Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Школа жизни великого юмориста

<< 1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 46 >>
На страницу:
21 из 46
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Незадолго до Рождества, в воскресный день, Гоголь, дочитывая про себя краткую молитву, звонил у двери, на которой была прибита металлическая дощечка с надписью: «Редакция журнала „Отечественные Записки“», под дощечкой – визитная карточка Павла Петровича Свиньина, а под карточкой – письменное объяснение, что «редактора можно видеть по воскресным дням, от двух до четырех часов». Открывший двери казачок, увидев в руках Гоголя бумажный сверток, не спросил даже, кто он и кого ему нужно, а просто предложил ему пройти в гостиную.

– А что же, господин редактор занят?

– Заняты-с: у них сотрудник.

«Сотрудник»! Да, этакий титул куда почетнее звания не только канцелярского, но и столоначальника. Столоначальников-то в Петербурге – что тумб на улице, именно тумб! А сотрудников журнальных – один-другой и обчелся. Попадешь ли только в число их?

Гоголь со вздохом присел около двери; но ему не сиделось, и он подошел к столу, на котором было разложено несколько номеров «Отечественных Записок». Журнал этот случалось ему, конечно, видеть и прежде, но теперь он отнесся к его внешнему виду совсем иначе – с точки зрения будущего «сотрудника». М-да, с виду-то куда неказист: формат мизерный – в двенадцатую долю, бумага серая, шрифт избитый… Зато эпиграф на обложке самый возвышенный:

Любить Отечество велят: природа, Бог;
А знать его – вот честь, достоинство и долг!

Рифма, правда, с изъянцем, но не всякое же лыко в строку. И соловей на вид не наряднее воробья, а как, поди, заливается!

Б-р-р-р! Какой холод! Даже дрожь пробирает. Верно, не топили сегодня? Нет, печка теплая. А вот на стене и термометр. Посмотрим, сколько градусов? Четырнадцать! Температура более или менее нормальная. Но кровь точно застыла в жилах, руки как ледяшки. Непременно надо будет обзавестись теплыми перчатками, а то подашь этому редактору мерзлую руку – он, как от лягушки, свою отдернет, и станешь ты ему сразу противен. Как часто ведь этакое первое впечатление решает судьбу человека!

Чу! Рядом в комнате задвигали стульями, заговорили громче: один голос как труба, – очевидно, редакторский, другой как дудка – сотрудника. Какую бы позу принять? Не так, чтобы слишком независимую, но и не так, чтобы чересчур забитую. Главное – вооружиться рыцарским бесстрашием: смелость города берет!

Дверь стукнула, и на пороге показался, спиною к Гоголю, жиденький человек с лысинкой и в потертом сюртучке. Как комнатная собачка, на задних лапках выпрашивающая себе кусочек сахару, он пятился от напиравшего на него средней комплекции господина в бухарском шелковом халате и с чубуком в руке и продолжал жалобным фальцетом начатую еще за дверью просьбу:

– Но завтрашний день, клянусь вам, статейка будет вам представлена…

– Тогда и сведем счеты, – решительно и басом перебил сотрудника выпроваживающий его редактор.

– Но даю вам голову на отсечение…

– А на что она мне, скажите, когда будет отсечена? А на плечах она пригодится, надеюсь, еще и вам, и мне. Нижайший поклон супруге!

Затем он обернулся к выступившему вперед Гоголю и чубуком, как жезлом, пригласил его за собою в кабинет:

– Прошу.

Опасение Гоголя, что мерзлая рука его может дать неблагоприятный оборот его судьбе, было излишне: Свиньин вовсе не подал ему руки, а опустившись в широкое резное кресло перед большим письменным столом, кивнул ему на простой соломенный стул рядом.

– Что скажете?

«Рыцарское бесстрашие» готово было опять покинуть Гоголя: несмотря на свой домашний костюм – халат, Свиньин был в галстуке и накрахмаленном жабо; хохол над высоким лбом, а также узенькие полоски бакенбард около ушей и виски были тщательно причесаны; свежевыбритое лицо лоснилось как атлас; слышался от них даже как будто запах розового масла; а этот острый, пронизывающий до глубины души взгляд из-под нависших бровей, – ну, сам великий инквизитор, или, по меньшей мере, квартальный надзиратель. Но и с квартальным связаться тоже – мое почтение!

