лестнице – пройдя к ней через коридорчик, отделенный от захламленного подвальчика перегородкой – с такой, знаете, большой, красивой аркой.

– Ах, именно эта арка навела меня на мысль поистине гениальную! И еще потолки – не обычный потолок, а такими сводами полукруглыми, как в старину… И тут меня осенило! Такая отличная идея!

В подвальчике раньше хранилось вино, теперь он пустовал. Она договорилась с хозяином, заняла немного денег у друзей – таких же безденежных, как она сама, по несколько рублей, – наняла рабочих, подвальчик почистили, побелили, а один ее приятель-художник даже расписал стену, сделав что-то вроде пестрой экстравагантной фрески. Поставили дешевые столы, соломенные стулья – и стали там собираться поэты и писатели, танцоры и артисты; но суть ее идеи была в том, чтобы рассылать пригласительные билеты всяким «фармацевтам».

– Кому? – удивился Полежаев, а при чем тут фармацевты?

– Ах, вы не поняли, – она рассмеялась, словно зазвенел тихий, нежный колокольчик, – всяким богатеньким прожигателям жизни, ну, мы так их называли между собой… Они платили за билет по двадцать рублей – вы представляете? Им было лестно познакомиться с артистами, поэтами. Им же скучно, а мы умели в нашем кабаре создать обстановку веселую, необычную – поэты читали стихи, артисты пели, или даже играли капустники, но главное – атмосфера, ах, атмосфера…

– То есть?

– Ну, атмосфера праздника, вольность непринужденного общения… у нас можно было, не стесняясь, обсуждать любые темы. Вы же понимаете, в нашем ханжеском обществе табуировано все! – она закатила глазки к небесам, – Любая тема под запретом. А у нас можно было, не стесняясь, говорить обо всем, что вас волнует… самые пикантные темы…

– Дальше, прошу вас.

– Ну, вот. Я стала зарабатывать недурные деньги, и даже скопила небольшую сумму… О, поверьте, у нас было прилично; разумеется, было вино – но все было в меру… Мы собирались ради искусства и веселья, а не ради чего-то «такого»…

Взгляд Полежаева изобразил скепсис; он спросил:

– Но, в конце концов, услышу ли я от вас, кого же убили?

– Одну даму…

– Что за дама?

– Я ее не очень близко знаю, я видела ее всего несколько раз, и да! – как-то даже пила с ней однажды кофе… когда столько народу, с каждым близко не познакомишься, – с извиняющимся видом посетительница повертела рукой с пахитоской в воздухе. – Так вот, вчера все было хорошо, потом народ начал расходиться, но ушли не все. Кое-кто, – она мило улыбнулась, – немного перебрал и приходил в себя, и тут начался ливень, жуткий ливень! Это была стена воды. Было решено переждать. И знаете, пока мы ждали, потихоньку стали задремывать на диванах…

– Там есть диваны?

– Ну да, я купила недавно на заработанные деньги. Стало уютнее. Я даже рояль купила по случаю… И поскольку я не хотела оставлять гостей, я не стала подниматься к себе, и сама задремала на диване… А поутру я проснулась, решила посмотреть, какая погода, вышла в прихожую и буквально споткнулась об ее тело… А когда я осознала, что она мертва… Мне так стыдно, я так кричала…

Она закрыла лицо рукой и тихо застонала.

– Потом сбежались все остальные, кто проснулся. А я оделась и побежала сюда. Вот и все…

– Ладно, давайте по порядку, – Полежаев обмакнул перо в чернильницу, – ваше имя?

– Ариадна Ивановна Белопольская…

– А убитую как звали?

