Я вернусь

Я знал, что с ранением надо идти в медпункт, расположенный в землянке на берегу. Еще раньше доводилось видеть знакомый знак – красный крест. Просто красной краской намалевано на жестянке две полосы. Ставить флаг с указателем нельзя – немцы как будто специально метили по санбатам и медпунктам, по раненым, по врачам. Рассказывали в окопах, как будто был случай, когда «юнкерсы», разбомбив палатки с полковым госпиталем, летали над расползающимися тяжелоранеными, стреляли из пулеметов. Это у них было как бы развлечение…

В общем, направился прямиком туда. В медпункте мне промыли руку холодным раствором марганцовки, чем-то обмазали раны, перевязали, поставили укол. Внимательная уже немолодая медсестра положила мои документы в карман гимнастерки: комсомольский билет, красноармейскую книжку и заботливо застегнула на пуговицу. С бумагами лежала справка о ранении и бумажка с надписью «Левый берег».

–– Смотри, не потеряй, – несколько раз повторила сестричка.

Я не понял, для чего нужна эта бумажка, но расспрашивать не стал. Да и не мог. Рука перевязана, не больно-то и пожестикулируешь, а языком еще не владел, чтобы спокойно изъясняться.

–– Иди, – махнула сестричка в сторону берега.

Посидел я в землянке еще немного, все звон в голове не проходил. Потом вижу, что дел здесь без меня много, раненые все прибывали и прибывали. Некоторым, у кого было легкое ранение, давали такую же бумажку, как и мне. Посидел я так, отряхнул шинель как следует, положил ее в вещевой мешок и пошел в направлении, указанном сестричкой.

Выражение «левый берег» ровным счетом ничего мне не говорило. Название ли это какой-нибудь местности, или просто слова – все это было для меня, как китайская грамота. Знал только, что от своих иду, вглубь советской земли. Причем не там, где я переправился, а выше по течению, где фронт уже сдвинулся на запад. Так было безопасней.

Шел я довольно долго. К вечеру стало холодать, пришлось достать шинель из вещевого мешка. Это говорится легко, а когда рукой пошевелить не можешь, проделать эту нехитрую процедуру нелегко. Пока одевал, аж взопрел от натуги. Пошел дальше. Раненых по дороге встретил немало. Кого-то я обогнал, а иные, более ходкие, сами меня обгоняли. Перевязанные окровавленными бинтами бойцы, шли, пошатываясь, словно тени. Ни бодрых разговоров между собой, ни улыбки на лицах… Слышались лишь стоны от боли, да шорох некрепких шагов…

В каком-то месте догнал я офицера в английской шинели. Молодой такой лейтенантик. Одну руку, раненую, на подставке из бинта несет, а в другой мешок вещевой тащит. Выглядит неважно. Ослабел совсем, судя по виду – весь бледный, потный, шатается как сосны таежные на ветру. Услышав за спиной шорох моих шагов, остановился, повернулся и скривил губы, должно быть, хотел улыбнуться.

–– Друг, помоги до переправы, – робко попросил меня. Мог ведь и приказать, как старший по званию…

Смысл его слов я понял. Может потому что слово «помоги» на войне слышишь очень часто, даже чаще, чем «Вперед» или «Ура!». Я взял у него мешок, перекинул через плечо вместе со своим, и пошли мы дальше вдвоем. Непонятно, то ли без мешка лейтенант шибче пошел, то ли я с двумя мешками – медленней, но пошли мы с ним вровень. Разговаривать нам особо было не о чем. Все равно я не понимал по-русски, говорить по-якутски смысла не было, а жестами объясняться, когда на двоих только две руки, особо не хотелось. Но занятие для утомленного дорогой сознания я все-таки нашел. Шел и ломал голову: «Что такое переправа. Докуда же мне его мешок нести?»…

К ночи прибились к своим, саперный взвод двигался к передовой, ну и встречные раненые прибились. Заночевали. На другой день едва солнце показалось за горизонтом, мы с лейтенантом решили продолжить свой нелегкий путь. Сначала немного поели каши, хлеба с сыром, попили чай с сахаром. Тем саперам спасибо… У нас проверили документы, показали, куда двигаться дальше. И мы снова, еле передвигая ноги, отправились в госпиталь.

