Я вернусь

Впереди мелькнул свет, как будто на секунду открылась и закрылась дверь. Вот он нужный нам объект – небольшой блиндаж, где засели вражеские солдаты. По ночному, уже зимнему воздуху, звуки и запахи передаются особенно явственно. Мы отчетливо слышали, как переговариваются часовые рядом с блиндажом, чувствовали запах дыма. Услышанный говор был мне незнаком, даже в сравнении с уже слышанной гавкающей речью немцев. Мне доселе не приходилось слышать итальянцев. Но развешивать уши тоже было некогда – в тридцать градусов мороза с ветром на снегу не больно-то разлежишься.

Калибулин шепотом спросил:

–– Ребята, кто из вас хорошо бросает гранату?

Я вызвался первым. До сих пор граната ни разу меня не подводила. В этот момент ошибиться означало бы провалить задание, поэтому я хотел быть уверенным, что все будет сделано четко. Я знал, что не промахнусь, а о других этого наверняка сказать не мог. В общем, хочешь, чтоб было сделано хорошо, сделай сам.

Задание на самом деле было непростое. Гранату надо было забросить в блиндаж через дымоход. Пока ребята разбирались с часовыми, я подполз к дымоходу, прямо по крыше, чувствуя, как скрипит снег в нескольких метрах от спящих врагов. Было слышно, как внутри кто-то кашлянул во сне. Я, не мешкая, сорвал кольцо с гранаты, и опустил, родимую, прямо в дымоход. Рвануло!

К тому времени ребята управились с часовым, заткнули ему рот кляпом, связали руки и мы понеслись обратно, толкая пленника впереди себя. Отовсюду уже неслись испуганные и раздраженные голоса, в любой момент могла подоспеть подмога и расправиться с нашей небольшой группой. К счастью, обошлось.

Пленник шел быстро, что в его положении было естественно. Скажу сразу, если «языки» упирались, то обычно их не жалели. Били прикладами, ножами кололи.

Мы бежали шустро, плотной группой, ощетинившись во все стороны дулами автоматов. Окопы перемахнули в один миг, быстро обстреляв стекавшихся врагов. Затем по одному нырнули под колючкой и оказались почти дома, оставив за спиной возбужденную перекличку и полетевшие в воздух ракеты-лампы.

Перепуганный итальянец что-то быстро залопотал по-своему, когда, выбравшись на безопасное расстояние, уже на нейтральной полосе, мы вынули кляп у него изо рта. Мы его не понимали, но в штабе, подумали, как-нибудь да разберутся с языком «языка». Там спецы сидят как раз на этот случай – итальянская армия Муссолини воевала против нас на Дону. С немцами их, конечно, не сравнишь. Вояки из итальянцев неважные, а вот «языки» – лучше некуда.

Возле переправы нас снова догнал Корчагин. Он что, сторожил специально? Услышав знакомый голос, мы остановились. Из темноты вырисовалась огромная фигура украинца.

–– Заплутал, товарищ сержант, отстал я от вас, по темноте-то – оправдывался он перед Калибулиным и даже не покраснел ни разу. – Вы уж меня простите…

Плюнул Калибулин ему под ноги. Потом посмотрел на меня таким же долгим взглядом, как и перед выходом.

–– Таких, Василий, война не жалует, уж воздаст по заслугам, ты не переживай!

Как в воду глядел Калибулин. Через четыре дня нас бросили в наступление. Весь наш взвод был на острие атаки. Схватка вышла ожесточенной. Ту несчастную землянку, где я угостил итальянцев гранатой, перемахнули сразу, а в лощину даже не совались. Били пулеметы, несколько раз доходило до рукопашной, от залпов артиллерии земля ходила ходуном. Так начиналось освобождение Украины.

Лишь после боя, завершившегося нашей победой, когда мы оттеснили врага на пять километров, мне стала известна судьба Корчагина. Когда мы побежали в гору во время наступления, Корчагин, оказалось, повернул по своему обыкновению подальше от перестрелки, в тыл. Он был убит выстрелом в спину, как самый последний трус. Чьей пулей, так и неизвестно – то ли враги постарались, то ли наши. Он таким и был, а война, трусость не прощает…

Глава 20. Засада

Вместе с пехотой 1 гвардейской армии генерала-лейтенанта Кузнецова и приданными танковыми войсками мы вышибли итальяшек с Дона уже на всем протяжении реки. После жестких боев в ходе наступления они сдавались в плен добровольно целыми тысячами, потеряв боевой дух, отвагу, а порой и снаряжение. Исхудавшие, замерзшие, оголодавшие итальянские солдаты выглядели так жалко, что поневоле к ним просыпались какие-то человеческие чувства. Все же к ним относились иначе, чем к уже привычным немцам – тем да, было и глаз за глаз…

А немцев под самый Новый год мы вышибли из деревни Арбузовка, уже за двадцать километров от Дона. Помню, приехали две БМ-13 «Катюши», дали деловито по три залпа каждая и уехали. А мы пошли в наступление. Деревня горит до небес, а оттуда на нас немцы несутся… с поднятыми руками, кое-кто и седой полностью! Такой вот подарок нас ожидал к новому 1943-му году.

