Я вернусь

Не меньше проблем доставляли и минометы. Мины были не так убийственны, но взрывались над водой, жужжа осколками. Взрыватель у немецких мин чуткий, не то что у снарядов, едва коснется чего-нибудь, хоть воды, хоть обломка, готово – взрыв! А осколки у них мелкие, да злобные, прошибают и каску, и одежду, а те, что покрупнее, запросто человека пополам перерубают.

Когда подплыли поближе, услышал пулеметы. Немцы с занятых высот били вдоль реки сквозь дым, пули свистели во всех направлениях. Никогда не забуду и всегда различу по звуку: как пуля врубается в дерево, а как – в плоть.

Переправа… Нет ни зарева осветительных ракет над рекой, ни холодной воды, в которую заходишь по грудь, ни свиста пуль, ударяющихся о воду. По нам били из нескольких пулеметов, минометный расчет и две-три батареи пехотных пушек. Время от времени стреляли вражеские снайперы. В ответ с нашего берега экономно стреляли контрбатарейные установки, чтобы не дать немцам безнаказанно истреблять подкрепление. И со своей задачей они более-менее справились, потери были небольшие.

Высадились, построились. Перед нами стояла задача – отбить у немцев мукомольный завод. Кирпичное здание краснело на пригорке в каких-нибудь трехстах метрах от Волги. Недалеко от заводских мельниц были вырыты окопы, где засели наши. До них мне удалось добраться живым и невредимым.

Немцы сидели крепко. Стреляли беспрерывно из двух пулеметов, расчищая все пространство вокруг завода. Оттуда и река, как на ладони. Не подступиться к ним, чертякам!

Атаковали раз, другой… Бесполезно! Люди на колючке виснут, в воронки падают, косят нас немецкие пули. Пулеметчики пристрелялись, подпустят поближе да как резанут очередью поперек цепи, сразу мертвые да раненые валятся. Немцы с окон стреляют из винтовок да автоматов, да и орудия их поддерживают. Стоит нашей атаке задержаться, как сразу гаубицы бьют, навесом из центра города. Да так точно стреляют, ни недолетов, ни перелетов, все прямо в цель. Корректировщик с рацией у них на заводе имелся что ли?

Прошли вторые сутки, уж и патронов осталось мало. Много бойцов полегло, была сорвана не одна атака. Вечером наш командир, молодой лейтенант, забыл фамилию, приказал мне и здоровому сибиряку Петру подползти в темноте к осаждаемому объекту и снять пулеметчиков, затем ворваться в здание и забросать немцев гранатами. Идти вдвоем, чтобы было легче прятаться и подобраться поближе. А мы с Петром самые опытные в этом деле, одно слово – сибиряки-таежники!

Придумал он, конечно, хорошо, а вот выполнить задание было практически немыслимо. Но боевые приказы не обсуждаются рядовыми солдатами. Командир приказал – значит надо выполнить или умереть.

С собой нам дали один ручной пулемет ДП, я был назначен вторым номером, так сказать запасным пулеметчиком. Два диска взял Петр, два – я. Взяв с собой автомат (к тому времени я научился им пользоваться), я пополз за здоровяком.

Ползли хорошо, без звука. Прятались то в воронках, то за телами. Немцы изредка пускали ракеты, но освещали они не очень – дым мешал, а дыма было много, почитай весь город горел. Вот очереди пугали. Постоянно то один, то другой пулемет наугад местность прочешут. Поди догадайся, когда фрицу повезет!

Мы залегли в сотне метров от завода и Петр, который находился впереди меня, начал стрелять. Бил он хорошо, метился как раз в окно, где самое опасное пулеметное гнездо было – и мешками заложено, и сектор обстрела хороший, и пулеметчик мастер своего дела. Из здания почти тут же ответили перекрестным огнем. Я приник к земле, и некоторое время не отваживался даже поднять голову. Пули вокруг свистят, землю перепахивают, в трупы втыкаются, об железки рикошетят. Вдруг слышу, умолк ручной пулемет. Понял, что-то неладно. Стал потихоньку ползти к месту, где лежал Петр. До самого конца надеялся, что тот еще жив, что у него просто кончились патроны…

Добрался до него я уже в кромешной темноте, немцы еще долго успокоиться не могли, приходилось по полчаса лежать то тут, то там. Дело оказалось худо. Тело Петра, когда я немыслимыми усилиями, каким-то чудом дополз до него, начало коченеть. Немцы, очевидно, подумали, что с наглыми лазутчиками покончено. Изредка тьму снова прорезали дежурные очереди из немецких пулеметов. Из окон завода лилась танцевальная музыка, где-то внутри верещало немецким голосом радио. Очевидно, фрицы отдыхали от боев.