Хорошо, что нас догнал небольшой военный обоз с какими-то кулями. Мы на телегу вещи свои побросали, легче стало. Опять же можно стало идти, держась за телегу. Раненому такой обоз в дороге – большое подспорье, лучше костыля.

Через несколько часов дошли до причала. Река в этом месте немного сужалась. Виднелся узенький дощатый помост, на котором толпились люди, у причала стоял небольшой пароход. Народу – море! Раненые солдаты, какие-то обозы, беженцы…

Из толпы выделялась невысокая женщина. Вижу, стоит какая-то баба в одной ночной рубашке, плачет навзрыд, голосит! В правой руке сжимает сито, а второй прижимает к груди голого ребенка. Ночью, сказали люди, немцы деревню взяли и начали людей стрелять без разбору. Женщина схватила ребенка и первое, что подвернулось под руку, и убежала в лес босиком. Ночная рубашка да сито, – вот и все ее имущество теперь…

Мысли о несчастной судьбе беженки прервала тревога.

–– Воздух! – вдруг зычно крикнул кто-то, и толпа на берегу тут же бросилась врассыпную. В небе показался немецкий истребитель-бомбардировщик «лаптежник», так на фронте их называли, за торчащие неубирающиеся лапы – шасси. Краем глаза я успел увидеть, как белая рубаха мелькнула возле прибрежного леса – беженка успешно спаслась. Мы с лейтенантом схоронились под мостом на причале.

Тра-та-та-та, – засвистели пули. Истребитель, словно промахнувшийся коршун, взмыл обратно в небо и улетел, посеяв страх в сердцах мирных и злобу от бессилия у раненых военных. Скорее всего, у поганого фрица просто кончились боеприпасы, иначе бы он продолжил подлый и бесчеловечный обстрел на берегу… А у нас ни зениток, ни пулеметов, пистолеты офицерские да винтовки у тех раненых, кто посильней. Но попробуй постреляй, если руки забинтованы или голова кружится от контузии! Некоторые стояли-то еле-еле, куда там еще воевать…

Через некоторое время на причале вновь собралась толпа. Раненых было так много, что посадка затягивалась. К пароходу выстроилась длинная очередь. Я от нечего делать достал свою трофейную трубку, закурил. У давшего мне прикурить чистенького капитана в аккуратном картузе, судя по эмблеме с «глистой в рюмке» – медика, заблестели глаза при виде моего курительного прибора.

–– Эй, товарищ, давай поменяемся! – предложил он мне, протягивая свою обычную, видавшую виды, прожженную советскую трубку, похожую на сталинскую.

Я еле понял, что он сказал. Заметив мое замешательство, подошел мой попутчик. Растолковав мне, что капитан хочет мою трубку, он начал торговаться. Оказалось, что в моем лейтенанте погиб приличный торгаш! Вроде не еврей, но талант у человека был огромный. Он громко убеждал, горячился, играл на чувствах капитана, нахваливая мою трубку, даже о ране забыл на какое-то время. В результате ему удалось выторговать у медика порядочный набор продуктов. Условия лейтенанта были таковы: та самая «сталинская» трубка, две буханки хлеба или четыре котелка сухарей, четыреста граммов сыра или масла и три больших куска сахара. Дорого оценил.

Медицинский капитан махнул рукой, взял мой вещевой мешок и куда-то ушел. Через полчаса принес мой мешок обратно, набитый сухарями, сыром и сахаром (хлеба не дал), взял мою трофейную трубку, дал взамен свою и ушел, явно довольный состоявшейся сделкой. Я, в общем, тоже был не в претензии, все честно, ну, а меня в данный момент больше еда волновала, чем трофей.