– У меня небольшая вещица, – отвечал Гоголь возможно развязней, но сам не узнал своего голоса; а когда стал теперь торопливо снимать веревочку со своего свертка, то оледенелые пальцы никак не могли справиться с этим несложным делом.

– Да вы не трудитесь, – остановил его Свиньин, кладя ему на рукав руку. – Скажите прежде всего: это у вас не поэма?

– Нет, повестушка, быль…

– В прозе?

– В прозе.

– Слава Богу! Но не первый ли опыт?

– Первый в прозе – да-с.

– Та-ак. Посмотрим, чем порадуете.

Взяв из рук Гоголя сверток, редактор обрезал веревку лежавшими на столе полуаршинными ножницами и развернул рукопись.

– «Вечер накануне Ивана Купала. Быль, рассказанная дьячком *** церкви», – прочел он заглавие и окинул затем сидевшего перед ним автора снисходительно-ироническим взглядом. – А вы сами, верно, из духовных? Может быть, даже дьячок?

– Ах нет, я – дворянин и состою на коронной службе.

– На коронной? Вот это похвально, заработок все-таки верный, обеспеченный и дает возможность заниматься литературой con amore[20 - Из любви к делу, бескорыстно (фр.).]. Но как это вам в голову забрело вести рассказ от имени какого-то дьячка?

– А так, для большей натуральности. Я – уроженец Полтавской губернии, хорошо знаю тамошние обычаи, старинные поверья малороссов, и так как из малороссийского быта в русской литературе почти ничего еще не имеется…

– То вы и обогатили ее теперь этаким простонародным малороссийским блюдцем? Что ж, иной раз и борщ, голубцы, вареники покушаешь не без удовольствия, буде хорошо приготовлены. Конечно, это не майонез, не ананасное желе! Вот кабы вы побывали в чужих краях…

– Да я был уже в Любеке, в Гамбурге…

– То есть в прихожей Европы? Это что! Я вот целые годы провел в Испании, в Америке, беседовал с королями, с президентами республик… Какой разгул молодой фантазии! И что же? Я сумел благоразумно сдержать себя; писал, но не поэмы, не повестушки, а «Взгляд на республику Соединенных Американских Областей», «Опыт живописного путешествия по Северной Америке», «Воспоминания на флоте»…

«Потому что на поэму, на повестушку у тебя пороху не хватило», – подумал Гоголь, но на словах выразил одно почтительное изумление:

– Представьте! Это просто непостижимо! Как это вы, право, воздержались? Но истинное призвание свое вы все-таки нашли только по возвращении в отечество, принявшись за издание «Отечественных Записок».

– В известном отношении – да, – согласился издатель-редактор, с задумчивою важностью покачивая головой. – Но главная цель моей жизни иная – капитальный труд…

– Смею спросить: какой?

– Полная история Великого Петра.

– Скажите пожалуйста! Этим вы заслужите глубочайшую благодарность потомства!

– Надеюсь.

Раздавшийся в передней робкий звонок прервал дальнейший их разговор.

– Очень рад был познакомиться, – сказал Свиньин, приподнимаясь с кресла и милостиво подавая Гоголю два пальца. – Оставьте рукопись и наведайтесь этак через месяц.

Спросить, нельзя ли зайти пораньше, – у Гоголя не достало духа: на письменном столе редактора громоздилась целая кипа рукописей, ожидавших еще, по-видимому, просмотра. В дверях передней он столкнулся нос к носу с каким-то другим молодым человеком. Оба стали извиняться.

– Как! Это вы? – приветствовал посетителя недовольный бас редактора. – Опять с вашей поэмой?

– Да-с, но я ее совершенно заново переделал… – залепетал молодой человек.

– Избавьте! Избавьте! Сказано ведь вам раз навсегда, что поэм я не принимаю.

– Но я прошу только беспристрастия, справедливости…

– Несправедлив ты с автором – он в претензии; справедлив – тоже в претензии. Нет уж, прошу вас, избавьте!
<< 1 ... 17 18 19 20 21 22 23 24 25 ... 46 >>
На страницу:
21 из 46