Я еле высвободил пулемет из закоченевших могучих рук Петра. Он был залит скользкой, липкой кровью моего напарника. В этот момент у меня пробежали мурашки по коже. Лежать рядом с трупом, в зловещей мгле было страшнее, чем идти в стан живого врага. Трясущимися руками я, как мог, вытер пулемет от крови и стал отползать от Петра в сторону завода. Задание надо выполнять.

Через некоторое время я подполз так близко к кирпичному зданию, что мог четко различать немецкие каркающие голоса.

Оказался я как раз под окнами, откуда фрицы били по нам из пулеметов. Стал я думать, как быть дальше. Вспомнил про гранаты. Почему-то в голову лезла нелепая мысль: а обрушится ли здание, если я сейчас закину в окно пару гранат?

Раздумывать времени не было, рассвет был недалек, поэтому я, ввернув запал и выдернув чеку, забросил в окна сначала одну, потом вторую гранату. Только и успел, что приникнуть к бурьяну. Грохнули взрывы двух осколочных РГДешек, посыпались осколки битого кирпича и стекла. В доме засуетились, забегали, слышались протяжные стоны и крики раненых, кто-то пальнул… Вдруг все разом стихло. Ни шороха внутри, ни звука. Отступили? Затаились?

Лежу я в этой тишине, и вдруг кто-то несильно дергает меня за ногу! Я чуть не вскрикнул во весь голос, до того был напряжен. Сердце куда-то провалилось…

–– Вася, это ты? – послышался из темноты голос однополчанина. Оказалось, что несколько человек добрались-таки до завода, еще на первые сутки, но израсходовав все боеприпасы, залегли вокруг завода, ожидая наступления или благоприятного случая. У меня отлегло от сердца, в голове стало легко-легко.

–– Я. Много вас тут? – спросил шепотом.

–– Есть еще товарищи, – ответил друг.

–– Надо штурмовать, – сказал я.

Распределив остатки моих боеприпасов, мы небольшой, но яростной группой ворвались в здание завода. Тихо в здании, не видно немцев. Бросились по комнатам. Бежим. Там и сям раздаются короткие выстрелы. Патронов у меня меньше десятка в диске – пулемет отдал товарищам, также, как и часть патронов с дисков.

В одной из комнат за полуразрушенной стенкой заметил движение. Толкнул ногой кирпичи, они развалились, а за нею фриц! Впервые я увидел врага вблизи. Мечется в панике, пистолетиком машет. Перепуганный насмерть, руки трясутся, ни прицелиться толком не может, ни остановиться. Стреляет в стены, в пол, застрелиться пытался, но патроны кончились. Потом упал, забился в угол.

А на полу винтовка немецкая с прилаженным штыком валяется. Мне патронов было жаль. Схватил я ее и в самую грудь ему всадил, даже поднимать не стал. Хрустнуло что-то, фриц захрипел, еще сильней свернулся и начал руками за винтовку хвататься. Выдернул я штык и во второй раз всадил ему в область сердца. Как машина, руки, натренированные на учениях, сами острие направили, я даже не думал, просто была смесь испуга, удивления и отстраненности. Брызнула горячая кровь, попала мне на руку. Немец испустил дух.

И тут мне настолько противно стало, что стошнило прямо тут же. Впервые человека убить, пусть даже врага, страшно! А особенно страшно, когда убиваешь не пулей, не гранатой, а лицом к лицу. Выкручивало, как тряпку, давно не ел, аж до желчи дошло. Ноги тряслись, а я на лицо немца не смотрю. Не хочу запоминать. С тех пор мой первый убитый для меня темное пятно. Молодой ли был, старый, толстый, худой – не помню. Как тряпкой из памяти стерло.

Еле взял себя в руки, а тут уже и мои однополчане подошли. Постреляли по комнатам нескольких фрицев. Было их не так уж и много. Основная масса, по всей видимости, успела отступить. Среди наших потерь не было, только раненые.

Выглянул в окно, гляжу, женщина на балконе стоит, прямо в противоположном здании. Ватник, косынка на голове, сапоги. Машу ей – слазь, мол, дура. И тут до меня доходит – зачем нормальной бабе торчать у всех на виду? Стоит прямо, головой вертит, а плечи широкие, не женские, и сапоги странные… Повязка опять же как-то странно повязана, не по-нашему. Окликнул командира, показываю на женщину, пальцем в нее тыкаю, не могу объяснить, что в ней такого. Тот подошел, да отмахнулся было. Вдруг ветер налетел, повязку смахнуло, а там – голова стриженная под ноль! Мужик переодетый, немец!