Мы с лейтенантом поели, покурили, запили водичкой из Волги. Во время быстрой трапезы, путая русские слова и якутские, я кое-как спросил у лейтенанта:

–– Что такое «Левый берег»?

Капитан понял. Показал на Волгу. Потом на землю под нами, свою правую руку и сказал:

–– Это правый берег.

Затем указал на противоположную сторону и свою левую руку:

–– Там левый берег.

Я все понял. Значит, мне надо было переправиться на противоположный берег, а эта бумажка, выписанная заботливой медсестрой, была всего лишь пропуском для переправы на таком вот пароходе, куда я в очереди стою. Как я жалел, оказавшись на фронте, что ловил ворон на уроках русского языка в школе!

–– А что такое «переправа»? – Я еле выговорил это слово, чем-то созвучное со словом «берег».

Лейтенант показал на пароход, потом подумал и решил сделать проще. Нарисовав прутиком на земле реку, пересек ее пунктирной линией до нашей земли:

–– Переправа.

Пока торговались, потом ели и разговаривали, наша очередь подошла. И ведь не сбилась ни разу, не затормозилась, как это было в мирное время. Строго, чинно, дисциплинированно – ни мата тебе, ни ругани. Поплыли мы на левый берег.

Глава 14. Сымыыт

Вспоминая о бойком бартере на причале за трофейную трубку, забегая вперед, расскажу еще один курьезный случай, который произошел со мной уже намного позже . Хочу поведать как мне снова довелось поторговаться…

Было это после очередного ранения. Выписавшись из госпиталя, я ожидал дальнейшего распределения в часть возле города Калач, уже на Украине. Был там новосибирец по фамилии Говоров. Бойкий мужчина, называвший меня земляком.

–– Ты северянин, я сибиряк. Земляки мы! – говорил он, обнимая меня своими могучими руками.

Кормили бойцов на пункте хорошо. Даже селедку давали, точнее в основном селедку с кашей. Мы на первых порах ее ели в охотку, а потом уж ни вида, ни запаха терпеть не могли. Шуточное ли дело – каждый день на столе селедка! Но другого ничего не было. Приходилось есть приевшуюся рыбу, не выбрасывать же.

До самого Калача было верст пять от нашего сборного пункта. Мы на небольшом хуторе жили. Там, мы знали, был рынок чуть ли не с трех деревень, где за продукты можно было выменять все, что душа пожелает. Но поскольку долгосрочные вылазки противоречили уставу, мы в Калач не ходили.

Но вот у нас кончился табак. Паек дают, а табака нет. А солдатам без курева тяжко. Привыкаешь к этому вредному делу, хоть и опасно, и противно, и мучаешься без табака. Но курить всем хочется, невмоготу, а табака нет. Хоть селедку кури!

–– Ты, земляк, сходи на базар в Калач, – подозвал меня как-то Говоров. – А мы тебе селедки накопим. Всем кагалом скинемся, чтоб побольше наменял ты табачку.

На постое было скучно. Делать нечего. Я в свободное время помогал хозяевам, старался не бездельничать, разминал тело, чтоб поскорее забыть о ранении.

Может это мое рвение – вечно двигаться, расположило ребят к тому, что в Калач должен отправиться именно я. Поскольку делать мне все равно было нечего, я без лишних вопросов согласился съездить с деревенскими на рынок. Не пешком же, на лошади! Так до первого же патруля доедешь и все, привет, «губа». Собрали мне ребята опостылевшую всем селедку, и поехал я торговать…

Народу на базаре было много. Кто живность продавал, кто молоко, кто яйца. Всякой рухлядью торговали, меняли керосин на сапоги, а патроны на муку. Деньги всякие разные – рубли советские, купоны для оккупированных областей. Но я деньгами решил не разбрасываться, строго был нацелен именно на бартер, как сейчас модно стало говорить. Я без труда нашел женщину, стоявшую с мешком самосада. Показал на мерную чашку чуть поменьше чайной, вынул из своего мешка селедку. Женщина кивнула головой.