Но радость победы на войне длится недолго. Сегодня враг повержен, а завтра могут побить и тебя. Там же, возле Арбузовки, через несколько дней мы нарвались на немецкую засаду. От нашего разведвзвода к тому времени осталось тридцать четыре человека. Раздобыли коней, чтобы не повторять прошлый марш, и ехали мы, как всегда, впереди полка, бредущего пешком сзади. Шли ночью, чтобы немецкие самолеты полк на марше не разбомбили как раньше, в 1941-ом.

В небольшом заснеженном лесочке, оказалось, нас поджидали гитлеровцы. А поначалу было тихо, только скрипел снег под копытами лошадей да оружие позвякивало. Ни птицы не поют, ни деревья не скрипят. Нам бы догадаться, что это не спроста, но было поздно. Вдруг тишину прорезала автоматная очередь. Засада! Как ударили фашисты по нам, да с обеих сторон жарят – два пулемета, несколько автоматов и винтовки, со счету сбиться! Я кубарем слетел с лошади и укрылся в овраге возле дороги. Стал отстреливаться. Многих наших поубивало прежде, чем они успели схватить оружие, первой же пулеметной очередью, но все же не всех, гады перебили. Завязалась перестрелка.

Бились мы отчаянно, но немцев было намного больше и вооружены были они получше, и автоматы, и винтовок несколько, снайперских, а особенно – пулеметы. Немецкий пулемет страшная штука – разброс небольшой, лента на пятьдесят или сто патронов, и каждая пуля, входя в тело как дырочка, на выходе целый кусок мяса вырывает. Мы его «коса» называли за убойность и скорострельность.

Один за одним смолкали наши автоматы, немцы уже на гранатный бросок подошли. Вскоре отстреливался только я один, овражек спасал – пули поверху стригут. «Все, – подумал. – Конец твоей войне, Василий». Стреляю по чертям фашистским и такую ненависть к ним испытываю, что мысленно с врагами ругаюсь: «Чего ж вам, сукам, дома не сиделось? Отчего вы, черти, на нашу страну напали?!» Уж не хочется умирать, а деваться некуда. Не живым же сдаваться врагу проклятому! Два диска расстрелял, гранаты все истратил, немцев отгоняя, последние секунды доживаю, пока еще патроны есть.

Немцы в маскхалатах белых, видимо тоже из разведки. Как сугроб выглядят, только и видно, что ползает в темноте что-то, да огоньки от выстрелов. Зато крику было – немцы как атаку начали, так и молчание прекратилось. Гавкают со всех сторон, близко уже некоторые. Думаю, скоординироваться хотят – сейчас пулеметы к земле прижмут окончательно, подползет немец и кинет гранату в овражек – тут стены, все осколки мои будут. Хуже чем мясорубка получится.

Лежу так и стреляю отчаянно по теням этим и тут… Как затрещит сзади «Максим». Тра-та-та-та! «Ураааа!» – слышу. Полк подошел и топот такой слитный, сотни ног бегут! Не видать фашистам моей смертушки! Повоюю еще…

Полк, готовый к бою, это вам не застигнутый врасплох неполный взвод. Немцам даже оторваться по нормальному не удалось, наши в штыки пошли сразу же. Ночью так даже удобней, чем стрелять во все стороны, по своим и по чужим. Пулеметы они развернули вдоль дороги, но наши их гранатами закидали.

Трое или четверо нас выжило после той засады. Все, с кем я сбежал в эту дивизию, включая командира взвода лейтенанта Сидорова и черноморца, там легли, а оставшиеся в живых хоть и легко, но раненые, а на мне ни царапины! Военное везение это особый случай. И мне, к счастью, везло на войне неоднократно.

Глава 21. Голос

Уж не знаю, в рубашке ли я на свет появился, но везло мне так, что даже самому иной раз не верилось. Еще задолго до войны, с самого детства я не верил ни в абаасы, ни в Бога, ни в черта. В Маркса с Лениным верил. Но был один такой случай на фронте, после которого я, комсомолец и атеист, в Бога поверил…

После того как наш разведывательный взвод разбили, мы остались служить в штабе полка. Затем двоих наших в автоматную роту определили, а меня оставили связным при командире полка. То ли расторопность им моя понравилась, то ли немногословность. Я письма личные относил, да всякие депеши.

Стояла наша 38-я Краснознаменная гвардейская дивизия, 113-й полк возле города Миллерово в Ростовской области. Там и бои шли. Уже Луганск впереди маячил, многие километры мы по Задонью отшагали. Зима была на исходе.