Я его, как командир подошел, сразу в прицел взял, поэтому, как только повязка слетела, а командир от удивления сматерился, сразу курок нажал. Неплохие у немцев винтовки. Я из трофейной с первого выстрела в голову попал! Немец, как руки вскинул, чтоб косынку поправить, так и полетел с балкона…

–– Молодец, Иванов, – говорит лейтенант. – Прищучили наконец-то этого корректировщика.

Мне потом объяснили уже, что это наблюдатель фашистской батареи был. Наблюдает, как их снаряды ложатся и комментирует: лево-право-ближе-дальше…

В одной из комнат нашли столовую, где фрицы трапезничали. Повсюду лежала еда, котелки, разбитые бутылки. Две бутылки уцелели. Я обтер горлышко рукавом и попробовал. Вино было сладкое, французское. Выдул махом полбутылки, уж больно жажда одолела, и после убийства плохо было. Голова сразу стала тяжелой, ноги ватными.

Тут подоспели наши с берега. Лейтенант ожидал нашей атаки и сразу же после взрывов поднял подразделение в атаку. Осматривая здание, я нашел шикарную люльку, какую видел в иллюстрациях книги о Тарасе Бульбе. Хотел взять ее себе, но оказалось, что на люльку положил глаз грузин из нашего полка.

–– Дай сюда, кацо, – сказал он мне, протягивая руку к трофею.

Я обиделся на незнакомое слово, подумал, что он меня обозвал. Позже узнал, что «кацо» по-грузински значит «друг». Но тогда я этого не знал. Бросил люльку и повернулся к грузину спиной.

–– Шелдор, почему ты товарищу трофей не хочешь отдать? – вмешался командир взвода, наблюдавший эту картину. – Дай сюда.

Командир отобрал трубку у грузина и подошел ко мне.

–– Как отличившемуся в бою бойцу, дарю вам этот трофей, боец Иванов! – сказал командир и торжественно вручил мне люльку.

Я бережно положил трубку в вещевой мешок. Трофей! Первый бой. Первый враг. Первый трофей. Все первое, а я жив!

Потом сел за стол и заснул мертвым сном. Шуточное ли дело четверо суток не спали! А первое боевое задание я выполнил!

Глава 9. Жажда

Не знаю, как долго я спал, может несколько часов, а может и несколько дней. Проснулся на рассвете от разорвавшегося рядом снаряда. Первое ощущение – чудовищная жажда. Язык во рту стал, как сухая доска. Губы потрескались, кожа на лице походила на наждачную бумагу.

На окне сидели наши парни, курили. Бои продолжались, немцы, отступившие выше, хлестали оттуда пулеметными очередями, не давая пробраться к реке, манившей своей зеркальной гладью. Воды не осталось ни у кого во всем здании. По уставу, нам выдавали перед боем стеклянные фляги в матерчатых чехлах. В стране не хватало металла, того же алюминия. Немудрено, что сохранить стекло в пылу сражения не удалось почти никому. Все фляги поразбивались!

–– Кто желает сходить на Волгу за водой? – спросил командир.

Желающих не оказалось. Тогда я решил прогуляться до реки. Терпеть жажду было невыносимо, сидеть в здании как мышь, мне не хотелось. Хоть сам напьюсь, думаю.

–– Я! – вызвался добровольно.

Стал объяснять, что надо найти какую-нибудь посуду. Не в сапогах же я воду принесу! Из семидесяти человек, оказавшихся в здании, около трех десятков якутов было, да только говорить по-русски не умел ни один. На ломаном русском еле втолковали, что надо искать фляги.

У мертвых немцев отыскали шесть алюминиевых фляжек. Связали их на один ремень, взял я эту связку и с автоматом наперевес вышел из здания, и был тут же был обстрелян с занятой немцами высоты, метров двести от наших позиций. Упал на землю. Плачу от досады. Вот она – река, а пройти не дают. Немцы подумали, что я умер, перестали стрелять. Тут я быстро заполз обратно.

Решил выползти из противоположного от них окна и по бурьяну доползти до безопасной зоны. Так и сделал. Выбрался на недосягаемое расстояние. В полный рост пошел. Наворочено кругом от жарких схваток! Везде воронки, дохлые лошади валяются, разбитые минометы, развороченные машины, ящики какие-то телеги, ежи противотанковые. Есть, думаю, где укрыться в случае опасности.

Вышел к реке. Дымно на берегу, горит что-то, сильно. Вдруг вижу какие-то фигуры у трупа лошади возятся. Подобрался поближе – наши. Лица черные от копоти, одни зубы блестят, что у твоих негров, а говор наш – якутский. Подлетел к ним.

–– Василий, это ты что ли? – спросил до боли знакомый голос. Оказалось это земляк мой Мишка Иванов с еще одним якутом Корякиным лошадь свежевали. Их части недалеко от берега засели. Провизия кончилась, солдаты были вынуждены есть конину.