Были и небылицы. Мои кольца. Мозаики

– Я не знаю… – сказала тогда Густи. Я обошла все школы, и в городке, и в областном центре. – Если Саша (она никогда не называла его иначе, не Сашка, не Александр – только Саша) будет здесь четыре года, мы же тоже должны быть здесь? Я хочу понять, в какую школу можно отдать детей… Но я все уже обошла.

Кроме Юльки, которая уже заканчивала школу и сама пыталась определять свою судьбу, была еще средняя Александра – «Сашенька» (в отличие от «Саши»), которой с трудом давались школьные предметы, и девятилетний Андрей, очаровательный, огненно-рыжий, стремительно подрастающий парень. Вошедший в кафешку Сашка сразу переключил внимание на себя, стал что-то рассказывать, посетовал на то, что на Соловки даже через архангельских друзей не попасть – все места в самолетах проданы… Густи расстроилась.

– Ну ты же в администрации. Организуй как-нибудь?

– Густи, ну как ты себе это представляешь? Я позвоню в авиаотряд и скажу, чтоб пол-самолета освободили? Ну, ладно бы, одно место найти…

– Конечно, одно – сказали мы, переглянувшись, с женой. – Мы же там были, – И Густи расцвела. Она там тоже была, и не раз, но… Это потом мне стало понятно. Сашка принимал решения быстро, молниеносно. А она, если не знала – откладывала. Не говорила ни да, ни нет и переключалась на что-то другое. Пока решение само не приходило.

Через пару дней после её возвращения с Соловков Сашка нам сказал, что Густи не переедет из Берлина, поскольку среди тех всех школ области, что она обошла, нет ни одной, в которой она могла бы разрешить своим детям учиться.

***

Эти две самые близкие Сашке женщины – мама и жена – невероятно похожи. Несмотря на то, что одна – северянка из крестьянской семьи, а другая – немка из семьи на всю Германию известного человека. Впрочем, может просто похожи тем, что именно они настоящие женщины. Настоящий сильный пол. Нет, конечно, настоящая женщина может и поплакать, и сковородкой запустить, и накричать, и надуться. Но это так, в обычной жизни, в которой мужчины считают сильным полом себя. А вот когда наступает реальная беда, когда надо собрать волю в кулак, когда надо сражаться за само существование, даже не свое, а своих самых близких, когда вдруг исчезает любимый человек – вот тогда сильным полом становятся настоящие женщины. Это я вам как мужчина говорю. Мужик может дать себе поблажку. В лес уйти. Телефон отключить. Напиться, наконец.

«Когда Саши не стало, удар на себя приняла она», – написал[12 - Рассказ «Золотые окна» в этой книге.] я о Людмиле Сергеевне, – «всегда согнутая буквой „Г“, она как будто даже распрямилась навстречу этому удару. Стиснула зубы. На похоронах приняла на себя все заботы, отдавала четкие и твердые команды. Вот и не прошло бесследно».

Иной удар приняла на себя Густи. И тоже распрямилась навстречу этому удару. Сашкин бизнес. Заказы на заводах. Графики поставок. Таможни, транспортные компании. Бухгалтерия, налоговые. Наложенная на немецкую основательность российская специфика. Встречи с производителями там и покупателями тут. Прибыли и бонусы. Переданные в управление пришедшим на госслужбу Сашкой акции и собственность. Непорядочность одних партнеров и нежелание других понять, что ей, как искусствоведу, как культурологу, которому гораздо ближе всех бизнесов поморская гово?ря, нужно время, нужен хоть на день, но билет на Соловки, для принятия решения в той сфере, которую она еще месяц назад не понимала…

Поступление старшей Юльки. Жуткое отставание от сверстников Сашеньки в школе. Пубертат Андрюши.

И это сразу, через неделю, через месяц после смерти мужа. И тоже не бесследно.

Она падала в обмороки. Она засыпала во время переговоров. Она забывала слова и целые эпизоды своей жизни. Сейчас мне кажется, забывала неосознанно, но умышленно. Ее предавали и забывали бывшие Сашины друзья. Когда стало попроще, она взялась за себя и стала лечиться. Она выдержала.

***

Я много раз приезжал после Сашкиной смерти к его родителям. Всегда останавливался в доме Людмилы Сергеевны и Петровича. Последние разы Людмила Сергеевна выходила к ужину, сидела, иногда поддерживая разговор, иногда отвечая невпопад, но все чаще и чаще разглядывала ложку или кусок хлеба и вполне себе вразумительно произносила: «Я же знаю, для чего это. Я только забыла, как». А потом я завис в командировках, экспедициях и других измерениях, сочиняя небылицы о любви, и больше года тут не появлялся. Появился в мае…

Мы просидели с Петровичем полночи. Он пил, хмелел, плакал, жаловался, что нет сил с утра коз доить… Людмила Сергеевна к нам так и не вышла.

– Она не выходит уже. Как ребенок малый – всхлипнул Петрович. – Всё с ложечки, всё под себя…

***

– Я тебя встречу, – обрадовалась мне Густи, когда я позвонил ей и сказал, что буду в Берлине.