Немая сделка состоялась. Я высыпал три чашки нарезанного табака в специальный мешочек, в свой кисет тоже немного, отдал женщине пять рыбок.

У меня оставалось еще три селедки. Женщина кроме самосада продавала лукошко яиц. Увидев чистенькие, ровные кругляшки (в детстве мы часто воровали гусиные и утиные яйца из гнезд, чтобы полакомиться ими) мне вдруг страстно захотелось отведать яиц. Но я не знал, как по-русски будет «яйцо».

–– Мне надо сымыыт[14 -

      3       Сымыыт (як.) – ЯйцоЭпилогДорогой, читатель!Мы, семья ветерана Василия Давыдовича Иванова и вся команда участвовавшая в создании книги, будем весьма признательны Вам, если вы поделитесь этой книгой с друзьями, родными, коллегами, всеми теми, до кого бы Вам захотелось донести эту настоящую историю, простого солдата, ведь это произведение олицетворяет подвиг всех наших дедов, прадедов – советских солдат, которые подарили нам Мир…Благодарим Вас за прочтение и будем рады отзывам в социальных сетях, отметить публикации можно хэштегом #БравыйСолдатВасилийИванов instagram аккаунт книги @vd_ivanov_bookСПРАВКА:Иванов Василий Давыдович.Родился 24 ноября 1923 года в крестьянской семье, чочуйского наслега, Вилюйского округа ЯАССР.В 1942 года ушел добровольцем на фронт, в ряды рабоче-крестьянской армии.Сразу попал в самое пекло – окопы Сталинграда, освобождал оккупированную Украину, Варшаву, штурмовал стены Берлина. Воевал в пехоте и разведке, был пограничником, охранял в бункере тело покончившего с собой Геббельса, охранял первых лиц трех стран победителей, стоял в почетном карауле советской армии во время Потсдамской конференции и Нюрнбергского процесса, отдавая честь Сталину, Рокоссовскому и Жукову.Воевал в Сталинграде – 68-ой гвардейской армии, автоматчиком, после ранения на Юго-Западном фронте командиром отделения 127 пограничных войск МГБ, на Донском фронте 1-ой гвардейской армии 38 гвардейской дивизии, разведчиком.В 1944 году был послан на 4-х месячные курсы и направлен в 1-ый Белорусский фронт помощником командира взвода в 38-ой Краснознаменный Померанский полк войск МГБ СССР. Войну окончил 11 мая 1945г. на р. Эльбе под г. Берлином. После войны служил до 1948 в пограничных оккупационных войсках Советских войск в Германии, прошел курсы спец. школы при управлении войск МГБ.Во время войны получил боевые ранения, контузию. Домой вернулся в июле 1948 г. инвалидом ВОВ.Имеет 9 боевых наград: – Орден Отечественной войны 1 степени,– Орден Октябрьской Революции;– Медаль «За отвагу»;– Дважды награжден медалью «За боевые заслуги»;– Медаль «За оборону Сталинграда»;– Медаль «За освобождение Варшавы»; – Медаль «За взятие Берлина»; – Медаль «За Победу над  Германией в  ВОВ 1941—1945 гг.».После службы по направлению РК КПСС направлен в органы МВД ЯАССР. Строил город Мирный, стоял у истоков алмазодобывающей промышленности Республики Саха (Якутия).Почетный гражданин г. Мирного и Вилюйского района, заслуженный работник Народного хозяйства ЯАССР, ветеран алмазодобывающей промышленности.Отец 7 детей, 16 внуков, 14 правнуков.В 2011 г. выпустил книгу – воспоминаний «Я вернусь».Ушел из жизни 7 октября 2011 г. Похоронен в г. Мирном.]13, – сказал я женщине.

–– Чего тебе, касатик, надо? – переспросила она.

Я показал на яйцо. Женщина кивнула и показала на мои три селедки. За них она предлагала мне пять яиц, растопырив пять пальцев на руке. Я помотал головой и показал десять пальцев, потом на яйца и положил перед ней три селедки.