– Ксения Васильевна Лютич…

Глава 4

Как оказалось, попасть в кабаре «Золотой Арлекин» – не совсем простая задача; его еще надо было найти. Помещался он в глубине петербургских дворов. Чтобы попасть в сей приют богемы, требовалось преодолеть подворотню, двор-колодец, еще подворотню и обойти (миль пардон) помойную яму, свернуть налево, выйти в крошечный переулок – а с переулка, через узкую, готической формы дверь, спуститься вниз по лестнице. Десять ступеней, ведущих в подземелье, отделяли пристанище актеров от «земной» жизни; все это Полежаев выяснил, шагая за мелко семенящей мадемуазель Белопольской в сопровождении двух жандармов.

Наконец, они вошли в прихожую, где и лежало тело несчастной Ксении Лютич. В прихожей было натоптано; стул опрокинут, поверх кучи мужских калош валялась почему-то одна только женская калошка, сырая и изрядно испачканная, второй было не видно; вешалка-тумба, на которой висели пальто и шляпы, покосилась – видимо, ее толкнули, но она не упала только потому, что вершиной уперлась в стену.

Неподалеку от трупа валялся треснувший стакан с каплями недопитого вина на дне, и рядом – крошечная дамская сумочка, украшенная вышивкой.

– Ничего не трогали? – осведомился Полежаев, глядя на тело дамы в черном платье странного фасона.

В ответ ему неожиданно и крайне неуместно раздались звуки рояля; кто-то играл что-то бравурно-радостное, невероятно сложное, и делал это, надо признать, виртуозно…

– Что это за музыка? – удивился гениальный сыщик.

– Ах, это там, – небрежно отвечала Ариадна, снимая с ног миниатюрные калошки, – там господин Краснопёров… он без этого не может…

Заглянув за занавеску, Полежаев увидел пятерых скучающих мужчин. Кто-то с неприкаянным видом бродил по залу, кто-то в томно-расслабленных позах лежал на диванах, потягивая вино, а еще один худощавый господин – тонкий профиль, огромные глаза, окруженные серыми трагическими тенями, черные кудри до плеч – упоенно музицировал на рояле; увидев Полежаева, он оскорбился его скептическим выражением лица. В знак протеста, он, закатив глаза, пропел томным пьяным тенором:

Наша жизнь, ты кружишься летучею мышкою,

Так причудлив, изыскан твой дивный полет,

Ах, ночные огни, вы как пестрая вышивка

На канве серых дней… и всю ночь напролет

Наши тени кружатся в магическом круге,

Исполняя зловещий, причудливый danse,

Но коварная ночь протянула к нам руки,

И как черный бемоль, в нашем сердце звучит декаданс…

Отметив про себя, что певец, похоже, изрядно надрался и протрезвеет еще не скоро, Аристарх Модестович вернулся обратно в прихожую.

– Задушена, – констатировал он, обращаясь к городовым. – Душили ее руками, судя по отпечаткам – это был мужчина. Отвезите в морг, отчет о результатах вскрытия – мне на стол… Стакан с вином – на анализ, проверьте на яды…

Затем он заглянул в сумочку, подобранную с пола. Сумочка являла собой небольшой мешочек из черного бархата, вышитый черным же бисером, и по краям – серебристым шелком. В ней было немного мелочи, носовой платок и пара шпилек – словом, ничего интересного; он сунул сумочку в саквояж.

После этого, войдя в зал кабаре, он расположился за столом, достал из саквояжа папку с надписью «Дело», чернильницу, ручку с перышком, и, обведя взглядом присутствующих, пригласил их жестом подойти поближе.

– Итак, господа, что вы можете сообщить мне о погибшей? Давайте начнем хоть бы с вас, господин Красноперов. Что вам известно об этой даме?

– Мне? Да помилуйте, что бы я мог о ней знать? Ничего, – высокомерно вздернул подбородок пианист, – Я с ней не знаком.

– Но она часто появлялась здесь, вы могли хотя бы наблюдать за ней?

– Сударь, здесь очень много интересных дам, наблюдать за которыми куда приятнее…

– А за Ксенией Лютич было неприятно?

Он пожал плечами.

– А вы что – сами не видели ее? Вульгарна, глупа, и с претензией на «демоническую женщину».