– Я один день проездом, из одного аэропорта в другой, – Это я такую себе логистику придумал, прилететь в Шонефельд, а машину взять в Тегеле, ибо там ее и сдавать потом. – Но мне надо сразу ехать. Может, в субботу, на обратном пути?

– Я не знаю, что будет в субботу. Я тебя встречу, в конце концов, по дороге поговорим. Только ты мне еще раз позвони, могу забыть.

Она встретила меня в аэропорту. «Я прошла недавно курс лечения, после которого мне снова можно водить. Но я боюсь пока, поэтому я на такси».

Мы долго ползем по берлинским пробкам с юго-востока Берлина на его северо-запад. Когда-то мы с Сашкой могли вот так, сидя в машине или кабаке, говорить обо всем – в основном, о жизни, детях. Тогда я не знал, о чем я мог бы говорить с Густи.

***

– … Ты знаешь, я запретила себе думать о плохом. И ты запрещай. Нельзя думать о плохом, иначе это плохое в тебе так и останется…

– … Ты не представляешь, какой у вас язык. Вы, русские, этого не в состоянии понять. Настолько богат, настолько много там оттенков… такого нет в немецком. Мы очень часто говорим по-русски между собой.

– … А я увлеклась сейчас старым русским языком. И, ты знаешь, стала его с санскритом сравнивать. Я тебе пришлю лекции, обязательно. Вы сами не знаете про свой север, а это сам северный язык говорит, что там корни, оттуда всё…

– … А с негативом, с депрессией можно еще пением справляться. (ох… однажды я был свидетелем разговора только-только заболевшей Людмилы Сергеевны с соседкой. «Ты какова? – Пою!»). Только когда я на немецком пою, я, наоборот, начинаю беспокойство испытывать. И тогда сразу на русский перехожу. Русский мелодичный, он от души. Немецкий резкий.

(Я тут не удержался, вставил, что надо бы и мне парочку немецких песен выучить, для придания себе тонуса, но Густи строго посмотрела).

– … Я с некоторыми партнерами не стала воевать. Да пусть их. Ну, присвоили Сашино. Главное, мы живы, главное – здоровы. Только хорошее…

(Здоровы…)

– …А Сашеньке операцию сделали весной. Ее отставание не просто так было. Оказывается, опухоль была. Нет, сейчас все хорошо. После операции облучение и химию назначили, но я не стала делать. Это ведь убивает силы. Это убивает и больное, и здоровое. А надо убивать только больное, а чтоб здоровое росло и укреплялось. А это улыбка. Надо только радоваться. Нельзя в уныние впадать, только радоваться. И петь. Ты знаешь, мы только что с ней прошли обследование. Там все хорошо. Врачи сами удивляются и радуются…

– … А Юля в Лейпциге. У нее много работ уже по Египту. Она такая умничка. Но она всегда была с нами, особенно, когда Сашенька болела.

– …Андрюшка взял паузу в учебе на год. Чтоб подготовиться и дальше учиться. Андрюшка очень хороший…

– …Знаешь, меня Сашины друзья не любят. Наверное, потому, что мне Саша показал, какими бывают мужчины. Я какое-то время думала, что это все мужчины такие. Я ждала, что все мужчины будут ко мне так относиться, как Саша. А они не такие. Нет, они хорошие. Просто мне очень повезло…

– … Но у нас очень дружная семья теперь. Нет, крепкая по-русски. Мы все сжались вместе.

(сплотились… нет, не поправил. Единственная, похоже, оговорка)

(мы уже взяли и машину напрокат, уже вернулись в центр Берлина, уже час сидели в кафешке, а она говорила и говорила. Наверное, ей нужен был русский слушатель, способный понять и, если и не оценить, то хотя бы искренне поверить в то что она говорит)

– … А мы были летом на севере, у родителей. Знаешь, я к этой поездке готовилась. Я научила Андрюшу готовить и стирать. Ну, там же есть и плита, и машинка.

– …А потом я сделала Николаю Петровичу паспорт и немецкую визу.

(мне кажется, у меня слегка закололо сердце в этот момент)

– … Мы приехали, и Андрюша попросил деда научить его доить коз и варить еду собакам. Нет, ты не думай, мы три дня учились. Папа…

(она иногда называет Сашкиных родителей папа и мама, а иногда по имени и отчеству)

Папа удивился, зачем ему, но Андрюша молодец. Сказал, что очень хочет уметь все, что умеет его дед и умел его отец.

– … Я сама показала Андрюше, как ухаживать за мамой. Как кормить, как мыть, как пеленки менять.

(О Господи! Высокий 19-летний огненно-рыжий немецкий парень в русской деревне с больной, лишенной уже разума бабушкой)

– … Билеты я ему показала за два часа до поезда. Я знаешь, как подгадала? Чтоб в ночь поезд, потом сразу утром на самолет в Москву и через два часа в Берлин. Дорогие билеты получились. Он, когда понял, что происходит, попытался отказаться. Но я ему сказала, сколько денег пропадет, и он смирился.

– … Представляешь, он меньше, чем через сутки после того, как узнал, был уже в Берлине!

– …Мы все вместе с ним были, и Юля, и Сашенька, и я… две недели… Ему так надо было немного отдохнуть, немного порадоваться!

Наверное, я в этот момент подумал… Или позже…