Добрались мы как-то до хутора Ворошиловка. Там остановились. После нелегкого перехода многие штабные спали, и я прикорнул. Едва засыпать начал, как меня разбудили. У начальства было срочное задание:

–– В шести верстах отсюда расположена деревня Ореховка. Рядом с ней расположена наша танковая часть. Передашь их командиру это, – сказал командир, вручая мне плотный запечатанный сургучом пакет. Комполка был пожилой человек, которого я еще ни разу за время службы связным не видел в погонах, вообще подтянутым. И в тот день, когда он давал мне задание, как и всегда, что я видел его до этого, он носил какую-то теплую жилетку поверх мундира.

–– Так точно, – сонно ответил я, как положено по уставу. – Разрешите выполнять?

–– Погоди, – остановил меня командир. – Ночью назад не приходи. Заночуй в селе и возвращайся засветло. Уже к самому Миллерово.

Такой приказ мне пришелся по нраву. Отдохнуть в деревне в теплой избе, а если получится, то и помыться в бане, было намного привлекательней, чем возвращаться в неуютное расположение. Возможность помыться была самой приятной стороной этого задания. А то к тому времени вши меня одолели так, что терпеть нестерпимый зуд, уже не было мочи. В наступлении пришлось забыть о банно-прачечных днях, даже иногда одежду на чистый комплект поменять сил и времени не было.

Собраться было недолго – шинель, ватник, автомат, гранат парочку и вещмешок свой. Засунув пакет поглубже за пазуху, я отправился выполнять задание командира полка. До танковой части добрался без приключений, правда, меня чуть не подстрелили ихние караульщики. Нашел указанного майора-танкиста, передал пакет. Тот сразу разорвал его, прочитал и выдал мне обратно надорванный пакет с лиловым штампом: «Донесение принято». Меня покормили, после чего я отправился на долгожданный ночлег в Ореховку.

Хоть и было до деревни рукой подать, не обошлось без приключений на таком коротком отрезке. Между расположением танкистов и Ореховкой лежало большое озеро, подернутое тонким слоем льда. Лед мне показался тонким и, боясь провалиться, я, несмотря на большой соблазн срезать путь и добраться раньше, пошел в обход. Знаю я эти весенние льды, в Якутии их даже дети опасаются.

Тут, откуда не возьмись, немецкий «мессер» в небе нарисовался. Заметил меня фашистский летчик и решил, видимо, позабавиться, подстрелить одинокого солдата, то ли делать ему было нечего, то ли специально летал над нашими позициями, разведывал что-то. Как резанул по мне из пулеметов! А я прямо под ним стоял столбиком. С обеих сторон от меня снежная стена от врезавшихся в сугробы пуль выросла, выше человеческого роста. Не попал в меня, сволочь! А авиационный пулемет-пушка орудие особенно неприятное, даже на войне. Пуля его для поражения бронированных бомбардировщиков и других самолетов, больше обычной раза в пять. Попадет одна такая в человека и обычно даже врачи не помогут: рвет на части, кости, мясо, каску – все навылет.

Ругаюсь на фрица на чем свет стоит и почему-то не боюсь его ни капельки. Вот уверенность изнутри прет – все со мной будет хорошо! Гляжу, разворачивается фриц, будет второй заход делать. Ждет, что я побегу, как затравленный заяц, милое дело погонять беззащитную жертву по снегу. Я бы как таракан в сметане там барахтался, ни подвижности, ни укрытия. А я из полосы , которую он пулеметами прорешетил в снегу с первого раза, даже не вышел.

Лег на спину, чтобы шальной пуле не попасться и от всей души фигу ему сунул, прямо по курсу истребителю.

–– На, гнида, выкуси! – кричу.

Не стрелял больше немец. То ли патроны кончились, то ли… обиделся за фигу…

Переведя дух, я продолжил свой путь в деревню. Наст на сугробе лежал крепкий. По нему я быстро дохрустел до Ореховки. Вот она, деревня, что желаннее всего на фронте для каждого солдата. Мирный быт, – вот чего хочет душа на войне…

В деревне было людно. Солдат на постое было больше, чем я ожидал. Тут виднелся танк, там – пушки. По запаху определил, где находится кухня. Прямиком туда и направился. За столом сидели солдаты, хлебали суп из котелков, дымилась дымком полевая кухня. У меня котелка не было, поэтому, как бывает в таких случаях, я вынул матерчатую подкладку из каски, протер, как мог каску изнутри и, держа ее, как миску, подошел к повару-раздатчику.

–– А ты кто такой? – удивился повар.

Я к тому времени уже бойко по-русски разговаривал. Взглянул на повара исподлобья:

–– А я что на бойца не похож? – не без вызова ответил повару. – И меня кормить не следует?

–– Ишь ты какой, – улыбнулся повар, забирая мою каску и мешая черпаком наваристый суп. Ой, ну и дух от него пошел… У меня аж челюсти свело от запаха. Есть хотелось так, что живот свело, хотя, вроде бы перекусил хлебом у танкистов.

–– Ты из какой части? – спросил повар, наливая в мою каску суп.

Я назвал и добавил: